– Постараемся, – осторожно поддержала её Таня.
– Что значит «постараемся»? – накинулась на неё Рита. – Он должен жить! Такой молодой. Чего же мы тогда стоим, если дадим ему умереть? Да он уже улыбался! Вы же видели: у-лы-бал-ся!
– Ты успокойся, – как можно сдержаннее сказала Зойка. – Конечно, он будет жить.
Зойка сама удивилась, откуда у неё в голосе эти интонации. Она говорила так, как разговаривают с возбуждёнными детьми, стараясь убедить их в чём-то, успокоить. Да, за какие-нибудь три-четыре месяца они все стали мудрее.
В воскресенье решили повторить фильм на потолке. Ребята узнали и увязались следом. Генка всю дорогу острил и веселил компанию, смешно рассказывая, как раненые теряют сознание, потрясённые красотой Риты. Так и вошли в палату, едва сдерживая смех и шикая друг на друга, чтобы установить приличествующую месту тишину.
Их поразил какой-то хлюпающий звук, раздававшийся в двух противоположных углах палаты. На их приветствие никто не ответил, даже Тарас Григорьевич. Зойка с порога видела, что он прикрывает лицо ладонью, из-под которой виднелись длинные обвисшие усы. Плакал и Петя, отвернувшись к стене. Ужасная догадка осенила девушек. Рита кинулась к постели Азика. Парень смотрел в потолок, губы его были приоткрыты, как будто он силился что-то сказать.
– Азик, – негромко позвала Рита, но в ту же секунду прочитала на его лице, в его остывающих глазах то, чего не хотела понять и принять сердцем.
– А-а-зи-и-ик! – закричала она.
Паша и Лёня подхватили её почти бесчувственную, вытащили за дверь. Генка сильно дернул за руку оцепеневшую Зойку: «Идём!» Таня на какие-то мгновения осталась одна в палате – она хотела подойти к Пете, как-то утешить, но понимала, что вряд ли это сейчас удобно. Петя, словно угадав, что она ещё здесь, повернул голову.
– Не стало нашего братишки, – выдавил он. – Вот только был живой и…
Вошли санитары, вежливо попросили:
– Девушка, выйдите.
Таня вышла. Своих догнала на улице. Все были потрясены и подавлены. Никто из них ещё не видел смерть так близко. Они впервые столкнулись с ней лицом к лицу. Рита, едва перебирая заплетающимися ногами, поддерживаемая с двух сторон Пашей и Лёней, всё время задавала один и тот же вопрос: «Как он мог? Ну, как он мог?» Как будто Азик ушёл из жизни по собственному желанию. Риту усадили на скамейку, и она внезапно замолчала. Молчали все – никому не хотелось говорить в такой момент. Вдруг Рита тихо сказала:
– Сразу после экзаменов пойду на всё лето санитаркой в госпиталь.
Зойка не спала почти всю ночь. Ей всё виделись то пустые глаза Азика, то тяжелая ладонь Тараса Григорьевича, прикрывающая мокрое от слёз лицо, то суровый профиль уходившего на фронт лейтенанта. И всё, что она делала до сих пор, Зойке сейчас казалось таким бессмысленным. Через каких-нибудь полтора месяца (оглянуться не успеешь!) окончится учебный год. Может, всё-таки ей вместе с подругами пойти в госпиталь санитаркой?
Как неудобно лежать, когда не можешь уснуть! Зойка ворочалась, ворочалась и ничего не могла решить. К утру она, наконец, поняла, что обманывает себя, думая, будто сможет привыкнуть к смерти, которая в госпитале была явлением повседневным. И самое трудное – это ощущение совершенной беспомощности перед ней. Оно так остро пронизало её, когда она смотрела на Азика. Нет, ей нужно идти туда, где она будет чувствовать себя уверенной, сильной. Всё-таки надо добиваться, чтобы её направили на завод.
В горком комсомола Зойка попала уже после госпиталя. Необычная тишина в коридоре испугала – «опоздала, нет никого!» Тихонько приоткрыла дверь кабинета, в котором была в прошлый раз, и тотчас закрыла, увидев строгую шатенку: к ней, как она поняла, не подступишься, или, как бабушка говорит, на козе не подъедешь.
Попробовала соседнюю дверь, она чуть скрипнула. Зойка просунула голову и увидела того парня, который так ловко выставил её за дверь в прошлый раз, сказав тоном, не допускавшим возражений: «Иди, девочка, учись». Что она ему опять скажет, какие доводы приведёт, чтобы дали ей, наконец, настоящее дело? А может, он её забыл? Зойка хотела ещё кого-нибудь поискать, посговорчивее, но тут парень поднял голову, увидел её. Лицо у него было утомленное, большие синие глаза казались совсем тёмными, но во взгляде и во всём облике чувствовалось нечто такое, что само собой вызывало на откровенный разговор.
– Ты ко мне? – спросил он, и Зойка поняла, что отступать неуда. – Заходи, только ненадолго.
