Медж покачал головой:
– Других вариантов все равно нет. Надо туда забраться и уже там пробовать, что мы можем сделать.
– У меня получится, – приглядевшись снизу, рассудил Дэвид.
– Ты с ума сошел?! – кольнула его взглядом Доун.
Писатель обернулся к Кристине.
– Придержи-ка ее, – сказал он. – Она, видишь ли, беременная.
Сам же он, приладившись, начал медленно карабкаться по колонне наверх.
– Дэвид! – заполошно выкрикнула Доун. Она хотела было забежать на ступени лестницы, но Кристина удержала ее. – Не смей!
– Слезай, давай лучше я! – позвала Крис, но литератор уже добрался до фронтона и теперь примеривался к кирпичной кладке наверху.
Медж взбирался быстро, но Клаксон двигалась еще быстрей, вскарабкиваясь по фасаду с прытью ящерицы: руки-ноги так и мелькали, с ходу нащупывая выступы. На крышу она взмахнула, опережая Меджа метра на три, а Дэвид в тот момент и вовсе застрял где-то на полпути.
Доун наконец стряхнула с себя Кристину.
– А дальше-то что? – выкрикнула она.
А ведь и вправду. Ну взобрались они – молодцы. Может, даже смогут проломиться сквозь крышу. Но если при этом в церкви не окажется десятиметровой лестницы, это даст лишь вид с высоты птичьего полета на то, как внизу заживо сгорают остальные.
Ясно и то, что Джон не станет дожидаться, пока за него заступится судьба. Он попытается обрушить стены реальности, в которой очутился, прорываясь к какому-нибудь более благоприятному месту по ту ее сторону, даже если такого места на самом деле не существует. И даже если этот прорыв грозит ему более быстрой смертью, чем если он вообще никуда не тронется с места.
– Ну пожалуйста, Джон, – молила Кристина беззвучно, но со всей возможной глубиной и истовостью. – Прошу тебя, не надо никакого геройства!
Два раза Дэвид чуть не сорвался. Кирпичи были холодными и влажными, и он, не одолев пути даже на треть, понял, что задумка эта была безумной, а сил на ее осуществление у него попросту не хватит. Как, впрочем, не хватило бы их и на то, чтобы потом до конца своих дней сознавать, что он праздно простоял на тротуаре, так ничего и не сделав. Его чаша вины и огорчений и без того уже была полна до краев.
Плавно перебирая руками и ногами, Дэвид ощупывал каждый выступ, пока пальцы не говорили ему, что здесь есть шанс удержаться. Все тело сковывал ужас. Внутренности были сжаты так, что едва дышалось. Но всякий раз, когда обхват оказывался достаточным, он плавно тянулся дальше, за рукой перенося противоположную ногу, после чего вытягивался и так в конце концов поравнялся головой с краем крыши, а затем и высунулся над ней.
Медж и Клаксон стояли, свесившись, над самым краем, как будто для них в жизни не было ничего естественней.
До Дэвида постепенно дошло, что холодок боязни вызывает лишь сама мысль о стоянии на краю крыши. Если же не брать во внимание, что с тобой произойдет, если ты упадешь, то нет разницы, стоишь ты на десятиметровой высоте или на детской табуреточке. Мысль эта вызывала неуютное чувство, но уже не сковывала мышцы, и он понял, что может продолжить движение.
Писатель протянул как можно дальше левую руку, одновременно толкнувшись ногой, и ухватился за черепицу достаточно крепко для того, чтобы втянуть туда свой вес.
Медж топал по крыше, но ничего не происходило. Вытянув себя на крышу настолько, что баланс его тела приходился уже на кровлю, Дэвид понял, что изменений ждать не приходится. Медж топал со всей силой, но даже вибрация от этого топота едва улавливалась.
Получается, все здесь зависело от литератора. Ухватившись за замковый камень, он влез на крышу окончательно. По счастью, скаты кровли были довольно пологими, очевидно, для того, чтобы интерьер храма смотрелся как можно обширней и внушительней.
Дэвид продвигался вдоль кровли к Меджу и Клаксон, свободной рукой скользя по влажной черепице. Черепичные плитки были скользкими, а кое-где и вовсе отсутствовали. Встретив вторую такую проплешину, писатель нагнул голову и заглянул внутрь.
– Дыру надо! Дыру! – крикнул против ветра Медж. Было видно, что он прав. Под проплешиной шло узкое пространство, а затем – стропила и плотно пригнанные доски.
Удостоверившись, что конек крыши крепок, Дэвид стукнул по доскам свободной рукой. Деревяшки что надо, пригнаны крепко! Отколупывать черепицу – занятие зряшное.
– А теперь что? – подойдя и присев рядом на корточки, спросила девчонка, глядя при этом на дыру.
– Как насчет противоположного конца? – спросил Медж. – Может, там есть слуховое окно?
– И что с того? Нам до него не дотянуться – а даже если и дотянемся, для тех, кто внутри, оно все равно слишком высоко, иначе бы они этот вариант уже испробовали.
Медж сверху посмотрел на Дэвида.
– Дрянная это была затея, – проворчал он незлобиво.
В следующую секунду его нога поскользнулась на выщербине и он стал падать.
Снизу была видна единственная фигура, стоявшая на самой вершине кровли, непосредственно у торцового края. Уже отчетливо слышалось гудение пламени в подвале, а выходящий наружу дым был теперь сажным, тяжелым, удушливым. Изнутри здания звуков больше не доносилось.
Доун обернулась на завывание сирен, донесшееся с конца улицы. Она упустила момент, когда Медж утратил равновесие, упал и заскользил по скату вниз.
Пропустила она и то, как Дэвид выбросил в сторону руку.
В тамбуре по ту сторону двери едва хватало места развернуться, а вниз и налево оттуда вел узкий лестничный пролет. Через считаные секунды спуска видеть что-либо из-за дыма стало почти невозможно.
Спускаться туда я не хотел.
И вместе с тем иного выбора не предвиделось.
Одной рукой я, как мог, затыкал себе нос и рот, стараясь не делать глубоких вдохов, даром что мои легкие панически кричали о том, что им сейчас нужен кислород. Ноги я ставил осмотрительно, на ощупь. То, как священник метнул ключ, я видел. Улететь далеко он определенно не мог.
При каждом шаге я, шаркая, пододвигал одну ступню к другой, вслушиваясь, не скребет ли под ногой о дерево что-нибудь маленькое и металлическое.
На мгновение воздух, казалось, колыхнулся – или же это ветер сменил направление, – и мое местонахождение чуточку развиднелось. Передо мной была площадка лестницы с еще одним ведущим вниз пролетом, а ниже – текучее отражение огня на стене. Мне показалось, что там, внизу, я что-то углядел – что-то маленькое и темное на фоне более крупной ступеньки – может, это и есть ключ?
Этого мне было достаточно для того, чтобы продолжить движение. Но как долго и как далеко? Надолго ли меня хватит, если жар разойдется не на шутку, а я еще и ничего не буду видеть?
Был сильный позыв все бросить и повернуть вспять. Ощущался он неким голосом у меня в голове, умоляющим остановиться, вернуться. Голос был теплым – это никак не мог быть голос Райнхарта. Словно бы кто-то, не испытывающий ко мне ничего, кроме любви, хотел отговорить меня от беды, чтобы я не вытворил что-то необдуманное.
Но если я его послушаюсь, то что тогда?
Я добрался до лестничной площадки и опустился на корточки, ощупывая рукой половицы и пытаясь сохранять спокойствие. Ничего я не нашел, хотя был уверен, что нахожусь на той самой ступени. Но вот мои пальцы что-то нащупали. Я накренился корпусом вправо и, щурясь сквозь дым, разглядел старый деревянный сучок. И ничего более.
Тут я закашлялся – так, что голова пошла кругом, как у пьяного, а желудок и горло сдавили рвотные спазмы, грозя опрокинуть меня набок.
Но надо было идти, двигаться дальше. Если Джефферс швырнул ключ прямо, то он должен был удариться о стену и отскочить от нее на следующей книзу площадке. Укатиться оттуда далеко он не мог – еще метров семь-восемь, не больше. В растущей жаре и мраке это долгий путь, но если он измеряется разницей между жизнью и смертью, то одолеть его все же можно. Больше того: нужно.
Путь я продолжил, согнувшись в три погибели, почти сидя на корточках, рассчитывая таким образом одолеть одну за одной оставшиеся ступени.
Что-то послышалось впереди – какой-то новый шум. Потрескивание пламени из угла теперь не прекращалось. Во вздрагивающем красном свете дым был рыжеватым от пронизывающих его ярких огненных языков. Но нарастал и еще какой-то звук. Между тем я добрался до нижней площадки.
И тогда я его увидел. Увидел ключ.
Он был всего метрах в трех от меня. Я пал на четвереньки и пополз сквозь дым, теперь осязаемо плотный. Половицы были занозистыми, но я неистово шарил по ним ладонями – влево-вправо, взад-вперед, – вытягивая руки на максимальную длину, и все же в конце концов нащупал ключ.
Он был горяч, этот ключ, – воздух здесь раскалился настолько, что, схватив эту железячку, я сморщился от боли. И тут я снова закашлялся.
Видимо, я потянулся слишком далеко вперед. Выворачивающий меня наизнанку кашель стоил мне равновесия, и в паре шагов от угла я завалился лицом вниз, ударившись о ступеньку плечом.
