Катран поднял камеру, и мальчишки двинулись дальше.
— А что это у него на спине? — спросил Одик, догнав Мишу.
Миша повернул к нему острые синие глаза.
— Может, слышал: на свете была война? — холодно спросил он, не сбавляя хода.
— Слышал.
— Молодец, поздравляю… Так вот, от нее… Командиром танка был. — Последние слова он произнес уже не глядя на Одика, а вперед, в сторону мыса. И не так презрительно.
Скоро путь им преградил серый бетонный забор со следами тщательно заделанных проломов в нескольких местах.
— Что за олухи отгородили пляж? — сказал Одик, нарочно сказал погрубее, чтобы не думали, что он такого уж нежного воспитания.
— У своего Краба спроси! — Катран сплюнул сквозь зубы. — Его владения! А там, где ты живешь, — филиал! Никто из директоров не пошел на это, а он… Ломали мы, ломали все его ограды, пока бетон не воздвиг! — И совсем спокойно кончил: — Как пойдем — водой или парком?
— Парком, — отозвался Миша.
Они отогнули «секретный» кусок бетона, державшийся на металлических прутьях, аккуратно приладили его на старое место, пронеслись через тенистый благоухающий парк и минут через двадцать подошли к пустынной бухте у самого Дельфиньего мыса.
Здесь не было ни дач среди фруктовых деревьев и благоухающих цветов, ни аккуратных курортных пальм с веерами толстых лакированных листьев. На выжженом пустыре одиноко торчали тощие кривые деревца, густо росли высокий пыльный репейник и лебеда. Да стоял полуразрушенный каменный сарай. А у моря — галька и валуны. И совсем рядом, прямо-таки над головой, нависало старое, темное, все в трещинах, морщинах и складках громадное усталое тело горы, кончавшейся мысом. Ничем эта гора вблизи не напоминала весело играющего на волнах дельфина.
Все выше поднималось солнце. Все отвесней падали его лучи.
Странная тишина, знойная, чуткая и настороженная, лежала над берегом и серо-голубой бухтой, неподвижной и молчаливой. Только от кончика мыса доносился мерный невнятный рокот.
Все злее жгло солнце.
Одик глянул на Олю и вдруг спохватился. Скинув рубаху, обмотал ею голову сестры в виде тюрбана. Оля не возражала, лишь перемотала по-своему — так было красивей. Ее сейчас нельзя было узнать: притихла, посерьезнела, точно прислушивалась к чему-то.
— Буек не сорвало? — Миша подошел к самой воде и посмотрел на бухту.
— На месте, — сказал Катран.
Но Миша точно не поверил ему. Он еще несколько минут стоял у воды и вглядывался в гладь бухты. Он держался очень прямо, и этому не мешал даже большущий и, очевидно, тяжелый рюкзак за его плечами. Во всей его фигуре, в том, как он стоял и смотрел, в каждом повороте головы и в каждом слове чувствовалась независимость и даже немножко — самоуверенность.
Наконец он отошел от воды, точными движениями освободил плечи от лямок рюкзака, опустил его на гальку, и все, словно был дан сигнал, стали раздеваться. Миша привстал на одно колено и принялся потрошить рюкзак — вынул две пары рубчатых ластов с двумя масками для подводного плавания, трубки для дыхания, тоненький ломик и саперную лопатку.
— Ну, кто в первую очередь? — спросил Миша.
— Я! — закричал Илька.
— Я, — сказал Катран.
— Я, — проговорил Толян; он был плотный, коренастый и почти всю дорогу молчал.
— Ты, Илья, пойдешь во вторую, — распорядился Миша.
— Набирайся на берегу храбрости! — засмеялся Катран. — А то на мысу подкачаешь… Дама здесь!
— Заткнись, черномазый, — ругнулся Илька, — а то сейчас нос белилами вымажу! — и уже схватился за кисть, торчавшую из ведерка.
— В первую очередь пойдет Катран с Толяном, — спокойно повторил Миша, прилаживая к камере брезент, и Одик вдруг понял: ведь это же плотик, великолепный плотик!
Миша спустил плотик на воду и положил на брезент ломик, лопатку и большой камень. И, подталкивая его на глубину, пошел за ним. Катран с Толяном, уже в масках, с дыхательными трубками, с ластами на ногах, зашлепали следом. На какое-то мгновение Катран приподнял маску и сверкнул белизной зубов.
— Не тоскуйте! — крикнул он Одику с Олей. — Главное — впереди!
— Хорошо, — откликнулся Одик. — Мы не уйдем!
И сердце его тревожно екнуло: что-то новое, что-то важное и неведомое было в самом воздухе этого отдаленного берега, этой оцепеневшей, точно заколдованной бухты с круглым плотиком и мальчишками в масках…
Посередине плотика лежал Миша и быстро греб обеими руками, а по сторонам, придерживаясь за плотик, плыли Катран с Толяном. Метрах в двадцати от берега плотик остановился. Катран с лопаткой в руках оторвался от него и, сильно плеснув водой, нырнул. Давно успокоилось над ним море, а он все не появлялся на поверхности.
