– Сидите, сидите, ребята. Я просто постою немного с вами.
Всем хотелось говорить о Рите, но говорили мало, потому что трудно было произнести слово «была». Нелепая смерть Риты словно оборвала какие-то струны внутри у каждого. Молчаливее всех был Паша. Он, кажется, вообще не произнёс ни слова с тех пор, как Зойка увидела его здесь, во дворе, ещё днём. И вдруг Паша неожиданно обратился к отцу Риты:
– Пётр Петрович, помните, вы говорили о партизанском отряде?
– Говорил, – чуть помолчав, ответил Пётр Петрович.
– Так вот. Мы решили вступить в ваш отряд.
– Все четверо?
– Нет, я и Гена. Мы уже всё обсудили. Если не возьмёте, сами уйдём. Куда – всё равно. К какой-нибудь части пристроимся. Или так, сами, вдвоём, будем действовать в тылу у немцев. Так что лучше возьмите.
Паша говорил твердо, и все понимали, что это не просто слова – он дружил с Ритой с детства и гибель её пережил сильнее остальных друзей. Пётр Петрович молчал, обдумывая ответ, потом с сомнением покачал головой.
– Я должен! – настаивал Паша. – Я должен отомстить за Риту. Вы… вы не имеете права не взять меня!
Пётр Петрович долго молчал, опустив голову, и ребята видели, что сильное волнение мешает говорить ему. Наконец, он махнул рукой:
– Собирайтесь. Только никому ни слова. Завтра уходим. Заодно будете помогать Елене Григорьевне. Она пойдёт с нами, её нельзя оставлять в таком состоянии. Ну, а вы, девочки, живите долго…
Голос Петра Петровича осёкся, он махнул рукой и быстро ушёл в комнату.
Друзья проводили Таню, простились с ней – она уезжала утром с последней партией раненых на Урал, куда переводили госпиталь. Втроём постояли около Зойкиных ворот. Генка сказал:
– Ну, что, сеньорита Зойка, будем прощаться?
– Гена, береги себя, – с участием сказала Зойка. – Не лезь там без толку, куда не надо.
– Ну, если только под танк… со связкой гранат, – ответил Генка, стараясь этой бравадой скрыть волнение.
– Говорю же тебе, не надо…
– А это, Зоечка, надо, – прервал её Генка вполне серьёзно. – Кому-то же надо. В общем, до свидания.
Генка крепко пожал Зойке руку. Она заморгала, удерживая набежавшие слёзы, и неожиданно для него чмокнула его в щёку. Генка заулыбался и пошёл к дому, оборачиваясь и махая рукой. Когда он скрылся за калиткой, Паша протянул Зойке руку:
– До свидания. Я думаю, мы ещё увидимся. Верю в это.
– Я тоже хочу верить. Но там так опасно.
– Сейчас везде опасно, – заметил Паша, и Зойка догадалась, что в этот момент он подумал о Рите.
– Что бы ни случилось, мы будем помнить друг о друге, – сказала Зойка. – Те, кто останется жив. Береги себя, Паша. Ты должен жить.
– Я постараюсь. А ты тоже, Зоя… Разреши обнять тебя на прощание.
– Ой, Паша!
Зойка сама обхватила его руками, а он молчал и гладил её по голове. Потом осторожно отстранил от себя, помолчал, что-то обдумывая, и сказал:
– Вот и всё. А знаешь, это я тогда стоял под твоими окнами, когда ты болела.
Он отступил на несколько шагов, ещё некоторое время постоял, глядя на неё, потом резко повернулся и пошёл. Изумленная Зойка не могла двинуться с места. Паша уже почти бежал, но вдруг остановился, обернулся и, увидев, что она всё ещё стоит, крикнул издали:
– Это я стоял под твоими окнами!
Раннее утро, а дышать уже нечем. Конец июля – самый зной. Воздух, не успев остыть за ночь, наливался новым жаром. Зойка осторожно открыла пошире окна, стараясь не разбудить девочек. Эту ночь она спала в детдоме – директор приказал. Вчера перед ужином, при всех, он обратился к ней:
– Зоя Дмитриевна, враг уже под Сальском. Может случиться так, что срочно начнём укладываться. Надо, чтобы вы всё время были с детьми. Оставайтесь на ночь.
Она охотно осталась. Что у неё, семеро по лавкам? Ей льстило, что в детдоме все называли её по имени и отчеству, даже Нина Трубникова, которая была всего на год младше, даже директор и сорокалетняя медсестра Ирина Ивановна Бутенко. Но, проходя мимо Зойки, когда никто не смотрел на них, Андрей Андреевич шепнул:
– Зайдёшь после отбоя, поговорить надо.
Зойка хотела спросить, о чём пойдёт разговор в такое позднее время, но директор, как всегда внушительный и деловой, уже выходил из столовой.
Уложив ребятишек, Зойка вышла на ступеньки, ведущие во двор, и стояла в раздумье: а может, всё-таки не пойти к директору? Её что-то беспокоило в его приглашении, сделанном так таинственно, по секрету от всех. Беспокоило и то, как Андрей Андреевич смотрел на неё порой, словно оценивал, чего она стоит. Зойка его немного побаивалась и старалась изо всех сил: пусть видит, что на неё можно положиться. Но идти к нему в кабинет ночью… Она вздохнула: нет, раз директор приказал, разве можно ослушаться?
– Стоишь?
Зойка услышала приглушённый голос Андрея Андреевича. В полной темноте он прозвучал так неожиданно, что она ойкнула.
– Ночь какая, – сказал Андрей Андреевич, голос его прозвучал ровно, и Зойка не поняла, что он хотел выразить, восхищение или неудовольствие тем, что так темно и душно.
– Темно очень, – сказала она, чтобы поддержать разговор.
– Ничего, это даже и лучше, – сказал директор. – Надоело у всех на глазах жить. Каждый шаг на виду. А ведь человек так устроен, что у него обязательно должно быть что-то своё, личное, о котором другим знать не надо. А? Согласна?
– Н-не знаю, – неуверенно протянула Зойка, потому что ей нечего было скрывать от людей.
– Без личного человеку никак нельзя, – продолжал директор. – Не чурбаки же мы, люди. И душа волнуется, и сердце чего-то просит. Как это в романсе поется? «Сердце ласки просит». Это всем нужно. Что, не правда? Ведь правда!
– Не знаю, – опять повторила Зойка, не понимая, к чему он клонит.
– Ну вот, заладила одно: не знаю да не знаю. Всё ты знаешь, только хитришь. Ведь знаешь, что ты мне нравишься.
– Не знаю! – поспешно и испуганно выпалила Зойка.
– Так теперь будешь знать, – спокойно сказал Андрей Андреевич. – А что тут плохого? Ну, нравится человек – и всё. Ничего тут такого нет.
– Да ведь жена у вас!
– А что жена? Она далеко. Я её и сына давно к родным в Сибирь отправил. Что им здесь делать? Здесь неспокойно. Того и гляди, немцы нагрянут. Или какая-нибудь бомбёжка – и нет тебя. И хотел бы тогда взять все радости жизни, а не возьмешь, потому что нет тебя. Вон как твоя подружка… Разве это справедливо, чтобы человек погибал, не познав всех радостей жизни?
Андрей Андреевич сделал ударение на слове «всех» и, остановившись перед входом в беседку, стоявшую в глубине двора, взял Зойку за руку, предложил:
– Давай посидим в беседке.
– Н-нет, – не согласилась Зойка. – Лучше я в палату пойду, поздно уже.
– Давай, давай посидим! Здесь так хорошо. И никто ничего не увидит, не беспокойся. Никто.
Андрей Андреевич перешёл на горячий шёпот, и это было так необычно для человека всегда бесстрастного, подчёркнуто сдержанного, что Зойка в первую минуту опешила. Директор, воспользовавшись её замешательством, почти втолкнул Зойку в беседку. Она рванулась и, толкнув его обеими руками в грудь, крикнула:
– Вы чего это? Вы чего?
– Тише ты, дура! – грубо и зло прошипел директор. – Стой! Куда ты?
Но Зойка бежала, не оглядываясь. Только у входа в палату она перевела дыхание. Потом тихонько скользнула в постель и долго лежала с открытыми глазами. Никак не удавалось уснуть, мешали беспокойные мысли: «Что ему надо? Выгонит теперь».
Однако утром, когда они встретились, лицо директора, как обычно, ничего не выражало, и Зойка уже думала, что всё обошлось. Тут Андрей Андреевич громко, скорее, для остальных, чем для неё, сказал:
– Зоя Дмитриевна, собирайтесь, сейчас поедете с Макаром Захаровичем в краевой центр. Надо получить вещи, которые нам в дороге могут пригодиться. Просите больше одеял и постельного белья. Скажите: нам в дорогу нужны одеяла. Скорее всего, под открытым небом спать придётся – их подстелем, ими и укроемся.
– Значит, всё-таки эвакуация, – грустно сказала медсестра.
– Не немцев же дожидаться! – слегка повысил голос директор.
– А куда же вы девчонку посылаете? – осторожно сказала Ирина Ивановна. – Так тревожно.
– А кого мне послать? Вас? Так медсестра здесь нужнее.
То, что придётся ехать за двести километров по опасной дороге, Зойку не пугало. Сейчас она осознавала только одно: директор оставил её здесь, рядом с детьми, ей никуда не нужно уходить. И обрадованная Зойка сказала:
– Хорошо, Андрей Андреевич, я поеду.
– Но всё-таки… совсем девочка, а немцы так близко, – встревожено сказала Ирина Ивановна.
– Она на работе! – отрезал директор. – Собирайтесь, Зоя Дмитриевна. Сходите за Макаром Захаровичем и поезжайте.
– Хорошо, – ответила Зойка и пошла к Степаниде за дедом Макаром.
В доме у Степаниды опять что-то происходило. Там стоял невероятный гвалт: бабы суетились около стола под вишней, дед Макар путался у них под ногами, а весёлая Тонька кричала:
