— Он у меня инженером станет! — говорил он родственникам. — Талант сразу видно!
Талант Васко заключался в том, что он умел превосходно разбирать и ломать; сборка же и поправка были не по его части. Зубчатые колесики служили ему отличными волчками, а из часовой пружины получалось кольцо для носа, которое давало ему основание утверждать, что он дикарь с острова Тамбукту. С этим кольцом в носу и копьем в руке и застала его возвратившаяся с рынка мать. Он гонялся по кухне за перепуганной кошкой, которая время от времени поглядывала на него косо и мрачно.
— Это пантера Тара! — объяснил он матери. — Она унесла из моего… вигмана[2] лучшего теленка!..
— Я вот тебе сейчас покажу такого теленка!.. — сказала мать и дала ему подзатыльника — не очень сильно, а так, чтобы только вразумить. — А ну вытри нос!..
«Дикарь» обиженно опустил копье, кошка исчезла под кроватью. Как все-таки нетактичны родители, думал он с огорчением. Ты тут с риском для жизни преследуешь свирепую пантеру, а тебя заставляют нос вытирать!.. Вынув носовой платок, он вздохнул и сел на кровать. Нет никакого смысла становиться инженером — не по нем это дело! Лучше будет, если он сделается охотником за дикими слонами или по крайней мере за носорогами. В сущности, носорог — бестолковое животное, незачем и пули на него тратить! Просто становишься спиной к дереву, носорог бросается на тебя, ты отскакиваешь в сторону, и он изо всей силы врезается своим острым рогом в ствол… Дальнейшее еще проще: накидываешь ему на шею лассо и ведешь за собой, куда тебе хочется…
Охваченный своими думами, Васко и не заметил, как пробило одиннадцать часов. Голубцы были уже готовы, и по всему дому разносился их аппетитный запах. А вкусные же они будут, размышлял Васко, если их приготовить из мяса слона и пальмовых листьев! Для таких голубцов, пожалуй, мала даже наша большая кастрюля! Придется котел где-нибудь раздобыть…
— Васко! — крикнула из кухни мать.
Васко вздрогнул и поплелся на ее зов. Только сейчас жена мебельщика спохватилась, что забыла купить простокваши. А как известно, такие голубцы без простокваши — совсем не то, что с простоквашей… Но так как сама Пиронкова была занята в эту минуту другими домашними делами, то она решила послать за простоквашей Васко. Мальчик привык к таким поручениям и даже радовался, когда его куда-нибудь посылали. Дорогой его всегда занимали разные приятные и интересные вещи: тут играли в прятки, там — в лунки, где-то гоняли мяч. А на центральной улице было много магазинов, в том числе большая кондитерская, где продавали вкусные слоеные пирожки со сладкой начинкой. Васко останавливался то здесь, то там, чтобы поглазеть на витрины и на игравшую детвору. Но дольше всего он задерживался у книжного магазина. В витрине его был выставлен картонный человек в смешном наряде и с такой же смешной ухмылкой во весь рот. Одно его ухо было нормальным, другое же — огромным, как у слона. За этим ухом у картонного человека был большущий карандаш. Такой карандаш, рассуждал Васко, надо держать обеими руками — да и то ничего не выйдет!
— Васко, сходи купи простокваши! — сказала ему мать. — Полкило, слышишь?
— Слышу! — ответил Васко с достоинством.
Он взял со стола фарфоровую миску и трешницу. Куда лучше покупать хлеб, чем простоквашу! — подумал он. Хлеб легко нести — положил под мышку и пошел. А миску с простоквашей нужно держать обеими руками и все время быть настороже, чтобы не разлить ее. Но, как ни следи, все равно чуть-чуть да выплеснешь — либо на ботинки, либо на штаны. Единственное преимущество в том, что дорогой, если рядом нет прохожих, можешь снять пальцем пенки, хотя и рискуешь получить за это взбучку.
— Ну, отправляйся! — сказала мать. — И нигде не задерживайся, слышишь?
— Ладно, ладно! — ответил Васко.
Это были последние слова, которые бедная мать услышала от своего ребенка. Она воротилась на кухню и опять стала хлопотать по хозяйству. У столяра были строгие правила, которые никогда не нарушались. Он возвращался домой точно в двадцать минут первого, и в двадцать пять минут первого обед должен был стоять на столе. Ровно через четверть часа Пиронков снова уходил на работу. Жена его с абсолютной точностью соблюдала это расписание, так что и на этот раз она, как всегда, управилась к приходу мужа со всеми домашними хлопотами.
Занятая своим делом, она даже забыла о сыне. И когда, вспомнив о нем, взглянула на часы, стрелки показывали без десяти двенадцать. А Васко все еще не было. Как мы уже видели, это случалось с ним не раз — так что мать нисколько не встревожилась. Но все же она вышла из дому и посмотрела в ту сторону, откуда должен был прийти ее сын. На улочке было мало прохожих, а детворы и вовсе не было видно. Нигде не мелькала складная фигурка Васко.
