Виси, которым пробирался сквозь заросли молодого сосняка, приостановился, подождал Левку, произнес с тревогой:
— Что-то, Лев, мне не нравится вся эта музыка — сколько идем, а Лысухи тю-тю.
Левку тоже начинала беспокоить мысль о пропавшей высоте — неужели сбились с курса, неужели прошли мимо? Но нет — он, Левка, строго следил за компасом, не отклонялся ни на полградуса. Только сейчас он понял, как трудно ориентироваться в лесу: кругозор настолько ограничен, что не видишь за десять-пятнадцать метров вперед.
Однако Левка не выдал своих сомнений, успокоил Васю.
— Сам понимаешь: расстояние от полуострова до Лысухи мы не знаем. Стоит единица и — все. Вот и гадай: или двенадцать километров, как ты сказал, или все девятнадцать.
Вася кивнул.
— Верно. Если девятнадцать — нынче нам не добраться. Да и Михаил, вишь, какой? Совсем раскис. Пожалуй, на отдых нужно становиться.
Через полчаса выбрали удобное для ночлега место.
— Стоп, команда! Суши портянки! — сказал Вася.
Мишка как вышагнул на полянку, так и рухнул на тропу под дерево, словно куль с опилками. Левка засмеялся.
— Ты, боцман, хоть рукой попридержался бы, а то сало во все стороны брызнуло.
Но Мишка даже не огрызнулся, даже не взглянул на Левку.
Вася нахмурился.
— Ладно, Лев. Человек устал. С непривычки трудно… — И потом другим тоном, спокойным, дружеским:
— Вы тут устраивайтесь, а я воды поищу, — и, прихватив котелок, скрылся за деревьями.
Левка, скинув рюкзак, с наслаждением развалился на сухой пахучей хвое, которая, падая из года в год, устлала землю толстым ковром, блаженно закрыл глаза.
— Хорошо-то как! Теперь мне понятно, почему всякие Пантагрюэшки любят поваляться…
Мишка совсем расхандрился: кряхтел, стонал, жалобно вздыхал, угрюмо бубнил себе под нос:
— Идиоты… Придумали идти на эту паршивую Лысуху… Сейчас бы уже дома были… — и снова вздыхал и стонал.
В бору с каждой минутой становилось темней и глуше. Солнце скрылось, тишина и покой опустились на лес. Лишь поодаль, на небольшой гривке, где раскинулись заросли низкого кустарника, кто-то посвистывал и попискивал.
Левка все тревожней поглядывал в темную чащобу.
— Что-то Василя долго нет. Не случилось ли чего с ним?
Мишка сел, опершись спиной о ствол дерева, вытянул ноги, тупо глядел на носок порванного ботинка. На другой ноге лежала голова дремавшего Кузьки.
Стало еще темней. Бор совсем затих, а Вася не возвращался. Это уже не на шутку начинало беспокоить Левку. Он привстал, настороженно прислушиваясь.
— Может, заблудился? Покричать, что ли?
— Ты что, сдурел?! Еще зверь какой-нибудь прибежит.
И как бы в подтверждение его слов, в кустарнике хрустнула ветка, мелькнула чья-то тень.
— Кто это? — пролепетал Мишка.
У Левки по спине пробежал неприятный холодок.
— Тише!..
Ребята застыли, как изваяния. Было ясно слышно, как кто-то тихо топал в кустарнике, потрескивая сушняком. Внезапно донеслось причмокивание и мычание. Ребята округлившимися глазами смотрели в сторону гривки. Левка хотел было перейти поближе к дереву, чтобы встать за него на всякий случай, но в кустарнике в это время раздался чих. Он был настолько неожиданным и громким, что Левка, как подкошенный, сел на землю, а Мишка всхлипнул, будто подавился, и вдруг заорал на весь лес:
— Ааууыы!
— Чего орешь, как ишак? — донесся из кустарника знакомый голос. А вскоре и сам Вася появился на поляне. — Воды не нашел, а вот черники набрал. Тут ее видимо-невидимо.
Мишка вскочил, бросился навстречу.
— Так это ты, Василь? — едва вымолвил он осипшим голосом. — А я… А мы думали… Смехота!
Но насколько смешно было Мишке, выдавали зубы: они отбивали мелкую дробь.
Левка одернул его:
— Брось врать! Скажи прямо: струсили. Думали — медведь.
Вася засмеялся.
— Здесь медведей нет. Зря боялись. Вы еще не ужинали?
— Без тебя-то?
— Тогда ешьте чернику с хлебом. Вкусно. И пить расхочется. Она сочная.
Левка и Мишка набросились на ягоды.
Ночь тянулась мучительно долго. Ребята спали беспокойно, мешали ночная свежесть, тревожный шум сосен и недалекое уханье филина.
Этот филин вымотал у Мишки всю душу. Бедняга постоянно вздрагивал от диких, тоскливых криков птицы. Она то стонала, словно ей было невыносимо больно, то начинала отрывисто хохотать и всхлипывать. И от этого хохота и стопа, от унылого шепота сосен Мишка дрожал, как осиновый лист.
