Заговорщицки подмигнув мне, он заторопил:
— Ложись скорее, сейчас дежурная вернется — живо твою майку конфискует.
Я не дал долго себя уговаривать и навалился грудью на станок.
Скалкой… Скалкой меня прокатайте!.. — попросил я. — А то еще не получится.
Получится, — засмеялся Сиропов и несколько раз с силой надавил на спину ладонями — как прессом. Я поднялся и первое, что увидел — отвисшую челюсть Самохвалова. Борька потрясенно выдохнул:
— Гениально! Суровцева удушится от зависти.
Во всю майку четко отпечатались и статья и заголовок — «Не перевелись еще богатыри на земле!»
— Пошли отсюда скорее, — шепнул я Борьке. — А то сейчас дежурная вернется.
Но тут заволновался верстальщик дядя Вася.
— Вы, ребята, погодь! — строго сказал он и обернулся к Сиропову:
— Олег, а нумер — подписанный в печать?
— Подписан, — кивнул Сиропов. — Разве вы не слыхали сами — дежурная за патроном пошла.
Дядя Вася почесал затылок.
— Оно дело-то занятное… Я понимаю. И мальцов не хочу обижать. Но надо бы порядок соблюсти. Дежурная-то права: никак нельзя без письменного разрешения.
Сиропов улыбнулся:
Все в порядке, дядь Вась! Пока Володя до поселка доберется — газета раньше него там будет. Если хотите… — и Сиропов озорно подмигнул верстальщику, — я и сам его в печать подпишу. Свою же подпись продублирую. — И, выудив из кармана красный фломастер, Сиропов написал на моей футболке — прямо над своей заметкой: «В печать!» И поставил число, время и свою подпись.
А теперь, братцы-кролики, дуйте отсюда. Да поживее… — посоветовал Сиропов. — Не забудьте обо всем, что было оговорено. И — тащите новые идеи. Да над словом не забывайте работать. Бумаги не жалейте!
Мы выскользнули из типографии и важно зашагали по улице к автобусу, с радостью замечая, что прохожие не сводят глаз с моей футболки. Свитер я нес в руке. По улице вместе с нами шагало третье марта. Это число стояло сейчас рядышком с подписью Сиропова.
Может, и холодновато еще разгуливать в одной футболке, но мерзнуть мне не было резона. Ведь на моей груди черным по белому было написано — богатыри не перевелись. А какой уважающий себя богатырь станет кутаться в меха аж на третий день ласковой азиатской весны?..
Как говорит Акрам — «Назвался матросом — полезай на палубу!» И еще он говорит: «Ухватился за лебедку — доставай и якорь!»
Горделиво разгуливая по весеннему городу, мы едва не опоздали на первый урок. Надо ли говорить, что футболка произвела в школе сенсацию. Из всех классов сбегались почитать меня и узнать о подвиге Замиры. Пришла и пионервожатая.
Что там у тебя? — спросила Лена. — В школе только и разговоров, что о тебе. Дай почитать.
Читайте, — сказал я, в сотый раз поднимаясь из-за парты. — Мне не жалко, — и добавил: — Можно и у Суровцевой почитать!
Но Авралова и не глянула в сторону Суровцевой, с головой погрузившись в чтение заметки Олега Сиропова.
— Сиропов! — воскликнула наконец Лена. — Да ведь это тот самый, что был у нас на конференции! Он самый, да? Вот и его подпись!
— Он! — подтвердил я. — Другого такого нет.
— Вот здорово! — восхитилась вожатая. — Такого я еще не видела. Это что же — взаправдашняя заметка?
— Угу. Из завтрашнего номера. Все прочитаете.
— Завтра — воскресенье, — сказала Лена. — А такую заметку надо всем прочитать сегодня же. Пошли в вестибюль, — она потянула меня за руку.
— Это зачем еще! — удивился я.
Ну не прибегать же всей школе сюда, в класс, — объяснила Авралова. — Я поставлю тебя в вестибюле у стенда, где мы вывешиваем газеты, — пусть все подходят и читают.
Не-е, не пойдет! — отказался я. — Я же не тумба с объявлениями, чтобы меня читать. Не пойду.
Авралова гневно расширила глаза:
— Балтабаев! Интересы дружины должны для тебя быть выше собственных. Девочка совершила подвиг, а заметка об этом есть только у тебя. Ты не имеешь права лишать дружину законного желания познакомиться с героиней.
Спорить было бесполезно, и я уныло поплелся за Авраловой в вестибюль, стянул с себя футболку и аккуратно повесил ее за плечики на гвозди, торчащие в стенде:
— Пусть читают.
Я подумал про себя: хорошо, что там, в типографии, я лег на набор футболкой, а не живьем. Иначе сейчас, пришлось бы содрать с себя и повесить на стенде собственную шкуру…
— Ты что сделал, Балтабаев! — воскликнула Наталья Умаровна. — Как же ты теперь будешь сидеть на уроке?
