Зойка и Лёня, как всегда, остановились около калитки, которая на этот раз была открыта. Во дворе толпились бабы. По тому, как они переговаривались, как строги были их лица, нетрудно было догадаться, что случилась беда. У кого? У них или у Степаниды? Неужто убили отца или лейтенанта? Зойка робко, сдерживаемая страхом, вошла во двор. Лёня резко шагнул вперёд, будто хотел заслонить её от несчастья, нависшего над домом.
На крыльце стояла Степанида, держа за руку шестилетнюю Розу. Огромные чёрные глаза девочки теперь были не по-детски опустошенными, словно незрячими.
– Ну вот, бабоньки, решайте, что с ней делать, – сказала Степанида и погладила Розу по голове.
– У себя, може, оставишь? – предложил кто-то.
– Негде у меня, – вздохнула Степанида. – В двух комнатёнках толчёмся. Нас, баб, двое да дед Макар с нами. А к Тоньке мужик вернётся, дети пойдут, тогда что? И так уж пустила их с бабкой пожить, пока сил наберутся, а оно вон как вышло…
Оказалось, что утром, пока Зойка и Лёня слушали жаворонков, умерла Мира Давыдовна. Зойка видела несколько раз, как она сидела на крылечке, тихая и поникшая, словно больная птица, рядом с бледненькой и печальной Розой, знала от Степаниды их историю. Но все надеялись, что Мира Давыдовна скоро поправится и они уедут. А её сердце всё-таки не выдержало. Роза осталась сиротой. Был где-то отец, может, воевал, а может, уже убит, этого никто не знал. Бабы горестно оглядывали сироту, сообща решали её судьбу.
– В детдом её надо определить, – подсказала одна из них, – там ей лучше будет.
– В детдом так в детдом, – решила Степанида.
Роза, до сих пор молчавшая, вдруг спросила тоненьким дрожащим голоском:
– А в детдоме немцев нет? Вы меня немцам не отдадите?
– Да что ты, детка, откуда там немцы? – сказала Степанида и захлюпала носом. – Детдом – это же вроде как детский сад, только оттуда домой не ходят… Э-э-эх, горькая ты моя.
Бабы утирались подолами и сморкались в фартуки. Всем было жалко сироту, но, может, в детдоме ей и вправду будет лучше.
Зойка отупело смотрела на всё происходящее и вдруг, словно наяву, услышала голос Королёва: «Ты когда-нибудь видала, какие глаза у сирот?» Она не могла оторвать взгляда от бледного личика с огромными отрешёнными глазами. И когда бабы решили передать Розу в детдом, Зойка шагнула к крыльцу:
– Тётя Степанида, давайте я её отведу.
– А что ж, отведи, – согласилась та, – я сейчас вещички её вынесу.
Тяжёлая дубовая дверь поддалась с усилием, Зойка даже подумала сначала, не заперта ли она, – всё-таки воскресенье. Но в вестибюле её сразу встретили дежурные – девчушка и мальчик лет тринадцати. Глянув на Розу и Зойку, безошибочно определил:
– Новенькую привели?
– Да, – ответила Зойка, – мне директора.
– Костя, сходи за Андреем Андреевичем, – сказала девчушка.
Мальчик вышел в противоположную дверь, ведущую во двор, а девчушка вежливо предложила:
– Вы посидите, он скоро придёт.
– Садись, Роза, – сказала Зойка, а сама стала оглядывать просторный вестибюль, широкую лестницу, которая после первого пролёта расходилась на два яруса. Детдом размещался в старинном особняке, ещё сохранившем некоторую парадность.
– А директор далеко живёт? – спросила Зойка.
– Нет, здесь же, при детдоме.
Это Зойке понравилось: значит, жалеет сирот, не хочет оставлять их ни на минуту. И только она об этом подумала, как со двора в сопровождении дежурного вошёл Андрей Андреевич. Он был всё так же свеж, как и в прошлый раз, лицо по-прежнему гладко выбритое и приятное, но в голосе и движениях была какая-то сдержанность или несколько смягчённая строгость, которой тогда Зойка не уловила. В кабинете Королёва Андрей Андреевич казался ей добрее, доступнее, а здесь она почему-то подумала, что вот, наверное, таким был хозяин особняка, холёным, деловито-снисходительным. Она немного растерялась и стала сбивчиво рассказывать о Розе. Директор выслушал эту историю совершенно спокойно. Зойка сначала удивилась, а потом подумала: сколько он таких историй уже выслушал!
Зойка умолкла. Андрей Андреевич будто не заметил этого и продолжал молча смотреть на неё. Зойка уловила едва заметное движение его глаз сверху вниз, снизу вверх и почувствовала, что краснеет, он её рассматривает. Но тут глаза Андрея Андреевича потеплели, он спросил у Зойки:
– А сама-то как, надумала? Могу сразу пионервожатой взять, некому с детьми работать. У нас сейчас все возрасты смешались, и школьники, и дошкольники. Эвакуированных много.
– А посмотреть можно?
– Посмотри, – согласился директор и, оставив Розу у дежурных, повел её по палатам.
Пять аккуратно заправленных коек, между ними – тумбочки, выкрашенные в синий цвет, в одном углу – шкаф для одежды, в простенке – небольшое зеркальце, на подоконнике – цветы в глиняных горшочках. Здесь жили девочки. У мальчиков то же самое, только без зеркала. Цветы росли везде, на каждом подоконнике. В столовой тоже было чисто и хорошо.
– А дети где?
– Одни во дворе, другие в игровой комнате. Хочешь посмотреть?
Зойка кивнула.
В игровой комнате было довольно шумно, но как только туда вошли директор и Зойка, дети смолкли и уставились на них. Это были самые маленькие дети, вроде Розы. Все они потеряли отцов, матерей, бабушек, дедушек, братьев, сестёр и теперь остались одни в целом свете. Сердце у Зойки сжималось от жалости к малышам, но она не знала, на что решиться.
И тут из толпы детей вышла девочка с печальным личиком, робко подошла к Зойке, обхватила ладошками её руку, прижалась к ней худенькой щекой и стала молча смотреть на Зойку. И столько было тоски, ожидания в этом взгляде, что Зойка не выдержала.
– Я согласна, – поспешно сказала она дрогнувшим голосом и поняла, что уже не в силах уйти от этих детей.
– Вот и хорошо, – одобрил директор. – Пиши заявление и можешь хоть завтра приступать к работе.
Вечером Зойка в последний раз пошла на службу в театр. Отрывая контрольки, она увидела странно знакомую худую руку. Зойка подняла глаза – перед ней стояла Оля Потапова. С тех пор, как был написан портрет Оли, они больше не виделись. Портрет давно висел в фойе в ряду других передовиков. А вот теперь пришла сама Оля, в простеньком, но вполне приличном платье, и не одна, а с подружкой, рослой блондинкой. Они пришли на спектакль, и Оля, словно оправдываясь, сказала Зойке, как старой знакомой:
– Тысячу лет не была в театре. А тут от горкома комсомола билеты дали и сказали, чтобы обязательно пошли.
– А если бы не сказали? – засмеялась Зойка. – Разве вы не любите театр?
– Любим. Просто некогда ходить.
– Опять по три смены подряд стоите?
– Бывает.
– Было бы из-за чего, а то – котелки, – сказала Зойка.
– Какие котелки? – Оля смотрела на неё с недоумением. – С чего ты взяла?
– Сам Королёв сказал.
Оля засмеялась:
– Если сам Королёв, то…
– Вот так и знала, что он меня обманывает, – сказала Зойка. – Лишь бы на завод не пустить.
– Да тебя туда не возьмут, – ответила Оля. – Тебе нет восемнадцати, в горячий цех нельзя.
– Нашли маленькую, – недовольно сказала Зойка, но потом, примирительно улыбнувшись, похвастала: – А я в детдом ухожу, пионервожатой.
– Это очень хорошее дело, – серьёзно сказала Оля, – я сама в детдоме выросла.
Они сидели на широкой веранде. Пришли сюда вшестером из театра, где Зойка отработала свой последний день. Начинаются экзамены. Им уже не придётся видеться так часто, как прежде, вот и решили посидеть. И вообще, такой отличный майский вечер, такой воздух, такая лунища! Разве можно сейчас разойтись по домам?
– Поболтаем, чаю попьём с печеньем, – предложила Рита. – Мама сегодня утром пекла. Она всегда печёт что-нибудь вкусное по воскресеньям.
И вот они сидят на веранде у Риты, пьют чай с печеньем, и Генка Сомов мечтательно говорит:
– Кончится война, я после школы поступлю в институт, буду изучать историю и женюсь на девчонке, которая научится хорошо печь пироги и печенье.
– Ка-баль-е-еро… Сладкоежка ты, вот кто, – с шутливым пренебрежением осудила Генку Таня.
– Вот на тебе, Танечка, не женюсь, даже если ты научишься печь пироги, – в том же шутливом тоне продолжал Генка. – Ты сама живешь по расписанию и мужа заставишь.
– Балда! Не по расписанию, а по режиму!
Ребята рассмеялись.
– Никуда ты не поступишь, на фронт сбежишь и дослужишься до полковника, – улыбаясь, сказал Лёня.
– До полковника? За войну? Не успею, – возразил Генка.
– Успеешь. С твоими-то способностями.
– За год не успею, а через год война кончится. Вон как фрицев под Ростовом турнули! Теперь погонят цурюк, на запад!
Лёня с сомнением покачал головой.
– Неужели война через год не кончится? – спросила Таня.
Все разом притихли и почему-то стали смотреть на Лёню. Он был немного старше по возрасту, но казался ещё взрослее, так как был высок и крепок, а главное, эвакуируясь с госпиталями, где работала мать, врач-хирург, уже видел много чужих страданий, разбитых бомбёжками домов, сам не раз попадал под артобстрелы и бомбёжки. В общем, был очевидцем того, о чём ребята только слышали по радио или читали в газетах. Они смотрели на него и ждали ответа. Он понял. Ответил просто, без всякого драматизма:
