Впечатлений в тот день было слишком много, и Санька принял новое открытие очень спокойно. «Вот она — вилка! — подумал он. — А дерево с наростом будет на следующей островине! К дереву я не пойду — надо ребятам хоть что-нибудь оставить! Туда вместе отправимся. А до вилки доберусь!»
Санька понимал, что идти одному в глубь болота неразумно. А тайный голос твердил одно: «Ты просто трусишь!» Санька видел, что за островиной на горизонте показалась туча, парило, как перед дождём. А голос неумолимо повторял: «Тру́сы всегда найдут отговорку!»
И Санька сдался. Спустившись с камня, он ступил на тропу, и зашлёпал к островине. Он шёл, согнув руки в локтях, часто семеня ногами.
Босые ноги скользили. Сердито чавкал и брызгал грязью мокрый болотный мох. Вдруг чавканье усилилось и как-то раздвоилось. Санька делал шаг — мох хлюпал, и сразу же, точно эхо, долетало повторное хлюпанье и чавканье.
Санька поднял голову. Ему навстречу по тропке двигалось что-то длинное, приземистое, резко отличавшееся по окраске от окружающего болота.
— Ой! — вырвалось у Саньки.
Перед ним было стадо диких свиней, возвращавшихся в лес с болотной островины.
Вожак — старый клыкастый секач — хрюкнул. Инстинкт подсказывал ему, что стоять на тропе опасно, и кабан снова двинулся вперёд — к Саньке. Дружно захлюпали по болоту и остальные. Свиней было штук пятнадцать. Шли они плотным, вытянутым в длину стадом. На Саньку надвигался многоногий могучий таран, готовый опрокинуть его и растоптать.
В памяти у Саньки не осталось никаких подробностей. Он не помнил, как повернулся и побежал назад, как забрался на камень. И только тут он снова стал понимать, что происходит вокруг.
Вожак, яростно сверкая налитыми кровью глазами, поравнялся с камнем и, не останавливаясь ни на секунду, повёл стадо к берегу. Промелькнули длинные загнутые клыки, словно продырявившие с боков верхнюю губу секача; широкие спины, покрытые жёсткой щетиной; толстые ноги с острыми раздвоенными копытами.
Добежав до берега, стадо скрылось в лесу.
Санька шумно выдохнул воздух и заметил, как потемнело на болоте. Туча упрятала солнце и, постепенно разрастаясь, заняла половину неба. Налетел ветер, принёс первые капли дождя. Нагретый камень покрылся тёмными веснушками. Они быстро высыхали, но новые капельки падали чаще и чаще. Так начинается не ливень, короткий и обильный, а затяжной, скучный дождь. Вокруг зашумело монотонно и тоскливо.
«Сосчитаю до ста — и спущусь!» — решил Санька. Он уже не думал об островине. Внутренний голос больше не насмехался над ним, не называл трусом. Всему есть предел!.. Домой, в деревню, к ребятам — вот о чём мечтал Санька. И только боязнь снова встретиться с кабанами удерживала его.
Прежде чем он досчитал до ста, дождь разошёлся. Но Санька добавил для страховки ещё двадцать и только потом начал сползать вниз. Рубашка зацепилась за какой-то выступ, затрещала, брызнули оторвавшиеся пуговицы. Но Санька и не заметил. Он бросился к берегу по раскисшей болотной тропинке. Почувствовав, наконец, под собой твёрдую землю, он дал себе минутную передышку, огляделся, прислушался и побежал по прибрежной дорожке.
А дождь всё поливал и поливал, неторопливый, нудный. Ветер стряхивал капли с листьев, раскачивал еловые лапы. Болото слева лежало тяжёлое и угрюмое. Но Санька смотрел лишь вправо. Где-то здесь, поблизости должна быть надломленная осинка и поворот на тропу, ведущую к деревне.
Да вот, кажется, и она!.. В глубь леса уходила дорожка, но осины на повороте не было!
Санька побежал дальше вдоль берега, а в груди у него нарастало беспокойство: может быть, он уже проскочил свою метку?
Но вот ещё одна дорожка сворачивает в лес!.. И опять вблизи ни единой осины!
Санька повертелся на месте, потом повернул назад. Он запыхался. Ноги у него заплетались. Но он добежал до того места, откуда были видны камень и цепочка хилых деревцев. Здесь Санька остановился. «Не торопись! — ободрял он себя. — Иди теперь прочь от камня, иди медленно, шагом, и смотри вправо! Не сгорела же эта проклятая осина!» И, повернувшись к камню спиной, он пошёл, внимательно вглядываясь в мокрые заросли.
Потемнело ещё больше. То ли тучи сгустились, то ли наступал вечер — Санька не знал. Он потерял представление о времени, но ещё храбрился и надеялся, что найдёт осинку с надломленной веткой.
Три дорожки попались ему на пути. Все они вели от берега в лес, но ни на одном повороте не было Санькиной метки. И тогда он решился на отчаянный шаг. Вернувшись к средней дорожке, Санька свернул на неё, оставив позади прибрежную тропинку. Он чувствовал, что делает не так, но бродить около болота было бессмысленно.
Мрачный и мокрый лес проглотил Саньку, сомкнулся над его головой и обступил со всех сторон. Шлёпал по листьям дождь. Вокруг поскрипывало, булькало, шуршало. Тихие пугающие звуки неслись отовсюду.
Тропинка виляла то вправо, то влево. И за каждым поворотом в сумеречном обманчивом свете Саньке чудилось что-то страшное. Кусты казались лохматыми чудовищами. Корни превращались в толстых удавов. Пни напоминали притаившихся осьминогов.
Но не эти ужасы сломили Саньку. Собрав в кулак всю свою волю, он шёл вперёд, пока не увидел просвет. Тут уж Санька не пожалел ног и вихрем вынесся из лесного тоннеля. Последняя ветка мокрой плёткой хлестнула его по щеке, и он очутился… на краю болота.
И здесь, у бескрайней трясины, окутанной туманом, Санька потерял всё: и силу, и волю, и способность бороться. Он больше не мог ни бежать, ни идти, ни думать. Он боялся шевельнуться, боялся крикнуть, боялся громко дышать. На цыпочках прокрался он под густую ель и прислонился к стволу. Ноги не держали — подогнулись. Он опустился на корень и закрыл глаза.
Саньку судили.
Правда, прежде чем судить, его пришлось выручать из беды. Ребята нашли его у болота и привели в деревню.
Оглядев грязного, измученного Саньку в мокрой порванной рубашке, на которой не осталось ни одной пуговицы, Мишук сказал:
— Отправляйся домой!.. Завтра разговор будет!
Санька взмолился:
— Ребята! Я целый день вас не видел!.. Пойдемте в штаб! Там что хотите со мной делайте!.. Ну виноват! Не спорю!.. Зато я кое-что узнал!
Санька по очереди смотрел на мальчишек заискивающими глазами.
— Что ты мог узнать? — сердито спросил Мишук. — Радуйся, что на мину не наскочил! Тогда бы узнал!
И всё же Санька упросил ребят выслушать его.
В штабе расселись чинно. Мишук поставил в угол табуретку. Это было место для подсудимого. Санька безропотно занял его. Всем своим покорным видом он вызывал жалость и симпатию. И грозная обвинительная речь не получилась у Мишука.
— Что же это такое? — на высокой ноте начал он.
Санька хлюпнул, носом и опустил голову, приготовившись терпеливо выслушать любые обвинения. Но Мишук запнулся, а когда заговорил снова, это была уже не речь.
— Ты нам правду скажи — будешь ещё… так делать?
Санька вскочил с табуретки и прижал грязные руки к порванной рубашке:
— Никогда!.. Если хоть раз — то пусть хоть на мину!.. Я без вас — никуда больше!
— Ты с самого начала говори! — потребовал Мишук.
И Санька начал с того момента, когда увидел в тетрадке непонятные рисунки. Он не скрыл ничего. Не мог скрыть. Неизвестно, как бы он поступил завтра, но сегодня он не произнёс ни слова, которое приукрашивало бы или искажало факты.
Рассказывая о своих приключениях, Санька видел, как разгорались глаза у мальчишек. Разве таких обманешь ещё раз? Разве утаишь от них хоть капельку правды?
— Я даже хотел взять с собой автомат, — признался Санька.
Мальчишки невольно посмотрели вверх, на балку, за которой был спрятан автомат.
— Нет его там, ребята! — со вздохом произнёс Санька и, вскочив на табуретку, вынул из-за балки жестяную банку. — Иван Прокофьевич записку оставил…
Бумажка облетела всех ребят. Иван Прокофьевич писал: «Автомат изъят по решению партбюро. Захотите поохотиться — дам ружьё и патроны».
Записка обрадовала только Мишука. «Теперь и патроны можно сдать!» — подумал он и сказал Саньке:
— Ты много узнал. Но если бы мне пообещали, что я узнаю во сто раз больше, я бы всё равно не сделал, как ты. Я боюсь!.. Не мин, и не болота… Я боюсь обмануть ребят! А ты считаешь это геройством!.. Зачем тогда лезешь к нам? Валяй один! Никто в обиде не будет!
— Ребята! Не гоните! Я без вас не могу! — произнёс Санька с такой искренностью, что даже Мишук поверил.
После суда над Санькой ребята сдружились ещё крепче. Они теперь расставались только на ночь, а с утра всё звено собиралось в штабе и Мишук говорил, какая предстоит сегодня работа.