Мать покачала головой и вернулась обратно. Судя по ее лицу, Васко на этот раз была обеспечена встрепка. К двенадцати часам в сердце ее начала прокрадываться тревога. Уж не случилось ли с ним что-нибудь? Минуты текли, и беспокойство ее росло, что отразилось на приготовляемом обеде. Яйцо, которым она заправила суп, почему-то свернулось, а это в глазах хорошей хозяйки было настоящим позором. Злая и встревоженная, она быстро скинула передник, обула старые босоножки и пошла искать своего непутевого сына.
Улица, на которой они жили, была небольшой и тихой. До конца рабочего дня, за исключением времени обеденного перерыва, она была почти совсем безлюдна. Не показывались даже дети, обычно игравшие во дворах больших домов. Мать шла по улице и напрасно озиралась по сторонам. Она заглянула во все дворы, спрашивая знакомых ребят, не видели ли они Васко. Нет, его никто не видел. Так она вышла на центральную улицу, где находилась молочная. Здесь уже было много прохожих, и ей стало трудно выискивать своего сына в потоке людей. Все же она продолжала всматриваться и оглядываться, но Васко как в воду канул.
Вскоре она вошла в молочную, продавцом в которой был дядя Даме, старый, седой македонец — пожелтевший и сморщенный, как волнистая пленка, образующаяся на поверхности простокваши. Покупателей в молочной не было, и дядя Даме, сидя за прилавком, выводил, слюнявя химический карандаш, какие-то цифры-каракули. В этом квартале он жил с незапамятных времен и знал в лицо или по имени всех его обитателей. Поэтому, увидев жену столяра, он приветливо кивнул ей головой.
— Дядя Даме, приходил ли Васко за простоквашей? — спросила с порога мать.
Молочник взглянул на нее с некоторым удивлением и, подумав немного, спросил в свою очередь:
— Какой Васко?.. Твой, что ли?
— Ну а чей же!.. Мой Васко! Сын.
— Не приходил, голубушка, — ответил старый молочник, обеспокоенный ее видом.
Мать внезапно почувствовала острую боль где-то под ложечкой, ноги ее одеревенели.
— Как же так не приходил? — спросила она растерянно.
— Не приходил… Не видел я его…
— Ты уверен? — спросила, бледнея, мать.
— Уверен, голубушка, — ответил, уже совсем встревожившись, дядя Даме. — Я с утра не выходил отсюда…
Мать испуганно уставилась на него.
— Но как это возможно! — воскликнула она в отчаянии. — Куда же мог деться мальчик?..
— Не пошел ли он в другую молочную? — пробормотал дядя Даме.
Он, конечно, понимал, что это вряд ли возможно. Другая молочная была дальше на целых пять — шесть кварталов, и мальчик наверняка не знал ее. Но мать ухватилась за его слова.
— В какую другую? — спросила она с надеждой.
— Ну там, на Дряновской…
— О, нет! — воскликнула разочарованно мать. — Туда он никогда не ходил, он не знает ее…
— А ты проверь! — кивнул головой молочник. — Знаешь, поди, что иной раз взбредет в голову этой мелюзге!..
Мать, обезумев от страха, помчалась в другую молочную. Теперь на улице стало еще больше прохожих — рабочих и служащих, которые спешили домой, чтобы наскоро пообедать. Она тоже спешила изо всех сил и уже не оглядывалась, словно была уверена, что обязательно найдет сейчас своего ребенка. Люди, которые знали Пиронкову, смотрели на нее с удивлением, но никто не решался остановить ее и спросить, что случилось, — такой она выглядела взволнованной и испуганной.
Тем временем возвратился с работы столяр. То, что он никого не застал, очень удивило его. Еще не было такого случая, чтобы в обед никого не оказалось дома.
Он прошелся по комнатам, недоуменно почесал затылок, приподнял крышку кастрюли с остывшим кушаньем. А почему и Васко нет? Куда же они ушли, даже не потрудившись запереть наружную дверь? Наверно, куда-нибудь недалеко — либо к возчику, либо к другим соседям. Однако ни тут, ни там их не оказалось. Тогда столяр воротился домой, снял правый башмак и сердитый, озадаченный, стал ждать. Придя в обед домой, он всегда разувал только правую ногу по той простой причине, что на ее мизинце у него была мозоль. С этой проклятой мозолью столяр воевал уже несколько лет, но лишь с временным успехом: исчезнув, она затем вновь появлялась, становясь при этом еще более чувствительной и досадной. Люди, приходившие к ним, так и запоминали его — с разутой правой ногой, но всегда в целом, тщательно заштопанном носке.