Одик переступал с ноги на ногу. И не отрывал от плотика глаз. Плотик лежал неподвижно. Ребята на нем словно замерли.
— Он не утонул? — тихо спросила Оля.
— Акулы не тонут! — сказал Илька. — А такие хищники, как Катран, в особенности… Ему б ставридки побольше на зуб, а глотка у него — во!
«Похоже, он завидует ему. Из-за чего?»
— Он у нас чемпион по нырянию, — заметил Костя, юркий и остроносый. Он, как и все мальчишки, сидел в плавках на горячей гальке. — Никто так долго не может находиться под водой. Даже Миша столько не выдерживает.
— Легкие натренировал? — спросил Одик.
— Наверно… Он к тому же из рыбаков… Все у них в роду рыбачат.
— А что вы здесь все-таки ищете?
— Тебе разве не сказали? Операция «А»! — засмеялся Вася, тот самый, который, по уверению Катрана, произошел от черепахи, и голова его показалась еще круглей, а щеки улыбчивей и добрее.
В нем Одик сразу почувствовал что-то родственное себе, и уже не казалось, что они с сестрой такие лишние и чужие среди этих ребят.
В это время из воды возле плотика высунулся кончик трубки, из нее, как из насоса, вылетел сверкающий фонтанчик воды, плотик резко качнула волна, и Катран опять ушел ко дну.
— А ну, огольцы, по домам! — приказал Илька. — Нечего вам торчать здесь!
— Не уйдем, — сказал Одик.
Он уже понял, что нет силы, которая прогнала бы его сейчас отсюда. Одно только пугало и мучило его: как же теперь быть с Карповым? Еще час назад он так уважал Георгия Никаноровича, можно сказать, преклонялся перед ним, а как же теперь? Зачем, правда, он отгородил кусок моря этим забором? И мальчишки что-то еще знают про него — не стали бы так смеяться… Как теперь держаться с ним?
Часа два еще, наверно, ныряли ребята, сменяясь. Нырял и Миша, натянув на плотике маску и ласты, взяв с собой камень. Потом, когда его позвали, к ним поплыл Илька. Он тоже, оказывается, неплохо нырял.
Затем плотик двинулся к берегу, туда, где, отвесно возвышаясь, темнела гора, кончавшаяся крутым Дельфиньим мысом.
С плотика вдруг раздался громкий спор и даже брань: Катран ругался с Мишей.
Что это они? Не поделили что-нибудь? Ведь Миша все время был таким спокойным, деловым, он и голоса-то ни разу не повысил.
— Я против! — крикнул Миша уже у самого берега. — Ты этим все напортишь! Сколько тебе надо говорить?
— Значит, все так оставить, да?
— Ну хорошо, потом договорим. — Миша отвернулся. — Ты какая-то стихия, ты вулкан, землетрясение, чума, а не человек… Думаешь, в этом храбрость? Ты все для себя делаешь, натворишь всего, а потом другим расхлебывать…
— Будь уверен, все пройдет чисто. У меня уже и план разработан. — Одик вдруг уловил на себе быстрый взгляд Катрана. — Только не надо трусить…
— Все равно я против, — холодно сказал Миша, — и ты этого делать не будешь.
— Ну, это мы еще посмотрим! — с вызовом крикнул Катран и стукнул кулаком в свою гулкую черную грудь.
Плотик ткнулся в берег, Миша спрыгнул на гальку, намотал на руку длинную веревку и повел плотик с Катраном к мысу. Одик отчетливо видел на фоне моря его высокую узкую фигуру, неширокие крепкие плечи и тонкую шею с аккуратно подстриженными на затылке волосами.
За Мишей шли Толян с Костей и Вася с Илькой.
Одик с Олей пристроились к концу цепочки. Илька, все с той же лентой на лбу, нес ведерко с кистью.
— Давай ведерко! — крикнул Катран.
— Зачем? — огрызнулся Илька. — Сам донесу.
— Отдай, — негромко сказал Миша.
Илька выругался, и ведерко по цепочке перешло к Катрану, шедшему впереди.
— Ну, теперь ты пропал! — Крикнул Катран. — Не отступишь назад… Мосты за тобой сожжены!
И взял дужку ведерка в зубы.
— Захлопнись! — бросил Илька.
Скоро полоска гальки кончилась, и вверх полезла едва заметная тропка — с камня на уступ, с уступа на выбоину. У Одика то и дело подворачивались ноги, одной рукой он придерживал Олю, второй касался бугроватой стены. Перед ними, сопя и потея, ковылял и неуклюже прыгал с камня на камень Вася. От стены, нависшей над ними, веяло прохладой и дикостью.
