Она не считала их глупыми. Это были её друзья. Она кормила их, разговаривала с ними и утверждала, что они всё понимают.
Девчонка менялась на глазах. Она научилась смеяться. Она стала нормально есть.
И Володька и Оська не знали, куда деваться от благодарности её мамы. Они даже прятаться от неё стали.
Но птицам полагается летать, на то они и птицы.
И Настя огорчалась оттого, что не может позволить им этого. Она боялась их выпускать, боялась потерять.
Но вот голубка снесла три яичка, и тогда Настя решила, что теперь-то птицы обязательно вернутся, теперь можно их выпустить.
И выпустила.
Все ребята были свидетелями этого торжества. А Стас и Костик были не только свидетелями, а и активными участниками того, что произошло дальше.
Хохлатые взмыли в небо. Они наслаждались. Они купались в голубом просторе, складывали крылья, пикировали, парили.
И это было так красиво, что невозможно было не заглядеться.
Настю выкатили в её коляске с велосипедными колёсами под просторное небо.
Она смеялась и хлопала в ладоши.
Её хохлатые были самые ловкие, самые прекрасные.
И тут поднялась в воздух Генкина стая. Их было очень много — больше двух десятков.
Стая спиралью поднималась в небо всё выше и выше.
Вот она обволокла, окружила двух хохлатых, и Настины голуби затерялись в ней, их уже невозможно было различить.
Потом Генка перестал свистеть, начал сыпать пшено на деревянную площадку у входа в голубятню.
И стая стремительно пошла вниз, а с ней и хохлатые.
Голуби сели на площадку, а дальше всё пошло как по нотам. Шестом Генка стал осторожно загонять их в голубятню, загнал, дёрнул верёвку — и хохлатые оказались в плену.
Боже мой, что творилось с Настей! Костик и Стас ни разу ещё не видели, чтобы человек так убивался.
Лицо её опухло от слёз, худенькое тело дёргалось, будто в конвульсиях, и никак, никак не могло успокоиться.
Стас и Костик как могли утешали её, говорили, что придёт мама и выкупит у Генки хохлатых. Но она продолжала плакать, она боялась, что яички остынут и голубята в них погибнут.
Костик и Стас закутали эти маленькие розовые яйца в вату, накрыли сверху драным шерстяным платком, и только тогда Настя стала немного успокаиваться, а руки так вцепились в перильца коляски, что пальцы побелели и стали видны все косточки.
Со Стасом и Костиком Генка разговаривать не стал.
Обругал и пригрозил свернуть шеи, как цуцикам. В том, что он может сделать это, они ни минуты не сомневались.
Наверное, зря они пошли к нему. Слишком хорошо Генка помнил стычки с ними и затаил злобу.
Вечером пришла Настина мама. Такая же худенькая, хрупкая, как дочка, она бросилась к Генке со слезами на глазах, принялась упрашивать его отдать голубей.
Но тот только кривил насмешливо свою красную припухшую от сна морду и отрицательно качал головой.
Настина мама пыталась сунуть ему в руки деньги, говорила горячечно, торопливо:
— Геночка, милый, отдай, отдай. Насте плохо! Она их полюбила! Геночка! Верни птичек! Вот возьми деньги, не гляди, что мало, у меня два дня до получки, после ещё дам, я займу. Мы уж перебьёмся как-нибудь. Отдай, Геночка!
Но Генка прятал руки за спину и тупо бубнил одно и то же:
— Не. Товар непродажный. Не. На развод оставлю, на породу… Породистые они. Отстань, тётка Вера. Не. Товар непродажный.
Володька и Оська не видели всего этого, не было их. Родители увезли их за город — пропалывать огород.
А Костика и Стаса трясло от ненависти и бессилия.
Но вот терпение Настиной мамы иссякло. Она замолчала, изо всех сил прижала кулаки к груди, подалась вся к Генке.
Потом сказала хрипловатым, не своим голосом:
— Будь ты проклят! Будь ты проклят, кулацкое, спекулянтское отродье! Будьте вы все прокляты, нелюди!
Повернулась и пошла прочь.
Её пошатывало.
А Генка заорал вслед жеребячьим голосом:
— Во-во! Катись к своей колченогой! Ты ей курицу купи, тоже птичка! Го-го-го!
И захохотал, мерзавец.
И тогда Костик и Стас поклялись, что пусть лучше погибнут от подлой Генкиной руки, но голуби у Насти будут.
Забраться в Генкину голубятню! Ничего другого им не оставалось, не было иного пути!
Но сделать это следовало с умом, не то и голубей не выручишь и пропадёшь ни за понюшку табаку.
Это Стас так лихо выразился: ни за понюшку табаку. А Костик глубокомысленно кивнул головой.
Дело было серьёзное.
Они знали, что Генка устроился работать на консервный завод и, значит, днём его дома не будет. Но на всякий случай решили проследить за ним, убедиться своими глазами, что Генка пошёл на завод, а не куда-нибудь ещё.
Будильник поставили на семь часов, но он почему-то не зазвонил, и они чуть не проспали.
Когда неумытые, наспех натянув штаны и футболки, друзья выскочили на крыльцо, то как раз успели заметить Генку, заворачивающего за угол в конце улицы. Они бросились за ним. Но за углом никого не обнаружили.
Длинный прямой переулок вёл как раз к воротам консервного завода. Генки в переулке не было. Мальчишки заметались.
Единственный путь, по которому он мог уйти, проходил неподалёку от угла через проходной двор на пустырь, кое-где утыканный заброшенными, покосившимися сараюшками-коптильнями.
После того как вновь пустили консервный завод, коптильнями пользоваться перестали, они заросли по самые крыши густым непролазным будяком, крапивой и молочаем. От некоторых остались только остовы. Доски со стен поотдирали на свои хозяйственные нужды окрестные жители. Место было пустынное и мрачное. Зловещее какое-то место. Пахло тленом и плесенью. Поговаривали, что там ночует всяческий бездомный люд — беспризорники, воры.
Разные страсти-мордасти рассказывали об этом месте. Будто там голову недавно человечью нашли. Ходить туда опасались. Да и не только ребята. Но теперь, разозлённые сыщицкой своей неудачей, мальчишки ринулись напролом через бурьян… и чуть не попали прямо в лапы своему врагу. Не произошло этого по чистой случайности: Стас наступил на осколок бутылочного стекла. Босой ногой наступил. Он тихо ахнул и сел на землю. Из большого пальца текла кровь. Костик присел рядом, вытащил из порезанного пальца кривой, как турецкий ятаган, осколок, стал искать глазами листик подорожника — и вдруг замер, испуганный и ошеломлённый.
— Ты чего? — шёпотом спросил Стас.
— Тс-с! — зашипел Костик и приложил ко рту палец. — Тихо! Погляди.
Стас приподнялся на колени и тут же позабыл про свой палец. Они увидели нечто столь удивительное, что сперва глазам своим не поверили.
Стас толкнул Костика локтем в бок и прошелестел:
— Неужели это…
— Точно. Он, — отозвался Костик.
Прямо перед ними на трухлявом бревне сидел, прислонясь к стенке коптильни, поповский сторож — фальшивый немой. Перед ним в почтительной позе, чуть ли не по стойке «смирно» — руки по швам — стоял Генка и что-то лепетал, в чём-то оправдывался.
«Немой» сидел развалясь, небрежно кивал, и рот его кривила снисходительная усмешка.
Только сейчас мальчишки разглядели его как следует.
К их удивлению, он оказался совсем не старым. Буйная рыжеватая борода покрывала лицо до самых глаз, топорщилась на шее.
Но теперь, когда прямо в лицо ему светило солнце, стало видно, что под бородой тугие молодые щёки, широкие, чуть выступающие вперёд скулы и тяжёлый, как кирпич, квадратный подбородок. Глаза у немого были навыкате, светло-серые, холодные и равнодушные.
— Хватит болтать, — услышали они его хриплый голос. — Ты сопляк и трус. Тащи сейчас же, а там поглядим, что с тобой делать дальше.
Генка проворно метнулся в сторону, а «немой» вновь ухмыльнулся кривой ухмылочкой, покачал головой и презрительно сплюнул.
Он вытащил из засаленного старого ватника коробку дорогих папирос «Люкс», постучал мундштуком о крышку, неторопливо закурил.
Костик только успел переглянуться со Стасом, как появился Генка.
Он волок заполненный до половины большой рюкзак — весь в карманах, ремешках и пряжках — сразу видно, трофейный.
Рюкзак был тяжеленный, потому что Генка тащил его с трудом, весь перегнувшись на сторону.
«Немой» неторопливо поднялся навстречу — широкий, кряжистый, — взял рюкзак из Генкиных рук, легко забросил за спину, обеими лямками на правое плечо.
Генка стоял рядом, переступал своими сапожищами и просительно улыбался. Он был весь почтение и робость.
Он что-то тихо сказал «немому» и протянул руку.
Тот снова сплюнул.
— Заслужить надо, сопляк, — буркнул он, повернулся и, ломая бурьян, как медведь, пошёл прочь.
Генкино лицо мгновенно изменилось. Злобная гримаса перекосила его. Он стоял, сжав кулаки, глядел вслед «немому» и что-то шептал дрожащими губами. Потом он повернулся и пошёл прямо на ребят.
