Настя вздрогнула от этих слов, сжалась вся.
Стас встал, с удивлением вгляделся в Оську, даже обошёл вокруг него, будто в первый раз видит.
— Вот ты, оказывается, какой… — протянул он. — Может, тебе лучше от нас подальше держаться? А то погибнет зазря твоё драгоценное здоровье. Трус ты, однако, Оська.
Оська вскочил, замахал руками.
— Сам-то кто? Тоже мне, герои. Голубей стащили! Идите вы знаете куда? Небось бросили, когда меня чуть не до смерти ранили?!
— Ты и тогда струсил, потому и получил соли в зад, — спокойно сказал Стас.
— Ну и ладно! И хорошо! Без вас обойдусь, целуйтесь с этой сухоногой. Вам ещё Генка вязы посворачивает!
И с этими словами Оська выбежал из Настиной комнаты. Володька сидел опустив голову. Он не мог глядеть на Костика и Стаса, ему было стыдно за брата. За старшего брата. А это, наверное, непереносимо стыдно!
Всем было стыдно, будто они сказали эти глупые, трусливые слова.
Долгое время все молчали. Потом Володька буркнул:
— Ну леший с ним, пусть убирается. Я этому долговязому дураку покажу сегодня. Он у меня попрыгает. Сам придёт обратно проситься, да мы ещё поглядим — принимать в компанию или нет, пусть заслужит.
Глава седьмая. Покровитель искусств
— Слушай, — сказал Андрей, когда ему показалось, что Вите надоело валяться на крыше мазанки, — айда в город. Хоть покажу тебе наш город. А то только и знаем, что толчёмся здесь — то на плоту, то на крыше.
— Айда! — весело согласилась Витя.
* * *
Город был красив. Он стоял на высоком, вдающемся далеко в море мысе и весь утопал в зелени.
Ребята шли по кривым улочкам с одноэтажными домами. Тротуары были выложены потрескавшимися желтоватыми плитами ракушечника. Из-за заборов свешивались незрелые ещё яблоки, абрикосы, груши. Вдоль тротуаров часто, почти переплетаясь кронами, стояли жёлтые акации, дрожали тонко нарезанными нежными листочками с десятикопеечную монету величиной; устрашающе огромные, острые шипы торчали на ветках.
Андрей шёл и удивлялся — получалось, что не он показывает город Вите, а она ему. Он слишком привык к своему родному городу и не замечал того, чем восхищалась Витя. Он будто впервые видел и эти тротуары, и дома, и деревья…
Они вышли на центральную улицу. И здесь Андрей почувствовал себя хозяином. Он рассказывал о каждом интересном доме, показал театр, которым гордились его земляки, он говорил, говорил — и вдруг понял, что Вите скучно.
И он впервые остро почувствовал, что она ленинградка и домами её не удивишь.
И Андрей увял, ему расхотелось говорить. Молча прошли они в городской парк. Парк был хорош — большой, с замысловатыми аллеями, редкостными деревьями.
Но на дорожках стояли гипсовые физкультурницы с отбитыми носами и неизменными вёслами в руках. Невольно ребятам вспомнилась сегодняшняя находка Олега, и гипсовые скульптуры показались им уродливыми и грубыми.
Вдруг Витя подалась вперёд. Невдалеке стоял её знакомый железнодорожный попутчик, важный и лохматый. Он о чём-то быстро говорил мрачному дядьке с неприятным одутловатым лицом, с заплывшими глазами-щёлочками. Витя хотела подойти, поздороваться, но Андрей неожиданно схватил её за руку, чуть повыше локтя и сильно сжал.
— Вот он, — сказал Андрей.
— Я знаю. Мы с ним в одном купе ехали. Он меня за мальчишку принял. Смешной такой дядька.
— Кто? — изумился Андрей.
— А вон тот лохматый, с трубкой в руке.
— Да не о нём я! Ты знаешь, с кем он разговаривает?
— Нет.
— С Геннадием Савельевичем. Ну с тем, с Генкой, я же тебе говорил, с которым наши отцы враждовали в детстве, с отцом Жекете, — почему-то шёпотом проговорил Андрей.
Собеседник «покровителя искусств» вдруг резко обернулся, будто услышал разговор или просто что-то почувствовал каким-то обострённым чутьём. Но реакция Андрюхи оказалась быстрее на доли секунды. Он резко дёрнул за руку Витю — и оба спрятались за куст.
— Ты чего? — удивилась Витя. — Ты чего прячешься?
Лицо Андрюхи стало растерянным.
— Сам не знаю, — пробормотал он.
Витя оцарапала щёку. Сидеть на корточках было неудобно, да и вообще не любила она прятаться и подслушивать. Противное и унизительное занятие. Она стала подниматься, оттолкнула Андрюхину руку.
