Это у кого как получится! — усмехнулся Суровцев. — Покупатель — он же как малый ребенок. Не хочет ребенок кашки, противно ему. А ты ему — сказочки под кашку подпусти, ловкую побасенку. Он тогда и не заметит, как проглотил кашку. Сложная это наука, и не вам, мальцам, в нее встревать. Коммерция…
А с Леопардом Самсоновичем у вас тоже была коммерция? — не выдержал я. — Вы ведь и ему «мухомор» подсунули.
Что за чушь? — насторожился Суровцев. — Выражайся яснее.
Пожалуйста! — согласился я. — Могу яснее. Ваш Ромка вон что в кабинете зоологии сделал. И коньяк он в школу приносил. Он! Больше некому, мы это точно знаем… И что же? Чуть на меня все не свалили. А когда мой папа все объяснил директору, Ромке все равно ничего не было. Ромка ваш — как «мухомор». Ему все можно. За него краской заплачено. И еще — стенка какая-то. Мне папа говорил… И в редакцию вы на меня жаловались, будто это все я…
Суровцев криво усмехнулся:
— Ну, акселераты! Во все нос сунут. А стенка — что? Он за нее денежки заплатил. А что помог ему раз добыть дефицитишко — так как же не причинить добро хорошему человеку? Не в моих это правилах. Мне ваш Мантюш ничего дурного не сделал. И детей не обижал. Впрочем, чего я вам об этом толкую? Малы вы еще.
Суровцев глянул на часы и развел руками!
Мне пора. Сиропову, шефу вашему, привет! А газетку пусть пришлет.
Коммерция! — передразнил Борька Самохвалов Суровцева, когда мы спускались к выходу. — Вранье на постном масле. Ишь, как он ее одним костюмчиком актрисой сделал. Войдите в кадр… Войдите в кадр…
— А сам-то ты! — не выдержал я. — Сам-то…
Борька вздохнул:
— Ерунда какая-то… Понимаю, что ерунда, а ничего сделать не могу. И зачем Макс меня фотографировал — никак в толк не возьму. Как ты думаешь: что ему Сиропов по телефону сказал?
— Откуда я знаю. Я и сам ничего не понял. Ты же видел, как Макс спешил.
— Слушай! — подпрыгнул Борька и прямо-таки выхватил из моих рук сетку, которую дал мне подержать, когда «пошел в кадр» взамен мамаши, — Ты диктофон выключил?
А кто его включил? — удивился я. — Ты, что ли?
Ну! — и Борька нажал на черную клавишу. — Есть!
Когда же ты его включил?! — восхитился я. — И — так незаметно… Ну, молодец!
А как начался весь этот кинематограф — так сразу и включил. Просто так. Для смеха. Раз уж мы его взяли с собой, надо же было хоть что-то записать.
А если не записалось? — засомневался я. — Давай проверим.
Выбежав из магазина, мы присели на скамейку, включили диктофон и сразу же услышали строгий голос: «Мамаша! Одну минуточку!.. Вернитесь, пожалуйста. Нам без вас не обойтись…»
Суровцев! — расплылся в улыбке Самохвалов. — Попалась рыбка на крючок!
Крючок, кстати, ему и принадлежит, — напомнил я. — Не забудь, что Катька уже караулит нас у подъезда, чтобы отнять свой диктофон.
Вот и отдадим, — спокойно отозвался Борька.
С кассетой вместе?
Вот еще. Кассету оставим.
Это по какому такому праву?
— Скажем, что хорошую музыку случайно записали. Перепишем, мол, и сразу кассету отдадим. С этой музыкой вместе…
Я засмеялся. Борькина идея — дать Динэру Петровичу кассету с записью всего, что было в магазине — пришлась мне по душе. Для этого ее и переписывать не нужно. Сказать только, что переписали, и все. Пусть трясется. Пусть думает, что есть еще одна запись.
А как же заметка? — спросил Борька. — Подписушка, как сказал Сиропов. — Строк на двадцать… Будем писать или нет?
Надо позвонить Олегу, — сказал я. — О чем писать-то вообще. Про «мухомор», что ли?
Слушай, а давай дадим ему послушать запись! — предложил Самохвалов.
— Сейчас, что ли?.. Поздно уже. В школу опоздаем.
— Ладно, — согласился Борька. — Кассету все равно сегодня Катьке не отдадим. Пусть послушает Сиропов, кто его шикарным костюмом осчастливил.
— Взамен какого-нибудь «мухомора»! — прибавил я.
Как говорит Акрам — «Бумажный кораблик в одном лучше и сильнее океанского теплохода: умеет плавать в арыке».
ГРОЗА В ГОРАХ ПРОТИВ ЗЕФИРА В ШОКОЛАДЕ
У подъезда, вопреки нашим с Борькой предположениям, Кэт не оказалось. Не пришла она и на уроки.
Это ее Пирамидон загрыз, — сказал Борька, — Воротничок наш Катьку, видать, шибко напугал.