Не радовал филин и Васю с Левкой. Они лежали с открытыми глазами, глядя в темень бора, и настороженно прислушивались к каждому шороху, треску, писку. После особенно жуткого крика филина Вася встал.
— Вот проклятый! Даже страх берет…
Он нашел увесистую палку и с силой швырнул в ту сторону, где ухал филин. Палка прошелестела по ветвям, глухо ударилась о ствол дерева и упала на землю. Крики прекратились. Но ненадолго. Вскоре они снова раздались, только уже далеко от лагеря.
Сои их не освежил, не придал бодрости. Мишка был еще мрачнее обычного. Лицо у него осунулось, побледнело, под глазами легли синие тени. В глазах застыли тоска и тревога. Левка глянул на Мишку, подошел к нему, тихо и участливо спросил:
— Ты чего? Заболел, что ли?
Мишку тронула эта маленькая Левкина ласка, он вдруг всхлипнул и жалобно выдавил:
— Домой бы, Лева. Устал я…
Левке стало жалко Мишку, сказал как мог теплее и убедительней:
— Ты уж потерпи. Осталось совсем немножко. Сегодня, пожалуй, и назад вернемся. Ведь потом жалеть будем, что не дошли до цели. Потерпи, Миша…
Мишка вздохнул, ничего не ответил и побрел за друзьями. Возобновилась вчерашняя жажда, а на пути не попадалось ни одного ручейка. Вскоре набрели на обширный черничник.
— Здесь и будем завтракать! — произнес Вася.
Он расстегнул рюкзак, вынул хлеб, отрезал четыре аккуратных кусочка. Один из них бросил Кузьке. Левка, взяв свою долю, забрался в самую гущу ягодника. Вася тоже облюбовал себе поляну черничника, усыпанного крупной ягодой. Один лишь Мишка где стоял, там и присел. Он вяло жевал хлеб, но жадно бросал в рот ягоду. Однако, как ни торопился, а жажды унять не мог.
День, на беду, стоял жаркий, безветренный. От сосен исходил душный дурманящий запах, он пьянил и, казалось, еще сильнее сушил рот, глотку, ноздри. Вася то и дело поглядывал на Мишку. Он видел, как к нему подбежал Кузька, заоблизывался, глядя на ломтик хлеба, зажатый в руке. Мишка отвернулся, чтобы не видеть просящего взгляда щенка. Однако тот прыгал подле него, жалобно повизгивал. Тогда Мишка со злостью сунул ему в морду хлеб.
— На, жри!
Вася напряженно смотрел на эту сцену, потом решительно поднялся, взял котелок и молча стал собирать и него ягоду. Подошел Левка. Он уже управился с «завтраком» и чувствовал себя превосходно.
— Запас делаешь, капитан?
— Помоги, — глухо, не подымая головы, сказал Вася.
Когда котелок был почти полон, Вася срезал толстую палку, обстрогал ее. Получилось что-то вроде скалки. Тогда он принялся ею давить ягоду в котелке.
— Зачем?
Вася не ответил, продолжая жать ягоду, пока там не забулькал сок. Тогда он подошел к Мишке.
— На, выпей, — сурово произнес он, хотя в глазах его не было и тени суровости. — Это получше воды…
Мишка жадно припал к котелку и выпил, не отрываясь, весь кисло-сладкий сок. Стало легко, словно кончилось какая-то сильная боль. Допив последние капли, он поставил котелок на землю, благодарно взглянул на друзей и тихо произнес:
— Спасибо, ребята…
— Какое там спасибо! — насупил брови Вася. — Труда не стоит. — Он достал снова хлеб, отрезал кусочек, протянул Мишке. — А теперь поешь. С Жомом.
Мишка принял хлеб, опустил глаза и стал торопливо есть его с давленой ягодой…
Двинулись дальше. Левка, как всегда, шел впереди, то и дело поглядывая на компас. Это уже превращалось для него в невыносимую пытку: шея ныла так, будто он целый месяц носил хомут. Наконец Левка взмолился:
— Слушай, Василь, пройди хоть малость с компасом.
— Давай, — сразу согласился тот.
Теперь ведущим стал Вася. А Левка, наслаждаясь свободой, балагурил, порой принимался петь, а главное, без устали любовался бором. Но он, как назло, стал сильно редеть. Деревья пошли низкорослые, кривые и кряжистые.
— Неужели кончается?
— Ну да, скажешь! Он километров сто шириной, а то и побольше.
Левка взглянул на Васю и ахнул: тот, будто не он ведущий, беспечно шагал, поглядывая по сторонам.
— Почему на компас не смотришь? — закричал Левка, потрясенный такой бесшабашностью.
— А зачем смотреть?
— Так ведь мы собьемся с пути или уже сбились давно!
— Не сбились. Я иду на ориентир, — спокойно ответил Вася. — Видишь вон ту сосну с голой верхушкой?
