– Мурзай! – Данька оттолкнул подобравшуюся к нему кудлатую страшную дворнягу. – Мурзай! Мурзай!
Из груды собачьих тел, как из-под кучи одеял, поднялся Мурзай и посмотрел на Даньку слезящимися глазами. Кажется, он его не узнал. Он словно бы ослеп, оглох и потерял чутьё. Он дрожал, как тогда в магазине, будто снова стоял у прилавка, дожидаясь подачки. Он заискивающе заглядывал в глаза и унижался. Сердце Даньки сжалось от сострадания.
– Ко мне, Мурзайчик!
На кличку «Мурзай» отозвалось несколько собак. Одни робко, другие доверчиво завиляли хвостами. Они приблизились к нему и стали обнюхивать. Но Мурзай не двигался с места. Данька не очень вежливо растолкал самозванцев, подошёл к Мурзаю и ощупал его – слава богу, цел и невредим. Мурзай обнюхал Данькины пыльные туфли и чихнул. Сквозь запахи собачьих шкур, железа, пыли к ноздрям его, потерявшим чутьё, дошёл знакомый запах спасителя и дрессировщика. Гипнотический огонь Данькиных глаз проник в душу Мурзая, он поднял морду и издал неуверенный вопль признания, вопль, от которого окончательно проснулись все эти бездомные Пираты, Шарики и Тузики, все эти вислоухие, тощие и кудлатые дворняжки. И все они хором завыли, и столько в их вое было тоски по утерянной свободе, что великодушное Данькино сердце дрогнуло. До этого он жалел одного лишь Мурзая, но теперь сердце его стало таким огромным, таким великанским, что в нём уместилась любовь ко всем бездомным собакам мира. Он думал уже не только о Мурзае – надо было спасать всех обиженных, несчастных, беззащитных собак.
Данька выглянул из окошка на пустырь – там никого не было. Через окошко собак, конечно, не выставишь, и тогда он нажал на дверь. И странно: хотя и со скрипом, но дверь открылась. А он, чудак, зачем-то лез через окно.
– За мной! – крикнул Данька.
Ни одна собака не бросилась за ним. Они трусливо тявкали, ползли на брюхе, жались к стенкам, боясь выйти наружу, словно там была пропасть. Данька страшно разозлился:
– Т-т-трусы! Твари вы жалкие, вот вы кто!
Но и бранные слова не действовали.
– Ну и п-п-пропадайте же здесь, дураки!
Данька поднял отяжелевшего от страха Мурзая и понёс его на руках, как ребёнка.
Мурзай благодарно лизнул Данькину руку, потом просунул морду под мышку и вдруг бухнул простуженным басом: «Эй, а вы куда, вислоухие?!» Дело в том, что за ним потянулись другие собаки. Окрик Мурзая на них не подействовал. «Хамы!» – хамкнул он, втянув голову обратно и поднял глаза на Даньку, всей своей физиономией умоляя, чтобы тот приказал им не двигаться с места. Данька прекрасно понял смысл его взгляда. «Эх ты, эгоист! – обругал он Мурзая. – Сам спасаешься, а другие пусть погибают, да?» И он ободряюще кивнул собакам, приглашая их за собой. Из барака выползли сперва самые храбрые собаки, а за ними – уже от страха остаться в одиночестве – другие. В собаках проснулся наконец первобытный инстинкт свободы, они потянулись за Данькой через пустырь и сбились у проёма в заборе, куда сперва пролез он сам, потом протащил Мурзая, а за ним и всех остальных…
В это историческое утро многим людям – рабочим, шедшим к своим предприятиям; рыболовам, спешившим занять у водоёмов самые выгодные места; домохозяйкам, приехавшим на пустырь возделывать свои никем не разрешённые, но и никем не запрещённые огороды, короче говоря, многим жителям, торопившимся по своим ранним делам, в одно и то же время явилось одно и то же странное видение: в утреннем тумане по зреющим зеленям, мимо заброшенных теплиц и ничейных садов бежал долговязый, худенький мальчик, а за ним, растянувшись в цепочку, молчаливо мчалась стая собак. И оттого, что собаки летели, не издавая ни звука, всем показалось, что это мираж – игра тумана, света и тени. Впрочем, видение вскоре исчезло, и все торопившиеся по своим утренним делам забыли о мальчике и собачьей стае…
А между тем, как только показались первые дома, собаки, бежавшие за Данькой, стали одна за другой отставать. Кто заворачивал во двор, завидев помойку. Кто пристраивался к очереди у ещё не открытого магазина. Некоторые устремлялись за пешеходами, подчиняясь древней привычке искать покровительства у людей. Эти собаки помнили только хорошее, что делали для них люди, и легко забывали обиды. Когда впереди показалась железнодорожная станция, последние собаки, бежавшие за Данькой, попрятались под платформой.
В это время шёл товарный поезд, состоявший из пятидесяти шести вагонов. Он вёз сеялки, молотилки и автомобили марки «Жигули». «Жигули», однако, не привлекли внимания Даньки. Дело в том, что на иных вагонах, повторяясь, красовались сделанные мелом надписи:
ПРИВЕТ ТЕБЕ, НАДЯ!
Написавший эти слова хотел, наверно, чтобы вся страна от Владивостока до Бреста, а может, и другие государства, если только вагоны включались в составы, везущие товары на экспорт, чтобы все люди знали, что он, пожелавший остаться неизвестным, передаёт привет Наде. Все, все, все – и пассажиры, и провожающие, и путейские рабочие, и стрелочники, и не только они, но и те, кто на переездах дожидался, пока пройдёт поезд, – велосипедисты, водители автомашин и пешеходы, среди которых оказался и Данька с Мурзаем.
Мурзай испуганно моргал глазами и мелко дрожал – оттого, наверно, что впервые видел поезд, а если и видел, то, возможно, очень давно и забыл, сколько вагонов бывает в таком составе.
А поскольку он умел считать только до трёх, а вагонов было пятьдесят шесть, то он решил, что движение вагонов никогда не кончится и состав будет грохотать мимо них всегда, и от ужаса перед этой грохочущей, движущейся вечностью, вставшей преградой на их пути, пятился и дрожал всем своим узким телом, не понимая, отчего же Данька стоит как истукан. «Уйдём отсюда! – умолял он Даньку. – Ну чего стоишь как столб?» Но Данька не трогался с места. Вислоухий трусишка пёс не догадывался, что творилось в это время в Дань-киной душе. Радостный, торжественный, как клятва, привет Наде вызвал в его памяти образ маленькой рыжей девочки с белым бантиком в косичках. Курносый нос в веснушках, пластырь на лбу, пирожок, который она не доела в буфете, глаза, заискивающие и озорные, – всё это возникло перед ним, как на экране. И только сейчас он понял, что именно она каждое утро задерживалась перед его окном и показывала язык. Именно она не раз и как бы невзначай забегала к ним в класс. Именно она очень часто тенью следовала за ним по пятам, а он по своей рассеянности никогда, никогда её не замечал.
Пока стучали вагоны на стыках, пока Мурзай дрожал, натягивая поводок, в памяти Даньки, как из далёкого и забытого сна, всё отчётливее возникала ОНА – маленькая, рыжая, с пластырем на лбу девочка. И он только сейчас, только сейчас, только сейчас, слушая стук проходящего поезда, понял, что именно её Венька Махоркин колотил за бойлерной, а он, Данька, отвязал её тогда и наказал Махоркина, за что был подвергнут старшим Махоркиным – Женькой Губаном – экзекуции, во время которой и решил трудную задачу из контрольной. И оттого, что связались вдруг разные рыжие девочки, которых он встречал в своей жизни, из них получилась одна и её звали Надя Воробышева, Даньке вдруг стало совестно и стыдно, что он её не замечал. То есть смутно он, конечно, понимал, кто она такая, да только она всё попадалась в боковое его зрение, из которого не рождалось никакого ясного к ней отношения. Запоздалое раскаяние проснулось в нём. А ведь хулиган Венька мог преследовать девочку и терзать её беззащитную, хрупкую жизнь. И некому было заступиться за неё. А ведь она искала в Даньке защитника! Смотрела на него, как на старшего брата, а он её не замечал, как какую-нибудь букашку. Даньке стало её жалко-прежалко, так жалко, что даже защипало в носу. И не только девочку, но и самого себя: ведь он был совсем один у мамы, совсем один, а ведь как же можно так прожить на свете долгую-долгую жизнь без брата или сестры? И ему вдруг страстно захотелось сестрёнку – такую вот рыжую, шуструю и драчливую, как Надя. И чтобы всегда было кого защищать! И тут Дань-ка сразу же вспомнил второй класс «Б», куда ходил по просьбе старшей вожатой, чтобы помочь ребятам подготовиться к пионерскому празднику. Он ходил туда вместо заболевшего Кости Сандле-ра и занимался с ними спортивной подготовкой, и это было очень весело, а больше всех – и как он мог забыть об этом! – старалась Надя Воробышева. Он вспомнил сейчас и двух драчунов Юрку и Борю, не поладивших из-за пирожка, но они тут же растаяли в тумане, а из тумана снова выступила рыжая девочка Надя. Теперь он ясно вспомнил, что именно она первая отзывалась на его команды, отталкивала других, огрызалась и так усердствовала, что Даньке пришлось ей сделать замечание. Но занимался Данька со вторым «Б» только три раза, потому что Костя Сандлер больше не захотел болеть и на очередной сбор принёс какие-то плакаты, таблицы и наглядные пособия и вместо спортивной подготовки стал им рассказывать про историю авиации и космические полёты. Данька тогда рассердился на старшую вожатую, потому что и он мог рассказать им разные занимательные истории из научной фантастики, но она не поручила ему это.