— Самохвалов, почему сегодня нет Суровцевой? — спросила Борьку Марта Борисова.
А почему я должен знать об этом? — обиделся Борька. — У нее брат в десятом, пойди и спроси.
— Вы живете в одном доме — вот я и спрашиваю.
— Дом большой, — неопределенно протянул Самохвалов.
Можно было подумать, что его интересуют размеры дома, а не отсутствие Суровцевой.
Сегодня же зайди к ней, — строго распорядилась Марта и узнай — не заболела ли…
А почему я? — с вызовом протянул Борька. — Может, я с ней в ссоре, зачем же мне тогда ходить?
Марта была невозмутима.
— Вот и отлично! — сказала она. — Прекрасный повод помириться перед Восьмым марта! Дружба — лучший подарок!
Слушая Марту, улыбнешься поневоле. Если следовать ее логике, так всем мальчишкам нашего класса следовало не валять дурака, а недельки две назад найти повод крупно поссориться со всеми девчонками сразу — да так, чтобы не оставить им никаких надежд на примирение. И только в самый канун праздника объявить, что все это было с нашей стороны всего лишь милой шуткой и что мы снова великодушно позволяем им дружить с нами… Вот было бы великолепно! И — никаких забот о сюрпризах и подарках! И где была Марта со своими советами раньше?
— Ладно, — угрюмо проговорил Борька. — Зайду.
Видимо, он вспомнил, что все равно нужно будет возвращать ей диктофон.
Но на перемене неугомонная Марта пошла искать Ромку Суровцева и вернулась в класс с ошеломляющей новостью: Катька вовсе не больна, а собирается в дорогу — летит на один день в Москву!
Интересно, зачем она вдруг Москве понадобилась? — спросил я.
Подарок это такой, — объяснила нам Марта. — Ромка говорит, что папа вручил сегодня утром Кате с мамой билеты до Москвы и обратно. Дома конфеты кончились, а они очень любят зефир в шоколаде. Вот папа и решил сделать им праздничный сюрприз — пусть и по Москве денек походят, и свежие конфеты купят.
Вот это класс! — не выдержал Борька. — Подарок века! Нарочно не придумаешь. Это ж почем конфеты получатся?
Смотря сколько коробок купят, — деловито рассудила Марта.
Ну, штук двадцать, не больше, — решил за Суровцевых Самохвалов.
— По двадцать рублей, — выдала ответ Марта. — Примерно, конечно. Вообще-то не знаю, я в Москве не покупала.
— Ничего себе! — присвистнул Борька. — Да за такую цену конфету и в рот-то страшно взять. Это все равно что золотой ложкой манную кашу рубать.
— Вот-вот! — усмехнулся я. — Скажи еще — лакать газировку из бриллиантового стакана.
Марта пожала плечами:
— Ничего не понимаю. Ведь завтра у нас уроки, их-то никто не отменял. Что же, ребята, получается? Мы с вами… будем… будем…
— …Двойки получать! — встрял Самохвалов.
— А Катя… а Катя… — продолжила Марта, не протестуя против Борькиного уточнения… — а она будет в это время зефир в шоколаде уминать и Москвой любоваться?
Борька криво усмехнулся:
Ты за Кэт не шибко убивайся. Вот увидишь — еще и справку принесет, что была целых два дня неизлечимо больна. Не волнуйся, мама ей и не такую добудет. Помнишь, как она тогда от физры отмазалась?
Еще бы… — вздохнула Марта. — Зато кроссовки не забыла надеть. Адидасовские…
Зефир в шоколаде? Да прямиком из Москвы? Да с авиабилетами в столицу!?.. Мой изрядно потрепанный Стивенсон, побывавший в десятках рук и под ногами Катьки Суровцевой, конечно же, не мог бы составить конкуренцию такому ханскому подарку. Но если учесть, что я и не собирался удивлять Суровцеву, мощная конкуренция со стороны Динэра Петровича не особо огорчала меня. Другое дело, что однодневные московские гастроли Катьки Суровцевой лишат меня возможности вручить ей истерзанную ею же книгу завтра, когда мы будем поздравлять девочек. Ну и положеньице! Хоть беги немедленно к Кэт, чтобы успеть со своим «Островом сокровищ» до того, как они с мамой уедут в аэропорт.
Из школы мы с Борькой шли молча, каждый думая о своем. Но оказалось, что каждое «свое» было общей думой. Оба мы размышляли о том, как отнять у Кэт двадцать коробок зефира в шоколаде.
— Двадцать коробок! — зло процедил Самохвалов. — Это сколько ребят в Москве из-за одной Катьки останутся без зефира в шоколаде?!
— Ровно двадцать и останутся, — уточнил я. — А может, и не останутся. В Москве этого зефира знаешь сколько в день делают? Двадцать миллионов коробок.
Скажешь тоже — двадцать миллионов! — передразнил меня Борька. — Там и жителей-то столько нет.