— Ничего, я сейчас, — успокоил я учительницу. — Там, в классе, у меня еще и свитер есть. Сейчас быстро надену и к вам прибегу…
В дверях класса я столкнулся с Суровцевой. Увидев меня обнаженным по пояс, она засмеялась:
Глядите, ребята, Балтабаев футболку продал! Почем новинка сезона, если не секрет?..
У тебя денег не хватит, — огрызнулся я. И добавил — Пока не продал. Там, в, вестибюле, повесил — на всеобщее обозрение. На аукцион, как говорится… Пусть покупатели пока смотрят, прицениваются. Иди и ты погляди. Может, понравится?
Суровцева презрительно поджала губы:
Вот еще — футболку про какой-то пожар покупать! Да я в понедельник в такой шубе приду — вы все тут попадаете под парты. С ламой… Папа привез.
В шубе? — удивился я. — А не жарковато ли будет?
Жарковато! — ухмыльнулась Суровцева. — Вам будет жарковато.
Точить с Суровцевой лясы мне было некогда — наверху меня ждал пылесос Натальи Умаровны и ее чистюли-скелетики…
Как говорит Акрам — «Иной ураган лучше иного штиля».
„ШУМИТ КАМЫШ В ГОЛОВЕ ОВЧАРКИ"
На последней переменке Наталья Умаровна предупредила:
После уроков всем мальчикам быстро собраться в актовом зале.
А девочкам? — поднялась из-за парты Марта Борисова.
Я же сказала — только мальчикам. Девочкам в другой раз.
Суровцева засмеялась:
— Все ясно — они Восьмое марта обсуждать будут. Как нас поздравлять. Поглядим!
Самыми младшими в зале оказались мы — восьмиклассники. Зал гудел. Никто не знал, зачем нас собрали. Оставалось думать, что Суровцева угадала.
Но тут вошел в зал и поднялся на сцену с дипломатом в руке директор школы.
— Прошу закрыть дверь, — строго распорядился Леопард Самсонович и обвел зал долгим тяжелым взглядом…
— Кэт угадала, — шепнул Самохвалов.
Мантюш-Бабайкин положил на стол дипломат, который как-то странно звякнул, и, открыв его, выстроил на столе — этикетками в зал — шеренгу из девяти маленьких сувенирных бутылочек. На каждой из них было написано: «Коньяк». Зал загудел. Что за загадки?.. Леопард Самсонович, тыча пальцев в бутылку, пересчитал их и сказал:
Как видите — ровно девять. Девятую мне занесли сегодня. Терпеть это и дальше — не имею права. Бутылки найдены на подоконнике в туалете, и я прошу встать и честно признаться того, кто их приносит туда уже второй месяц… — голос Леопарда Самсоновича дрожал. В зале воцарилась гнетущая тишина.
Я повторяю свой вопрос, — глухо продолжил директор. — Кто-то явно принес и распил сегодня последнюю, девятую бутылку. — С этими словами директор достал из кармана платок, обволок им горлышко девятой бутылки, поднес к носу и брезгливо дернулся.
Вот видите — совсем свежая. Такого в нашей школе еще не бывало. И это — в день, когда в школе работала комиссия!
Самохвалов толкнул меня локтем и жарко зашептал:
— Я знаю, что надо делать.
— Ты директору скажи, если такой умный. Мне-то зачем? — шикнул я.
Самохвалов поднял руку и встал. Старшеклассники сразу же захохотали. Заметив выросшего в зале Борьку, Леопард Самсонович удивился:
— Что такое, Самохвалов? Это ты принес?
Зал закатился пуще прежнего.
Да погодите вы все! — закричал Борька. — Ничего я не приносил. Я просто знаю, что нужно сделать.
Знаешь? — обрадовался Мантюш-Бабайкин. — Так говори скорее, я тебя внимательно слушаю.
Собаку надо пригласить из милиции. Она сначала бутылку понюхает, а потом всех нас. Вот и все!
Лихо придумано! — кивнул директор. — Только где собаку взять? Да и жаль, честно говоря, собаку. Если овчарке дать понюхать эту отраву — она и сама, того и гляди, «Шумел камыш» запоет. Да и нужно ли столько честных людей обижать подозрением из-за одного… Из-за одного… — нужного слова Леопард Самсонович так и не нашел.
Тогда не выдержал и я.
Не нужна собака! — закричал я. — Мне Билял Гиреевич, и Алишер тоже, рассказывали — они оба шофера… У автоинспекторов есть такой приборчик — индикатор называется… Дунет в него шофер, и тогда сразу видно — трезвый он или пьяный. Трубочка сразу зеленеет. Или — синеет. Точно не знаю…
Садись, Балтабаев! — остановил меня директор. — Собака и индикатор — хорошо, а где совесть того, кто опозорил нас? Пусть встанет и честно признается. Со своей стороны обещаю: тому, кто сознается, наказания не будет никакого. Довольно одного признания.