Зойка подошла поближе и прочла в глубоких потемневших глазах такую усталость, что ей стало стыдно: в такое время беспокоит его по личному вопросу. Хотя как посмотреть…Она же не в дом отдыха просится.
– Кто такая?
– Колчанова.
– Кол-ча-но-ва…Кол-ча-но-ва… – стал припоминать парень.
– Я была уже у вас, товарищ секретарь, на завод просилась, – подсказала Зойка. – Помните?
– А-а-а! – вспомнил секретарь. – Ну как же, как же, помню. Чего сейчас хочешь?
– На завод! – твёрдо сказала Зойка.
– Вот горе мне с тобой! – воскликнул секретарь. – Заладила: на завод! Что делать там будешь?
– Снаряды.
– А может, там не делают снаряды.
– А что же там делают?
– Котелки, каски, фляжки.
– Ко-тел-ки? – Зойка была разочарована. – А как же…всё для фронта?
– Так это тоже для фронта. Ну, кое-что ещё делают, да тебе про то знать не надо.
Ага, проговорился секретарь: кое-что ещё…Зойка решила проявить настойчивость.
– Ладно, буду котелки делать.
– Тебе чего неймётся? – спросил секретарь. – Я же сказал: учись, тогда от тебя больше пользы будет. Вот кончится война, знаешь, как грамотные люди будут нужны! Иди, Колчанова, иди. Некогда мне.
Зойка понуро побрела к выходу. Секретарь углубился в бумаги. В это время дверь отворилась, и без стука вошёл мужчина лет тридцати пяти. Высокий, плотный, весь как будто налитой свежестью и здоровьем. Его слегка полноватое лицо с удивительно гладкой и чистой кожей было довольно привлекательным. Он вошёл по-свойски и, то ли не заметив Зойку, то ли не обращая на неё внимания, чуть не с порога сказал:
– Привет, секретарь! Ты теперь первый?
– Здравствуйте, Андрей Андреевич, – ответил секретарь. – Да, первый. Косолапов на фронт ушёл.
– Всё сидишь? Совсем почернел.
– Ещё до рассвета эшелон с добровольцами отправлял. Третью ночь без сна… А днём свои заботы. Вот актив готовлю.
– Говорил тебе, Евгений, иди ко мне заместителем по воспитательной части. Спал бы как все.
– Да все-то как раз и не спят толком, – усмехнулся Евгений.
Зойка, остановившись около двери в нерешительности, раздумывала: может, подождать, когда выйдет этот Андрей Андреевич, и снова начать «атаку»?
– А я к тебе по делу, – продолжал вошедший. – Организуй мне машину, надо кое-что из колхоза в наше подсобное хозяйство завезти. Своим транспортом нам не управиться – сам знаешь, телега да кляча. А детдому без подсобки никак нельзя, наполовину оттуда кормимся.
– Где же я вам сейчас машину раздобуду?
– Ну, чтоб Королёв полуторку не достал, этого быть не может. Не верил бы в тебя, так и не пришёл бы.
Зойка, наконец, услышала фамилию секретаря, хоть будет знать потом, кого спрашивать. Она устала переминаться с ноги на ногу у двери и шумно вздохнула. Тот, что из детдома, с удивлением оглянулся на девчонку, а секретарь не без досады сказал:
– Ты ещё здесь? Иди в школу и учись!
Зойка ещё раз вздохнула и вышла. На широком деревянном крылечке она остановилась, прислонилась к перилам и, не зная, что предпринять, бесцельно смотрела перед собой, на единственную в городе площадь, где скрещивались две самые длинные улицы. Это и составляло центр их небольшого южного городка. Старожилы гордились, что ведут свой род ещё с тех времён, когда здесь вместе с крепостными сооружениями, возведёнными суворовскими солдатами, поставили свои дома первые поселенцы. Город, почти не менявшийся за все годы существования, перед войной стал расти и строиться. Старые предприятия расширялись, появлялись и новые. Мужчины работали на железнодорожной станции, элеваторе и чугунолитейном заводе. Ну, а теперь, куда ни пойди, везде почти одни женщины. А вот её, Зойку, никуда на серьезное дело не берут.
«Что ж, надо уходить», – решила она. Дверь неожиданно распахнулась, и на крыльцо вышли Королёв с Андреем Андреевичем. Королёв, увидев Зойку, покачал головой («всё ещё здесь?») и обратился к Андрею Андреевичу:
– Послушайте, нет ли у вас подходящей работы для этой девчонки?
Андрей Андреевич окинул взглядом тоненькую хрупкую Зойку и неопределённо пожал плечами:
– Может, няней. Ночной. Днём может учиться, а ночью за детьми смотреть. Да там вполне и выспаться можно.
– Ну, согласна? – спросил Королёв у Зойки. – Там сироты, обездоленные войной дети.
Зойка нерешительно поглядывала то на Королёва, то на Андрея Андреевича. Директор детдома чуть снисходительно, но вполне по-доброму улыбнулся ей. Он определенно нравился Зойке: такой красивый, интеллигентный.
