Нищенскую зарплату, держу пари.
– Тебе нравится мой дед, Мозес?
– О да, мэм. Доктор Киркланд всегда был очень добр ко мне.
– Я думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.
Мозес оглядывается по сторонам с таким видом, словно опасается, что его могут подслушать.
– Вы знаете своего деда, мисс Кэтрин. Он жесткий хозяин и знает, как выжать деньги даже из коровьего дерьма, прошу прощения за такое выражение.
Я ничего не говорю, оставляя недосказанную пустоту, которую Мозес чувствует себя обязанным заполнить.
– Много лет назад я услышал одну историю, так вот она как раз о докторе Киркланде. Один плантатор дал своему рабу пинту виски. А потом другой раб спрашивает, как ему понравилось, и первый отвечает: «Понимаешь, если бы оно было хорошим, он бы не дал его мне, а если бы оно было плохим, я бы не стал его пить».
Оказывается, Мозес далеко не простак.
– Доктор Киркланд заботится о людях на острове, – быстро добавляет он. – Они живут там намного лучше, чем большинство их черных собратьев в городе.
– А что ты можешь сказать о моем отце, Мозес?
Он явно смешался и не знает, как реагировать.
– Вы имеете в виду мистера Люка?
– Да.
Он широко улыбается, обнажая пожелтевшие от табака зубы.
– У мистера Люка, когда он проходил мимо, всегда находилось для меня доброе слово. Иногда он давал мне покурить то, что курил сам. Если вы понимаете, что я имею в виду.
– Понимаю.
– Мне нравился старина Люк, но приходилось быть осторожным. Доктор Киркланд очень не любил его.
«Форд» Майкла уже совсем рядом, он движется между деревьями, как танк, опасающийся нарваться на мину.
– Ты любил остров, Мозес?
Он пожимает плечами.
– Так ведь в то время я ничего другого не видел. Хотя сейчас я бы туда не вернулся. Мне интересно смотреть телевизор по вечерам. И еще мне не нравится эта река. Слишком много людей погибло в ее водах.
– Ты был знаком с кем-нибудь из тех, кто утонул?
– У меня был кузен, который утонул в этой реке. Я хорошо его знал.
– Как его звали?
– Парнишку звали Энос. Но, по-моему, за несколько лет до того в реке утонула и маленькая девочка.
– Ты считаешь остров плохим местом?
Мозес, прищурившись, смотрит так, словно пытается разглядеть что-то вдалеке.
– Что вы имеете в виду, мисс Кэтрин?
– Там есть что-то плохое? Что-то такое, что ты не в силах объяснить, просто чувствуешь, что оно там есть? Когда я бывала на острове, у меня иногда возникало такое чувство.
Садовник прикрывает глаза. Спустя мгновение по его телу пробегает крупная дрожь. Потом он открывает глаза и смотрит на меня, как маленький мальчик.
– Когда я был молод, старики рассказывали, будто по ночам убийцы из тюрьмы бродили по дорогам. Из «Анголы», понимаете? Вроде как они ночью убегали из тюрьмы, переплывали на остров и бродили по дорогам, поджидая детей. Хотя сейчас все это похоже на страшные сказки, которыми нас тогда пугали. Как бы то ни было, многие дети и вправду боялись подходить к дорогам после наступления темноты. И даже днем боялись, особенно когда были одни.
– Почему?
Он снова пожимает плечами.
– Я рассказываю вам, как все было. А насчет почему… вам нужно расспросить кого-нибудь другого. Но вот что я вам скажу. У меня там много родственников, но за последние сорок лет я там почти не бывал. И если хотите знать, не буду переживать, если никогда больше туда не попаду.
«Форд-Экспедишн» Майкла с ревом выныривает из чащи позади Мозеса. Садовник машет мне на прощание рукой и исчезает за деревьями. К тому времени, когда Майкл опускает стекло, его уже и след простыл. Как и мой отец, он превратился в еще один призрак Мальмезона.
Я подхватываю мешок с секретами Люка Ферри и забираюсь во внедорожник.
Мы с Майклом Уэллсом сидим на кожаной кушетке в частном кабинете доктора Тома Кейджа, врача общей практики, работающего в Натчесе уже больше сорока лет. Вдоль четырех стен выстроились книжные полки. Некоторые заставлены научными трудами, другие относятся к истории Гражданской войны. На столе доктора Кейджа высится проклятие любого врача – стопка историй болезни высотой примерно в фут. В тени медицинских карточек стоит наполовину раскрашенная фигурка оловянного солдатика с мушкетом в руках, а рядом с ним – флакончик серой краски. Как и мы, он, похоже, ожидает появления доктора.
Но моим вниманием безраздельно завладел предмет, от которого я не могу оторвать глаз с того самого момента, как мы вошли в кабинет. Это отполированный до блеска белый череп. В качестве книгодержателя он стоит на полке позади стола доктора Кейджа. Пустые глазницы глядят на меня с издевательским, как мне кажется, выражением, снова напоминая о том, что Натан Малик уже мертв, что убийства в Новом Орлеане остаются нераскрытыми и что я по-прежнему числюсь в подозреваемых.
С того момента, как обнаружила фотографии обнаженных детей в вещмешке отца, я не могу мыслить четко и связно. В голове у меня снова зазвучали голоса, которые мучили меня давным-давно, шелестящее эхо злобных комментариев, которое я не в силах заставить умолкнуть. Хуже всего то, что мне кажется, будто в душе у меня что-то сломалось, и я пребываю в полуразобранном состоянии, исправить которое даже не пытаюсь. То, что сломалось во мне, я думаю, называется верой: моя отчаянная надежда на то, что, несмотря на слова деда, отец не мог так жестоко обращаться со мной.
Но фотографии не лгут.
Майкл сделал все, что мог, чтобы умерить мое беспокойство и волнение. Хотя он считает, что эксгумация тела будет ошибкой, по дороге сюда он позвонил из машины своему адвокату и поинтересовался, что необходимо для осуществления такой процедуры. В Миссисипи нет закона, который регулировал бы проведение эксгумации. В сущности, для этого даже не требуется разрешения. Требуется лишь присутствие директора похоронного бюро. Однако когда Майкл позвонил туда, то ему ответили, что похоронное бюро не станет принимать участия в эксгумации без соответствующего решения суда. Адвокат Майкла считает, что такое решение можно получить в одностороннем порядке от судьи лорда-канцлера, без предварительного слушания, но для этого необходимо иметь письменные показания под присягой, объясняющие причины проведения эксгумации, данные ближайшим родственником покойного. То есть моей матерью.
– Привет, Майкл. Извини, что заставил вас ждать.
В комнату входит высокий мужчина с белоснежной шевелюрой и такой же бородой и энергично пожимает Майклу руку. Потом он поворачивается ко мне и улыбается:
– Итак, вы Кэтрин Ферри?
Я встаю и протягиваю руку доктору Кейджу.
– Пожалуйста, зовите меня Кэт.
Он берет мою руку и осторожно пожимает ее изуродованными подагрой пальцами.
– А я Том.
Он обходит стол и опускается в кресло. Из кармана его белого медицинского халата торчит большая сигара и несколько шпателей для отдавливания языка, а на шее висит красный стетоскоп. Совершенно очевидно, что Том Кейдж практикует разновидность медицины, до которой мой дед так и не соизволил снизойти вот уже много лет. Доктор Кейдж достает баночку диетической кока-колы из маленького холодильника позади стола и делает большой глоток. Испустив удовлетворенный вздох, он ставит баночку на стол и смотрит на меня.
– Люк Ферри… Что вы хотите узнать о нем?
– Не знаю точно. Наверное, все, что вы можете вспомнить.
– Я помню многое. Я лечил Люка еще ребенком, лечил его родителей до того, как они погибли, и его дядю, который его воспитал и вырастил. Что именно вас интересует?
Я смотрю на пол, где под ногами у меня лежит зеленый вещмешок отца.
– Вьетнам, – негромко говорю я. – «Белые тигры».
В глазах доктора Кейджа мелькает огонек.
– Вы уже знаете больше, чем я думал. Кэт… ваш отец научился стрелять, чтобы добывать еду для пропитания своей семьи. Еще мальчишкой он стрелял лучше многих мужчин, которые занимались этим всю жизнь. Но на войне его заставили применить этот талант для других целей. Его сделали снайпером. Эта работа вызывала у Люка смешанные чувства. С одной стороны, он гордился своим профессионализмом. – Доктор Кейдж широким жестом обводит книжные полки. – Как видите, я любитель военной истории. Я также служил в Корее. Вам известно, что во Вьетнаме на каждого убитого вражеского солдата приходилось пятьдесят тысяч расстрелянных патронов?
– Пятьдесят тысяч! – восклицает сидящий рядом со мной Майкл. – Этого не может быть.
– Так оно и есть, – заявляет доктор Кейдж. – Это одна из причин, по которым мы проиграли войну. Попробуйте угадать, сколько патронов тратили снайперы морской пехоты и сухопутных войск на то, что убить одного солдата противника?
Майкл качает головой.
