Ну, бывайте здоровы, юные натуралисты. — Он с ухмылкой взглянул на Майю, все еще державшую Гектора: — Крепче держи! Ненароком вырвется и разорвет меня на куски… — громко хохотнул и ушел, немного косолапя.
— Ты боишься его? — спросила Майя и отпустила Гектора.
— Сетку его я утопил… — неожиданно признался Роман.
— Ты не умеешь врать, — сказала Майя. — Я сразу поняла, что это твоя работа.
— Думаешь, он догадался?
— У него такие злые глаза, а сам улыбается, — сказала Майя.
— Егор никому ничего не прощает… — вздохнул Роман.
И снова они идут в глубь леса. Роман впереди, за ним Майя. Гектор замыкает шествие. Девочке хочется спросить Романа, что это за лиловые цветы меж маленьких елок, но вокруг такая тишина, и ей не хочется ее нарушать. Даже Гектор вот уже с полчаса ни разу не тявкнул.
Шея у Романа загорела, густые черные волосы косицей спускаются на воротник клетчатой рубахи. На затылке, ближе к правому уху, небольшое, с копейку, светлое пятнышко. Старый шрам. Плечи широкие. Идет Роман легко, бесшумно, но почему-то руками размахивает. И от этого лопатки так и ходят. Через плечо брезентовая сумка. Что у него в сумке? Наверное, еда какая-нибудь? Майя с удовольствием присела бы на полянке под толстой елью и перекусила. Сколько они уже в лесу? Часа два, три? Девочка уже и счет времени потеряла. В лесу время не ощущается. Кругом столько интересного, что глаза разбегаются!
Роман остановился и взглянул на девочку. Лицо у него серьезное, чувствуется, что он волнуется.
— Ты останешься здесь с Гектором, — сказал он. — Только не отпускай его!
— Ты думаешь, он придет? — спросила Майя.
— Держи крепче, — сказал Роман.
Отойдя на другой конец поляны, он стал на черный пень и несколько раз свистнул. Подождал немного и снова свистнул. Стал прислушиваться.
Так прошло несколько минут.
Майя ничего не слышала, но Роман помахал рукой, чтобы отошла подальше. И Майя поняла: Тришка пришел! Учуял его и Гектор, ощетинился и зарычал. Девочка зажала ему морду ладонью и спряталась за толстое дерево. Пес оцарапал когтями ей руку, но Майя еще сильнее прижала его к себе.
Она выглянула из-за дерева и увидела Тришку. Он стоял на задних лапах и обнюхивал Романа. Рядом с огромным медведем мальчишка казался хрупким и маленьким.
Роман достал из сумки угощение, и Тришка, причмокивая, стал есть. Иногда он поднимал большую голову с крошечными круглыми ушами и посматривал в сторону Майи. Когда пасть его широко раскрывалась, были видны крепкие желтоватые клыки. Тришка ел, а Роман гладил его, похлопывал по плечам, выбирая сосновые иголки из густой темно-бурой шерсти.
Роман обвил шею Тришки желтым ремнем с металлическими украшениями.
Майя видела, как Роман достал из сумки желтый ремень с блестящими металлическими украшениями и обвил им шею зверя. Тришка ничего не замечал. Он громко хрумкал сахаром, и из пасти его текла слюна. Роман застегнул ошейник, просунул между шеей медведя и ремнем руку: не туго ли?
А потом случилось совсем неожиданное: Тришка мягко повалился на зеленоватый мох и стал кататься, как обыкновенная собака. Все четыре лапы он поднял вверх, оскалил морду, будто улыбался, и манил лапой Романа, приглашая поиграть. Наконец, ему это занятие надоело, он поднялся и снова подошел к мальчику. Вот он присел, лапой дотронулся до ошейника, фыркнул и попытался стащить его, но ошейник не поддавался. Роман стал что-то говорить, гладить Тришку, и тот позабыл про ошейник. Вытянул морду, лизнул мальчишку в лицо. Роман выгреб из сумки остатки угощения и протянул медведю. Тот радостно хрюкнув и снова принялся за еду.
— Иди, Тришка, иди! — уговаривал Роман.
Однако медведь непонимающе смотрел на него и не двигался с места. Он привык провожать своего друга до лисьей поляны.
И когда Роман, попрощавшись с ним, пошел прочь, Тришка, переваливаясь, засеменил за ним. И в этот момент из рук Майи с визгом вырвался Гектор…
Майя в ужасе закрыла глаза. Все, сейчас Тришка его разорвет! Она услышала громкий лай, затем угрожающее ворчание и резкий голос Романа: «Гектор! Нельзя!»
Открыв глаза, она увидела ощетинившегося Гектора на руках Романа. Поднявшийся на дыбы медведь осторожно его обнюхивает. И что удивительно, пес даже не вырывался из рук. Словно медведь его загипнотизировал. Лишь вздыбленная шерсть и оскаленная морда выдавали его волнение.
Тришка легко опустился на все четыре лапы и, не обращая больше внимания на Гектора, вперевалку зашагал рядом.
— Что же ты не сказал, что мы пойдем к Тришке? — упрекнула Майя. — Я взяла бы для него чего-нибудь вкусненького.
— В другой раз, — улыбнулся Роман.
Тришка, услышав свое имя, взглянул на девочку совсем как человек, потом на Романа, и Майя и Роман рассмеялись. Но медведю это не понравилось, и он легонько подтолкнул Романа носом, мол, я могу и обидеться…
— Я не хочу, чтобы он опять привыкал к людям, — сказал Роман, нахмурившись. — Его уже пытались убить… А за что? Возьмет иногда и придет в поселок, а там переполох. Недавно опять двух женщин напугал.
— Поэтому ты и ошейник на него надел?
— Я специально приклепал блестящие бляхи, — сказал Роман, — чтобы издалека было заметно.
РАЗГОВОР НИКИТЫ ПОЗДНЯКОВА С ОТЦОМ
Петр Васильевич Поздняков заглянул в раскрытый улей. В руках у него дымокур. Когда пчелы начинали недовольно гудеть и пытались взлететь, он окуривал их едким синим дымом. Дымокур попискивал, как гармошка. Пчелы сразу становились смирными и вяло ползали по рамке.
Никита стоял в стороне и наблюдал за отцом. Он пчел не боялся, тем более что после заката солнца они вялые и неохотно покидают улей. Да и то ненадолго: покружатся вокруг и снова в свой домик.
Отец стащил с головы предохранительную сетку, отложил дымокур. Двумя пальцами осторожно снял с головы запутавшуюся в волосах пчелу и посадил в летку нового деревянного улья. От сетки на лбу осталась красная полоска. Поздняков-старший присел на низенькую скамейку, на которой любил вечером, повозившись с пчелами, покурить.
Скамейка была коротенькая, только для одного, и Никита уселся на осиновый чурбак, на котором отец сколачивал улей. Отец закурил, и в небо потянулась тоненькая синяя струйка.
— У тебя неприятности? — спросил Петр Васильевич. Он уже давно заметил, что Никита чем-то озабочен, то и дело бросает на него пытливые взгляды, но молчит.
— Я хотел стать лесорубом, как и ты… — задумчиво сказал Никита.
— А теперь?
Отец и сын всегда говорили друг другу правду.
— А теперь я не хочу быть лесорубом, — твердо сказал он.
Отец отвернулся и, нагнувшись, посмотрел в щель нового улья. Потом приложил ухо к дощатой крышке.
— Гудят, — улыбнулся он. — На новом месте устраиваются… Может, завтра покрасишь улей?
— Завтра с утра мы идем на старые делянки жечь сучья, которые вы оставили…
— Что ж, дело хорошее, — сказал отец.
— В далекой древности лесов на планете было куда больше, но люди и тогда сохраняли их, оберегали. На Мадагаскаре триста лет назад человеку, который срубил дерево в лесу, на этом же пне отсекли голову…
— С Храмовниковым беседовал? — улыбнулся отец.
— Папа, если человек вырубит леса, ни животные, ни люди не смогут жить на земле!
— Никто не собирается вырубать весь лес под корень.
— Профессор сказал, что планета «облысела». И нерадивые леспромхозы тоже наносят урон русскому лесу… Мы будем уничтожать вредителей. И сжигать сучья, что остаются после вас…
Петр Васильевич долго молчал, задумчиво глядя на зубчатую окаемку бора. Закатные краски над лесом бледнели. Вдоль леса к речке пролетели два хохлатых чибиса. Когда кончается длинный летний день, а ночь еще не наступила, всегда стоит прозрачная тишина. Дневные птицы уже умолкли, ночные еще не решаются подать голос.
— Я слышал, Василий Васильевич даже в отпуск не поехал, — сказал отец.
— Он нам ничего не говорил.
— А сможете ли вы опыливать деревья? Это сложно и небезопасно.
— Не боги горшки обжигают, — ответил сын.
— Ты у меня становишься взрослым, — улыбнулся отец.
— Мы уничтожаем вредителей, — сказал Никита и пытливо посмотрел на отца.
— Можно подумать, что я тебя стану отговаривать, — сказал Петр Васильевич. — Большое дело сделаете, если всерьез за это возьметесь… Я боюсь одного: как быстро загорелись, так быстро не остыли бы. Борьба с лесными вредителями требует и времени и терпения. Были вы хоть раз на старых делянках? Видели, как прижились ваши саженцы?
