В том, что он мастер, я не сомневался.
Еще он мне похвастался фонарем. Такие я видел лишь у кондукторов поездов. Не фонарь — прожектор.
— Может, и ружье возьмем? — кивнул я на двустволку, висящую на ковре в Валькиной комнате, — память об отце, скитавшемся неизвестно где по нашей необъятной отчизне.
— Угу, — рассеянно произнес Валька. — Предпочитаешь пулемет Дегтярева или базуку? Сойдемся на рогатке?
— Мало ли что, — неопределенно молвил я. — Опасность подстерегала их на каждом шагу, но им, вооруженным до зубов, сам черт был родным братом, а ведьма — сестрой. Они…
— Аут, — прервал мои восклицания Валька. — Извини, в больших дозах я тебя выносить не могу.
— Недержание речи, — промямлил я. — Какой Цицерон пропадает!
— Если бы Цицерон пообщался с тобой полдня, он попросил бы изолировать его в одиночке. Лет… на пять, — прикинул срок Валька.
Он неожиданно наметил путь — через кладбище, а не с острова из часовни. Так сказать, доказательство теоремы от обратного.
Валька — человек практичный. И считает всякую романтику, которой заразил нас Король, чепухой и бредом, не стоящим выеденного яйца. Яйцо-то хоть можно съесть!
Я однажды давал ему почитать А. Грина, и Валька потом обозвал его романтические произведения сказочками. Вальку можно понять: он с малолетства вкалывает. «Я городской деревенский житель, — говорит он. — За водой сходи, дрова наколи, уголь загрузи, кабанчика накорми, навоз за ним убери, за курами последи. Все удобства — во дворе. И трудодни не записывают. Та еще романтика!»
— Знаешь, Валюхан, — заметил я. — Они с жиру бесятся, а если бы вот ты занимался бизнесом на музыкальном фронте, я слова бы не сказал.
— Да мне просто некогда, — усмехнулся он. — И потом я торгашей не перевариваю.
Отец мой как-то матери говорил, что не переваривает продавцов, таксистов и официантов.
«По одному нахалу обо всех судишь? — возразила ему она- Среди них много достойных людей». «Наверняка много» согласился отец. — Уж такой я невезучий: мне они почти не попадались. Я за свою жизнь столько «жалобных книг» исписал — потолще «Трех мушкетеров» получилось бы. И слово-то какое противное: «жалоба»! Значит, они из меня жалобщика делают? Зачем им «книги» такие даны? Значит, заранее знают их натуру. Удивляюсь, что еще «челобитных книг» или каких-нибудь там «плаче-вопиющих ведомостей» нет!»
Юрик нам рассказывал, что во время олимпиады в Москве торговлю вели сотни студенческих отрядов. Молодые продавцы, всегда с улыбкой, никакого обсчета, никакого недовеса. И «жалобная книга» на виду, а не у директора магазина дома под подушкой. Не поверите: за всю олимпиаду во всей Москве, где работали студенты, ни одной жалобы не появилось. Так что торговец торговцу — рознь.
Мы с Валькой не спеша дошли до кладбища, обогнули его с тыла, перелезли через ограду и прокрались к лазу подземного хода. Тихонько открыли люк, спустились по ступенькам.
Валька включил свой прожектор. Стало светло, как в операционной.
— Этот ход куда ведет? — спросил он.
— На остров.
— А этот? — свернул вправо Валька.
— Сам видишь, в тупик.
Мощный луч уперся в самую стенку из нового кирпича, перегораживающую проход.
— Там по пути других ходов не было? — поинтересовался Валька.
— Один только. Во двор монастыря ведет. Он тоже теперь новой стеной перекрыт… И сыро. Вода с потолка капает.
— Ну, для любой мастерской сырость — смертельна. У меня даже в погребе сухо. — Валька внимательно обводил лучом фонаря тупик.
Подошел к самой стенке. Его черный силуэт выделялся на ней, охваченный круговым сиянием от фонаря.
— Может, выстучать стену? — приблизился я к нему.
— Незачем, — с удовлетворением ответил он. — Гляди.
В кладке едва заметно выделялось что-то похожее на полукруглую дверцу, тоже сложенную из кирпича.
— Кирпичи-то на дверце нарисованы! — воскликнул Валька и поцарапал по ней ногтем. — Фанера, раскрашенная под кирпич. Ничего себе!
Он достал из чемоданчика остро отточенную стамеску и, вставив ее в зазор между фанерой и кирпичами, открыл дверь. Луч фонаря ворвался в просторное помещение.
С другой стороны на фанерной двери была ручка, мы вошли и закрыли ее за собой.
Вот она, мастерская! Загадочный станок в углу, записывающий механизм со специальным рекордером, стеллажи, на которых стопками лежали гибкие пластинки, куча рентгеновских снимков, длинный дощатый стол, три табуретки, обшарпанная чугунная ванна, над ней на полках стояли мешочки с какими-то химикалиями и пустое ведро, безабажурная лампа под потолком и плечистый шкаф, поставленный наискось в углу.
— Обстоятельно устроились! — восхитился Валька. — Подпольный филиал Апрелевского завода, дочернее предприятие фирмы «Мелодия».
С потолка донесся какой-то скрип, затем скрежет: очевидно, над нами передвигали что-то тяжелое.
Валька тут же выключил фонарь. Мы метнулись было к фанерной дверце, но за ней послышался хруст чьих-то шагов.
— Скорее, — прошипел Валька, схватив меня за руку.
В минуту опасности все действия, направленные к спасению, становятся автоматическими.
Хорошо, что шкаф был пустой, — нам удалось мгновенно его отодвинуть. Мы протиснулись за шкаф и притаились.
Лампа вспыхнула. Затем на потолке откинулся квадрат дверки, вниз опустилась лестница, появились ноги, спина и затылок Федотыча. Почти одновременно открылась фанерная дверь, и вошли друг за дружкой Король и Сашка.
— Тайная вечеря, — чуть слышно прошептал мне на ухо
Валька. Он любил живопись и собирал репродукции старых мастеров. — Библейский сюжет.
К счастью, «вечеря» продолжалась недолго. Федотыч вручил Королю и Сашке по новой партии пластинок.
— Тонировать сегодня не будем? — спросил Сашка.
— Пока есть, — ответил Федотыч. — Исходный материал подготовить треба.
Окрашивать рентгеновские снимки будете? — подал голос Король.
— Буду, — вновь заговорил Федотыч. — Полудка в ванне облупилась, черт бы ее унес!.. Ничего, как-нибудь, — сказал он сам себе.
Я напряг слух: дальше разговор вдруг зашел обо мне.
— Ленька выражает недовольство, — сообщил Король. — Намекает в подтексте, что с нами не на равных.
— Мечтает побывать на производстве, — хохотнул Сашка.
— Вы ребята надежные, смелые, — польстил им Федотыч. А он… Подождем месяц-другой. Ну, бывайте.
Скрипнула фанерная дверь — «надежные, смелые ребята» ушли с товаром.
«Неужели мы здесь до утра просидим?» — подумал я. От неудобной позы затекло все тело.
Словно испытывая нашу удачу, Федотыч полез по лестнице вверх и исчез, оставив люк открытым.
— Живо! — скомандовал Валька. Мы, обдирая пуговицы, выбрались из-за шкафа, стремглав пересекли мастерскую и отдышались только за дверцей, в подземном ходе.
— Надо было все разгромить, — говорил я по пути домой. — Р-раз — и готово!
— Если ты имеешь двустволку, то не забывай, что ты не единственный такой на свете, — изрек Валька.
— Думаешь? — засомневался я.
— От хорошей порции дроби в зад никто не застрахован.
— Слушай, уступи свой афоризм Котодавченко, — посоветовал я.
— У него и так половина моих, — признался Валька.
Нам вновь встретился — мне, во всяком случае, вновь — тот же дежурный милиционер. Я хотел опять прикинуться лунатиком и то же самое посоветовать Вальке, но ему помешал бы чемоданчик вытянуть руки, да и подходящий момент я упустил.
— Мальчик, а мальчик, — сочувственно сказал мне милиционер, когда мы с независимым видом, как рабочие после второй смены, проходили мимо. — Ведь ты лунатик.
— Враки, — спокойно откликнулся я.
Он хотел еще что-то сказать, но передумал. Себе дороже.
— Чего он?.. — удивился Валька.
Я ему рассказал.
— Родители не отпустят. Ты лучше скажи, что теперь делать будем?
— Авось придумаем, — обнадежил Валька. Цели намечены, тернистый путь известен. Дело за малым: пришел, увидел, разгромил!
Я проводил его до самого дома. Блестела в очень лунном свете река, роща застыла высоким забором на том берегу. Вдали светились фонари на мосту, отражаясь своими яркими головами в воде. Где-то в монастыре одиноко взбрехивал пес. Тихо было вокруг и пустынно до того, что ты сам казался себе сиротой.
У Валькиных ворот стоял слепой дед.
— Чего не спишь? — смутившись, буркнул Валька.
— За тебя волнуюсь, — просто сказал дед.
Хорошо, когда за кого-нибудь кто-то волнуется. За меня вот никто не волнуется. Мои далеко, в турпоходе, и вернутся лишь через два дня. Нет-нет, они там за меня тоже волнуются. Может, даже больше, именно потому, что они далеко.
Я возвращался домой тихой, сонной улочкой. Из колонки звучно падали редкие капли. Пусть я не лунатик, но давно стал полуночником — это уж точно. Отзвук шагов бежал впереди меня, как верная собака.