И вдруг что-то остановило её. Она даже не поняла сразу что. Вновь вгляделась в беседующих мужчин — и наконец сообразила: лицо железнодорожного попутчика было другое — жёсткое, властное, непохожее на то знакомое, похохатывающее, добродушное, которое она знала. И она вновь опустилась на корточки.
Говорил Аркадий Витальевич — «покровитель искусств».
— Это слишком ценная вещь, чтобы держать её там долго. Значит, вскорости её увезут. Возникнут трудности. Возможно, непреодолимые. А у меня именно сейчас есть покупатели, для которых деньги почти ничего не значат, когда они встречают такой уникум.
— Ну да, не значат! — ухмыльнулся Геннадий Савельич. — Они для всех значат. Главнее денег ещё не придумали.
— Попробуй ещё раз перебить меня, жлоб! Твоя доморощенная, кулацкая философия мне не интересна, — холодно отозвался «свободный художник». — Тебе этого не понять. Слишком для тебя сложно. — Геннадий Савельич хмыкнул. Очень обидно хмыкнул. — Да, да, молодой человек! Я делаю всё это исключительно ради того, чтобы человечество познакомилось с красотой. Красоты так мало, и её надо ценить!
— И где вы только таким словечкам научились, — пробормотал Геннадий Савельич, — уж не там ли?
Витя не верила своим глазам и ушам! Перед ней вновь был её знакомый художник — увлечённый, чуточку смешной человек. Ему очень понравились слова собеседника. Он картинно отставил ногу, взъерошил волосы. Добродушие так и сочилось изо всех пор его большого лица.
— Ну, хватит волу хвоста крутить, — буркнул Геннадий Савельич. — Меня зачем позвали — байки слушать? Красота! Человечество! Будто мало я вас знаю! — Он смачно плюнул себе под ноги. — Деньги где?
И тут же «свободный художник» исчез, будто его и не было вовсе. На бывшего Генку насмешливо и твёрдо глядел совсем другой человек — ему бы дубину в руки да в тёмный переулок. Вместе с одухотворённостью исчезла и надетая на лицо маска. Даже голос изменился.
— Какими способами прибудет товар, меня не интересует, — сказал тот второй, без маски, — вот задаток.
«Покровитель искусств» вынул пухлый, туго набитый деньгами бумажник. Геннадий Савельич втянул голову в плечи, резко, как-то по-звериному оглянулся, но, очевидно, «свободный художник» имел в этих делах опыт, и немалый. Он усмехнулся, но тут же лицо его напряглось, сузились глаза.
— А ну, спокойно! Стоять! — жёстко приказал он.
«Как собаке, — подумала Витя, — как им только не стыдно — одному говорить, другому слушать».
— Отойди на три шага, — приказал Аркадий Витальевич, — мало ли что может случиться. Человек ты жадный и глупый. А по глупости, сдуру, возьмёшь и захочешь разбогатеть на малое время. Придётся ломать тебе руку.
Здоровенный мужик Геннадий Савельич как-то странно хлюпнул носом.
— Ладно. Стой, где стоишь.
— Ну и «свободный художник»! — прошептал Андрей. — Они что — все такие?
— Не говори ерунду! И вообще — помолчи! — огрызнулась Витя.
Аркадий Витальевич отсчитал довольно много денег, взвесил их на ладони, поглядел на Федькиного отца, словно раздумывая, стоит давать или не стоит, и половину снова сунул в бумажник.
Федькин отец взвыл:
— Да чего же вы! Чего ж вы, Аркадий Витальевич?! Уговор дороже денег!
«Покровитель искусств» усмехнулся.
— Малоуважаемый Геннадий Савельич. Только что на этом самом месте вы изволили утверждать, что ничего дороже денег не бывает, и вдруг такие слова! Уговор… Ты мне ещё про совесть скажи.
— Так я… так вы… — заметался Федькин отец. — Вы ж обещали.
— Правильно. Будет всё сделано — получишь остальное. И не ори, а то и без них останешься.
Он сделал вид, что собирается спрятать в бумажник остальное. Геннадий Савельич испуганно метнулся к нему.
— Ладно, ладно. Не бойся. Получи.
Брезгливо (даже ему, видно, противно было глядеть на Федькиного отца) сунул деньги в его трясущиеся руки.
Витя взглянула на Андрея и без всяких слов поняла, что тому, как и ей, охота провалиться сквозь землю. Глядеть на такое и то было стыдно.
— А теперь, голубчик, запомни: шутить со мной не надо. Повредишь драгоценное здоровье, а оно у тебя одно. Ты ведь помнишь меня, — пробормотал он и громче уже продолжал: — Но я всю жизнь мечтал быть художником. Прекрасное занятие, знаешь ли. Впрочем, что ты можешь об этом знать…
Геннадий Савельич хмыкнул и тут же проглотил свой смешок под мимолётным взглядом собеседника.
