Незаметно подкрался сентябрь. Он позолотил листву берез, развесил блестящую серебряную паутину. Отдохнувшие за лето ребятишки пошли в школу. Но Вале не пришлось сесть за парту.
Еще в августе, после одной дождливой и ветреной ночи, отец слег. Застарелый ревматизм, принесенный из солдатчины, обострялся и приковал его к постели. Марья растирала мужа спиртом, парила в русской печи муравьев, настаивала разные травы — ничего не помогало.
Валя ежедневно выпрашивал у соседей лошадь и привозил бочку соленой смолинской воды — в ней Аким прогревал больные ноги. Облегчения было мало. Становилось очевидным, что зиму Аким не работник.
Дела шли все хуже и хуже. Уже снесли на базар всех гусей и с десяток кур. Второе воскресенье Елена ходила на толкучку, продавала кое-что из вещей, хотя особого достатка в семье никогда не было.
— Хоть бы Вальку куда пристроить, — однажды за обедом сказала мать.
Аким лежал на кровати.
— Учиться надо парню. Наработается, успеет, — неуверенно проговорил отец.
— Ох, Акимушка, не знаю я, что ли? Зиму проработает, а там ты поокрепнешь. На будущий год он и в школу пойдет.
Аким промолчал. Вечером разговор возобновился.
— В депо бы определить Вальку, учеником, што ли? — спросила мать.
— Сходи к мастеру, попроси. Да яичек захвати, еще там чего… Мастер уваженье любит. Ты уж не жалей. Знаешь ведь его, ирода. На кого ненароком глянет, человека — как обухом по голове, а ежели что не по его — со свету сживет. Наше дело теперь зависимое. Попроси. Может, и возьмет парнишку.
— Валя! — позвал он сына немного погодя. — Рано тебе, сынок, в кабалу. Да, вишь, свалило меня, — как бы извиняясь, проговорил Аким. — Придется работать. Мастерам-то не перечь. Они — сила… Думал, доживем мы с тобой до хорошего времени, когда работа всем будет, издеваться над нашим братом перестанут, да, видать, мне-то не дожить, ну, а ты как раз, пожалуй, подрастешь к тому времени. Тогда жизнь пойдет, ого!.. — он помолчал. — Корми, сын, семью, ежели не встану. А как встану — сменю тебя, — и он отвернулся лицом к стене.
В субботу, после вечерни, мать пошла к мастеру. Она уложила в корзину десятка два яиц — к базару прикопила, — огурцов, помидор. Посмотрела — мало. Скрепя сердце, поймала прикорнувшую на нашесте курицу Пеструшку и тоже понесла мастеру.
Вернулась мать поздно.
— Велел в понедельник приходить. Из-за отца, говорит, берем… Тридцать лет работал… Я насчет пенсии заикнулась, да куда там, и слушать не захотел… Не могу, говорит, не могу… И хлопотать не буду. Всех на пенсии брать — денег не хватит. Вот, говорит, если бы ему ноги отрезало — ну, тогда твое счастье: дали бы, пожалуй, и десятку в месяц. Горько мне от таких слов стало, отругать бы, да про Вальку вспомнила, смолчала.
Мать вытерла глаза концом головного платка.
В понедельник провожали Валю в депо на работу.
Мать завязала в узелок еще пяток яиц — мастеру гостинец — да Вале на обед кусок хлеба положила. Отец дал двугривенный.
— Может, за водкой погонят, работу обмывать. Против обычая не пойдешь — покориться придется, — сквозь зубы сказал он. — Наше дело теперь такое…
Валька пошагал. Вот знакомые пути. Вот депо.
Через огромные открытые настежь ворота он вошел внутрь здания. Вошел и остановился. Грохот оглушил его. От пара, копоти, дыма и пыли в депо было так темно, что он не мог разобрать, куда идти. Стало жутко, но, пересиливая страх, мальчик двинулся вперед и почти налетел на черную громаду паровоза, возле которого работали люди.
Валентин тронул рукой одного из рабочих.
— Дяденька! — крикнул он, и сам своего голоса не услышал. — Дяденька, где мастера Врублевского найти?
Рабочий что-то ответил. Валя видел, как шевелились губы говорившего, но слов не услышал.
— Не слышу! — крикнул он что есть силы.
Рабочий засмеялся и показал рукой на ворота.
Валя выбежал из депо и огляделся. Нигде никого не было. Как найти мастера? Какой он из себя, этот Врублевский.
В это время к депо подошел невысокий, толстый, краснолицый господин.
— Дяденька, — обратился к нему мальчик, — а где мне мастера Врублевского найти?
— А зачем он тебе? — спросил мужчина.
— Я, дяденька, на работу пришел.
— На работу? А что это? — показал тот на узелок.
— Это мамка мастеру гостинцев послала.
— Ну, давай! Не видишь, что ли, — я мастер и есть. Чей ты?
— Кошельников я, Валька.
— Акима сын?
— Его, дяденька.
— Ну идем! И запомни: я тебе не дяденька. Зови меня теперь: господин мастер. Понятно? — он двумя согнутыми пальцами ухватил Валентина за нос и так сжал, что у того слезы покатились градом. Мастер довольно захохотал.
— Шагай за мной, и еще раз говорю, запомни — меня зовут: господин мастер.
Они вошли в депо. Снова грохот оглушил мальчика. Он с трудом поспевал за мастером и почти бежал, боясь потерять того из виду. Было тревожно и жутко. С каждой минутой росло желание повернуться, убежать и никогда не приходить сюда.
Но понемногу глаза привыкли к полутьме, и Валя стал различать, что делается вокруг. Вначале он увидел высокие окна, сквозь которые пробивался мутный свет. Вот вырисовались силуэты трех длиннотрубных пузатых паровозов. Возле них работали люди. Дальше вдоль стен стояли верстаки с тисками.
Стал Валя различать и отдельные звуки. Вот бухает тяжелая кувалда, стучат молотки по металлу, шипит паровоз, и звонко настукивает по зубилу стоящий у тисков рабочий, мимо которого они проходят.
Мастер подошел к одному из рабочих и слегка тронул за плечо. Тот оглянулся. При виде мастера лицо его приняло угодливое выражение. Он заулыбался, закивал своей козлиной бородкой, хитрые глазки заблестели.
«Ну и рожа, — подумал Валя, — видать сразу: подлиза и мастера трусит».
Врублевский что-то сказал рабочему, тот заулыбался еще угодливее и закивал головой. Мастер нагнулся и крикнул: «У него учиться будешь!» Потом, неизвестно за что, шлепнул Вальку по затылку и пошел.
Мальчик посмотрел на своего «учителя». Едва Врублевский отошел, тот изменился до неузнаваемости. Маленькие глазки стали злыми, морщинистое лицо — надменным, брови нахмурились.
Даже не верилось, что всего минуту тому назад это самое лицо было таким добреньким, угодливым. Рабочий нагнулся к самому лицу мальчика и, обдав его запахом винного перегара, крикнул:
— Сбегай! — он выразительно щелкнул себя по воротнику. — Живо! — и, повернув, слегка толкнул в спину.
Валя побежал. Он бежал мимо темных громад паровозов, мимо суетившихся около них людей. Выскочив за ворога, он на мгновение зажмурился от яркого света, ударившего в глаза, и полной грудью вдохнул свежий воздух осеннего утра.
Как здесь хорошо! А там! Неужели в этом чаду и грохоте теперь быть ему с утра до вечера? Может быть, не возвращаться? Убежать домой или к ребятам в училище? Но, вспомнив больного отца, он только вздохнул. Нет, нужно работать.
Валя не торопился и вернулся в депо только к обеду. Грохот стоял все такой же. Но мрак немного отступил. Лучи поднявшегося высоко солнца все-таки пробили эту гущу пара и копоти. То здесь, то там на полу, на верстаке, на черном боку паровоза вспыхивали светлые четырехугольники.
Низкий протяжный гудок проплыл под крышей депо, и когда он смолк, Валю поразило, как неожиданно стали четкими и громкими человеческие голоса.
Рабочие присаживались на верстаки, на скаты колес, на старые паровозные части, развязывали узелки со скудным обедом. Обычно у всех это был круто посоленный кусок черного хлеба. Кое-кто похрустывал луковицей, некоторые — соленым огурцом. Человека три, как успел разглядеть Валя, достали из кармана сотки с молоком. Большинство же черпало сырую мутную воду из стоявшего на верстаке ведра.
Валя почувствовал, что голоден. Мастер вырвал у него узелок, в котором были и те два куска хлеба, что мать положила на обед. Мальчик проглотил голодную слюну и потуже затянул ремень.
Валин «учитель» приготовился покушать с удовольствием. Он уселся на верстак, расправил ладонью усы. Ловко ударив ладонью под дно косушки, вышиб пробку и опрокинул горлышко в рот. Валя видел, как на вытянутой жилистой шее шевелился большой волосатый кадык.
— Эй, дядя Антон!
Рабочий оторвался от косушки. Мальчик оглянулся. Перед ним стоял высокий, широкоплечий молодой парень. Под темными пушистыми усами блестели крупные зубы. Карие глаза пристально и чуть-чуть сурово смотрели то на рабочего, то на Валю.
— Новичка обмываешь?
— Ага, — пробурчал Антон, снова опрокидывая косушку.
— Брось, дядя!
Подошедший взял из рук пьяницы косушку, в которой было еще немного вина и выплеснул его. — Вот так-то! И запомни, если еще раз пошлешь мальчишку за водкой, — пеняй на себя. А ты не вздумай больше бежать.
