– А я уже в детдоме работаю, – похвастала Зойка. – Пионервожатой.
– Молодчина, – похвалил Королёв. – Давно бы так. Береги ребят больше, чем себя. Считай, что это твое самое главное комсомольское поручение. Поняла?
– Поняла.
Темноволосая, закончив говорить, спустилась с грузовика и подошла к Королёву.
– Зина теперь возглавляет горком, – сказал Королёв Зойке. – Если что – иди к ней за советом.
– Хорошо, – отозвалась Зойка, глядя, как бессильно припала Зина к плечу Королёва, будто это и не она только что произносила такие удивительно мужественные слова.
– У всех жён глаза на мокром месте, – словно оправдываясь, сказал Королёв.
Зойка от неожиданности опять застыла на несколько секунд: оказывается, эта темноволосая – жена Королева! Она чувствовала неловкость от того, что стоит так близко к ним сейчас, когда они расстаются, и может быть, навсегда. Зойка пошла дальше и вскоре увидела Лёню. Он стоял в конце перрона с матерью, Анной Сергеевной, и посматривал вокруг с тревогой. Зойка поняла: её ищет. Она закричала:
– Лёня! Лёня!
Он кинулся сквозь толпу ей навстречу. В гимнастёрке и пилотке Лёня казался старше, мужественнее, как будто уже сама военная форма обязывала быть таким. Они, наконец, пробились друг к другу и стояли, взявшись за руки.
– Почему ты не сказал раньше? – почти простонала Зойка.
– Так лучше, – ответил он, стараясь изобразить улыбку на встревоженном лице. – Люблю неожиданности.
Они надолго замолчали. Наверное, так всегда бывает: когда любимые расстаются, они никакими словами не могут выразить своё состояние. В голову лезут какие-то пустяки.
– У тебя пилотка набок съехала, – сказала Зойка.
– А-а-а, – и Лёня поправил пилотку.
– Испачкалась где-то, – сказал Лёня и стер что-то с её щеки.
– По вагона-а-ам! – раздалась команда.
Зойка вздрогнула, и Лёня увидел, как испуганно расширились её глаза. К ним протиснулась Анна Сергеевна, сказала ревниво, обнимая сына:
– Так и уедешь, не попрощавшись с матерью.
– Что ты, мама.
– Иди, сынок, иди. Мы будем ждать тебя.
Анна Сергеевна держалась стойко. Ни растерянности, ни слёз, только голос иногда подрагивал. Когда она сказала: «Мы будем ждать тебя», Зойка поняла, что Анна Сергеевна говорит и о ней. Сама она только бессмысленно повторяла его имя:
– Лёня… Лёня…
Лёня неловко обнял её, поцеловал в щёку и побежал к вагону. В двери он на миг задержался, обернулся, махнул рукой, но сзади уже напирали, и Лёня полез в вагон. Через несколько секунд поезд тронулся. Кое-кто с криком и плачем побежал следом. Зойка же словно прилипла к перрону. Анна Сергеевна тронула её за руку:
– Ты заходи иногда ко мне, детка. Мы теперь с тобой одной жизнью связаны. Дорогой нам жизнью.
Зойка почти не знала Анну Сергеевну, потому что никогда не бывала у Лёни дома. Анна Сергеевна сутками пропадала в госпитале. Зойка видела её там несколько раз, но, поздоровавшись, спешила прошмыгнуть: её смущал строгий вид Анны Сергеевны. А вот сейчас она сказала «мы», объединяя себя и Зойку в одно целое.
Зойка видела, как Анна Сергеевна уходила: прямая, с виду спокойная, неторопливая. А Зойке показалось, что сама она за полчаса на перроне постарела на несколько лет. Её сознание находилось на грани нереального, и она с трудом воспринимала окружающее. То звучал в ушах голос Анны Сергеевны, хотя Зойка видела, что она уже далеко, то вдруг почудилось, что за кустами привокзальной сирени мелькнула и тотчас растаяла в воздухе большая голубая бабочка, такая большая, каких и на свете-то не бывает. Зойка была так подавлена, что никак не могла понять, почему её внимание приковало голубое платье, исчезнувшее за сиренью. Наконец она осознала, что перрон опустел и пора возвращаться домой.
– Тпру-у-у! Стой! Тьфу, скаженная! То еле ногами шевелит, а то уж как разойдётся, так и не остановишь. Ну и норов! Вот лишь бы душу помотать!
Лошадь, не слушая деда Макара, продолжала идти по двору, на который он только что въехал. На телеге рядом с молочной флягой сидели сам дед Макар и две девушки. Через открытые ворота с дороги влетело легкое облачко пыли и пустилось вдогонку за телегой.
– Да стой ты, окаянная! Тпру-у-у! Ишь, резвость свою выказывает! Тайка! Вот я те покажу, вот дай только слезть. Живо с тебя шкуру спущу! Вот кнут-то об тебя обломаю!
Девушки смеялись, а лошадь, привыкшая к угрозам деда Макара, знала, что он их никогда не осуществляет, и продолжала тащить телегу, пока не дошла до кормушки, стоявшей в конце двора около сарайчика, в котором её содержали. Она потянулась к деревянному ящику, где после утренней кормёжки осталось немного травы.
– Все б ты ела, все бы ела, – бурчал дед Макар, слезая с телеги. – Сейчас люди не досыта едят, а ты, как-никак, скотина. Ишь, утроба ненасытная, всё тебе мало.
Тайка знала: после этих слов он ей обязательно подкинет травы или даст немного овса. Хоть он и ворчал на лошадь с утра до вечера, но любил её нежно, берёг и холил, и потому Тайка воспринимала его воркотню как проявление самой нежной ласки и заботы. Хорошо изучив эту слабость деда Макара, она порою делала, что хотела.
Девушки, продолжая смеяться над незадачливым возчиком, над его непослушной лошадью, спрыгнули с телеги.
– Вот теперь, значит, опять через весь двор тащить флягу на кухню, – выговаривал Тайке дед Макар, подсыпая сена. – Несознательная ты. За что я тебя только кормлю?
Лошадь повернула к нему голову и, дожёвывая клок сена, добродушно смотрела на своего хозяина фиолетовыми глазами – она его тоже любила, а если и позволяла себе вольности, то не со зла, скорее, потому, что он сам избаловал Тайку, потакая её прихотям.
– А где у вас кухня? – спросила одна из девушек. – Мы отнесём молоко.
– Да вон в том конце, – махнул рукой дед Макар, – вон оно, крылечко.
Девушки подхватили флягу с двух сторон и поволокли через двор. В этот момент на крыльцо выскочила Зойка. Она увидела подруг из окна и очень обрадовалась.
– Рита! Таня! – кричала Зойка. – Вот здорово! Вы чего к нам?
Девушки оставили флягу и кинулись к Зойке. Обнимаясь и целуясь, они заполнили двор таким радостным визгом, как будто их здесь было не трое, а тридцать. Подруги не виделись около месяца, с того самого дня, как сдали последний экзамен. У каждой свои заботы. Зойка почти не отходила от малышей в детдоме, Таня и Рита работали в госпитале санитарками. Времени на встречи совсем не оставалось.
– А чего вы к нам-то? К нам чего? – все ещё переживая радость нежданной встречи, возбуждённо допытывалась Зойка.
Таня и Рита вдруг затихли. Переглянулись, присели на крылечко. Зойка, вглядываясь в их лица, молча села рядом. И сердце у неё защемило от недоброго предчувствия.
– Мы к тебе пришли, – сказала Таня. – Прощаться. Уезжаем с госпиталем на Урал.
– На Урал, – тихо и растерянно повторила Зойка, ей никогда не приходило в голову, что они могут расстаться. – На Урал. Зачем же так далеко?
– Не мы решаем, – ответила Таня.
Рита всхлипнула и, обняв Зойку, прижалась к ней. У Зойки задрожали губы, глаза вмиг наполнились слезами. Таня чувствовала, что тоже сейчас разрыдается.
– Да ну вас! – крикнула она на подружек. – Не на век же расстаемся. Вот отгонят немцев подальше, мы и вернёмся.
– Когда их ещё отго-онят! – еле выговорила плачущая Рита.
– Скоро! Вчера им наши так жару дали! Я сама по радио слышала.
– Девчонки, вы мне обязательно напишите, как до места доедете, – сказала Зойка.
– Само собой, – ответила Таня.
Рита, перестав плакать, помолчала, накручивая на палец золотистый локон, и, сделав над собой усилие, спросила Зойку:
– Лёня пишет?
– Пока только одно письмо получила. Больше месяца шло. Сейчас так долго идут письма.
– Передавай ему привет от нас.
– Обязательно.
Рита с трудом скрывала волнение и вдруг как-то обречённо проговорила:
– Мне кажется, мы уже никогда не увидимся.
– Кажется – крестись! – нарочито грубо оборвала её Таня. – Развели тут нюни. Всё! Идти надо! Там уже раненых грузят.
Подъехал на своей телеге дед Макар, он снова вызвался помочь госпиталю.
– Ну, так что, девчата, едем?
– Едем, едем! – отозвалась Таня.
– Э-эх, едем! – вдруг бесшабашно вскричала Рита и в последний раз обняла подругу. – Прощай, Зоечка!
Рита и Таня вскочили на телегу. Рита, уже весёлая и бойкая, как всегда, тряхнула своими роскошными волосами, толкнула в бок Таню и задорно, с наигранной весёлостью запела: «Разлука ты-и, разлука! Чужая сто-о-ро-на! Никто нас не-е разлучит, как мать-сыра земля!»
Телега таяла на дороге вместе с пыльным облаком, а Зойка всё стояла у ворот, и сердце у неё разрывалось от боли.
В госпитале было необычно шумно. Раненые, прихрамывая, поддерживая друг друга, переговариваясь, кого-то окликали, кому-то кричали прощальные слова. Они заполняли стоявшие на улице машины, которые должны были отвезти их на станцию к поезду. Тех, кто идти не мог, несли на носилках. Когда вынесли Тараса Григорьевича, Рита, шедшая рядом, сказала санитарам:
– Вот сюда кладите, здесь ему будет удобнее.
