— Йес, да, ваш вина! — Мистер Пенни снова вскочил с качалки. — Барон… э… как это э… барон… э… барон… он говорит…
Тим, конечно, и сам понимал, что увольнение господина Рикерта связано с разговором по телефону. Но то, что барон взвалил на него вину, было дьявольской подлостью. Уж кто-кто, а Тим никак не мог пожелать, чтобы господин Рикерт вылетел со службы.
Селек Бай вдруг направился к двери, сказав на ходу мистеру Пенни:
— Поговорите немного по-немецки с молодым человеком. Это поможет вам говорить медленно и спокойно.
С этими словами он исчез.
Толстяк из Лондона плюхнулся на скамейку у окна, где только что сидел Селек Бай, и простонал:
— Я не могу понимайт это!
Сначала Тим хотел ему сказать, что барон просто наврал. Но разговор с синьором ван дер Толеном, о котором он часто думал, снова пришёл ему на память, и это натолкнуло его на спасительную мысль.
— Мистер Пенни, — сказал он, — вы ведь, конечно, знаете, что, когда мне исполнится двадцать один год, я получу в наследство много акций с решающим голосом?
— Йес, — пропыхтел из угла мистер Пенни.
— Если б я заключил с вами контракт, подтверждающий, что вы получите эти акции, как только я стану совершеннолетним, согласились бы вы уступить мне сейчас акции гамбургского пароходства?
Мистер Пенни сидел в своём углу не шевелясь. Он только чуть прищурил глаза. Тим слышал его тяжёлое дыхание. Наконец англичанин хрипло спросил:
— Это не трюк, господин Талер?
— Нет, мистер Пенни. Я говорю это без всякой задней мысли.
— Тогда заприте дверь.
Тим так и сделал и за запертой дверью заключил договор с мистером Пенни, который надо было хранить в такой же строгой тайне, как и контракт с Тречем: ни при каких обстоятельствах он не должен был попасться на глаза барону. Жаль только, что во владение акциями пароходства можно было вступить не сразу: по закону Тим мог получить их только через год. Но, пожалуй, так было даже лучше. Во всяком случае, для тех планов, которые Тим строил в эту бессонную ночь.
Это были грандиозные планы. Тим придумывал, как он с помощью Селек Бая припрёт к стене акционерное общество барона Треча — самый богатый и могущественный концерн во всём мире. И тогда у барона останется только один выход: вернуть Тиму его смех. Иначе он потеряет в одно мгновение всю свою власть и богатство.
План этот был безумием. Даже если бы Селек Бай согласился принять в нём участие, он был бы наверняка обречён на провал. Тим только входил в мир крупных торговых сделок и недооценивал возможности и связи такого вот мирового концерна. Он недооценивал и господ, с которыми имел дело. Каждый из них, не задумываясь, обрёк бы на нищету жену и детей, если бы это могло спасти фирму от разорения. Он недооценивал их цепкость, жестокость и железную хватку.
Тим был слишком мал и неопытен для выполнения такого плана. А смех его можно было вернуть куда более простым и лёгким путём — при помощи всего лишь нескольких слов. Но, находясь всё время рядом с бароном, он совсем отвык от всего простого и разучился о нём думать.
Около четырёх часов утра — Тим всё ещё не мог заснуть — он перечитал договор, заключённый с мистером Пенни. Взгляд его упал на дату: «Тридцатое сентября». Это был день его рождения.
Тиму исполнилось пятнадцать лет. День, в который другие мальчики его возраста обычно жуют пироги и смеются, оказался для Тима днём тайных сделок и коварных замыслов. И заговорщик, только что строивший мрачные планы, снова превратился в печального мальчика без улыбки. Тим заплакал от отчаяния. Потом глаза его сомкнулись, и он уснул крепким, почти спокойным сном.
Лист двадцать пятый
В КРАСНОМ ПАВИЛЬОНЕ
День в замке проходил по строгому распорядку. Ровно в восемь часов утра раздавался стук в дверь, и молодой приветливый слуга, с которым Тим, к сожалению, не мог обменяться даже несколькими словами, входил, не дожидаясь разрешения, в его комнату и раздвигал занавески; затем он приносил кувшин с тёплой водой и выливал её в умывальник.
Умывшись и одевшись, Тим дёргал толстый вышитый шнур звонка. И слуга входил снова, неся на подносе завтрак. Он придвигал столик к окну, расставлял на нём посуду, наливал в чашку какао, добавляя сахару и сливок, и ждал, положив руки на спинку стула, пока мальчик захочет сесть. Тогда он пододвигал ему стул. Затем бесшумно исчезал.
В первый день слуга широко улыбнулся мальчику. Но уже со второго дня он никогда больше не улыбался. Лицо его было скорее печальным, словно он знал о беде Тима.
Тим принимал все эти услуги молча. И хотя он чувствовал участие слуги и тот ему нравился, он всё равно всякий раз был доволен, что церемония завтрака уже позади и он может посидеть один у окна.
Наутро после ночи, проведённой почти без сна, Тиму было трудно подняться с постели. К тому же в комнате было ещё довольно темно; он слышал, что за окном льёт как из ведра. Несмотря на это, он сразу встал, и ритуал умывания и завтрака прошёл как обычно. Тим, сопровождая повсюду барона, научился самообладанию и дисциплине.
Во время завтрака Тим глядел в окно; ему была видна часть лестницы, ведущая к замку. Разноцветные собаки ярко блестели под дождём. И всё же, окоченевшие и застывшие, они выглядели жалкими и беспомощными. У Тима было такое чувство, словно скоро и он сам превратится в одну из таких собак, если ему не удастся снова стать смеющимся мальчиком.
Зазвонил телефон. В трубке раздался голос барона. Он приглашал Тима к пяти часам на чай в Красный павильон.
— Хорошо, барон! — ответил Тим, продолжая завтракать.
При этом он обдумывал, что бы могло означать это приглашение по телефону. До сегодняшнего дня барон, если хотел поговорить с Тимом, просто подымался в башню и входил к нему в комнату. Очевидно, была какая-то особая причина для встречи в павильоне.
Во время обеда — начало его ежедневно возвещал гонг ровно в час дня, и тогда Тим спускался по винтовой лестнице с резными перилами в столовую на первый этаж, — так вот, во время обеда барон не сказал ему больше ни слова о приглашении к чаю, хотя Тим сидел с ним рядом.
Селек Бай, всегда приходивший в замок только после обеда, на этот раз тоже сидел за столом. У Тима возникло ощущение, что этим утром состоялось какое-то особо важное совещание. Однако господа ни разу не упомянули о нём за обедом. Это вообще был самый безмолвный обед из всех, на которых присутствовал Тим за время своего пребывания в замке.
Послеобеденные часы каждый обычно проводил в своей комнате. Тим чаще всего в это время читал — у него здесь была небольшая библиотека. Больше всего он любил тома в красновато-коричневых холщовых переплётах, стоявшие на самой нижней полке. Это были книги Чарлза Диккенса. Он проглатывал романы о бедных, обездоленных детях, словно пироги фрау Бебер, но каждый раз его пугал в них счастливый конец.
Три романа он просто не смог дочитать до конца, потому что заметил, что дело идёт к счастливой развязке.
Этот дождливый день был словно создан для чтения грустных книг. Но Тим на этот раз не стал читать. Он сидел на скамейке у окна и глядел вдаль — на серую долину, над которой всё лил и лил дождь, — и пробовал восстановить в памяти свои ночные планы. Но голова его словно опустела — он не мог думать. Он только смотрел на дождь, и на мокрых собак, печально сидящих на лестнице, и на закрытую повозку, которую тащит ослик; как и каждый день, в этот послеобеденный час она двигалась к замку с запасами продовольствия.
Без четверти пять в комнату вошёл молодой слуга, держа в руке зонтик. По выражению его лица Тим понял, что тот собирается проводить его к Красному павильону. Но Тим, взяв у него зонтик, знаками дал ему понять, что хочет пойти туда один.
Потом он надел лёгкий плащ, купленный на рынке в Афинах, и вышел из комнаты.
На верхней ступеньке винтовой лестницы стоял Селек Бай. Он пожал Тиму руку и тайком передал ему при этом авторучку. Хотя поблизости никого не было, Селек Бай сделал это с соблюдением всех мер предосторожности. Он шепнул Тиму:
— Подписывай этим!
И прежде чем Тим успел что-либо спросить, старик уже снова исчез. Тим сунул авторучку в карман, спустился с лестницы и прошёл через зал к высокой входной двери, которую распахнул перед ним старый слуга.
Но не успел Тим выйти на дождь, как кто-то его окликнул:
— Минуточку, господин Талер!
Из-за колонны вышел синьор ван дер Толен. Он кивнул старому слуге, чтобы тот удалился, и спросил вполголоса:
— Вы обдумали моё предложение, господин Талер? Вы обещаете мне ваши акции с решающим голосом, а я дарю вам за это крупное предприятие. Вы согласны?
Тим чуть было не сказал: «Я уже заключил сделку с мистером Пенни». Но этот печальный, дождливый день имел хотя бы то преимущество, что несколько охлаждал первый пыл. Поэтому, прежде чем дать ответ, Тим успел подумать. И ответ его прозвучал более благоразумно:
