— Ой, и правда! — всплеснула руками бабушка.
— Я, — ответил я.
Так и состоялось наше знакомство.
Услышал я впоследствии, Игнат Диденко, по-уличному Фа-Диез, был музыкантом. Причём не по призванию, а через развитое чувство ответственности перед односельчанами. Закончив восемь классов, он стал заведующим клубом. В наследство от предшественника ему достались большой замок на входную дверь, и таинственные двери в небольшой пристройке. Когда он подобрал, наконец, свой золотой ключик к той дверце, то увидел, что за ними томится сильно поредевший за время заведования его предшественника малый духовой оркестр — я, конечно, имею в виду инструменты.
Яркий луч солнца, проникший в каморку вслед за Игнатом, тускло поблёскивал на покрытой пылью меди, и тут Фа-Диез понял, что его призвание — в возрождении музыкальной культуры села. «Создать настоящий оркестр и научиться играть самому», — такой предстала перед ним задача номер один. Фа-Диез выполнил её только наполовину, потому что сам так ни на чём и не играет. Он пробовал играть и на геликоне, и на кларнете, на гитаре и на валторне, но бросал, едва выучившись брать несколько чистых нот. «Этот инструмент не для меня, — говорил он. — Я хочу найти именно свой инструмент».
Давно уже в селе существует довольно приличный оркестр, уже и Фа-Диез стал женатым и усатым дядей, но так и ищет именно свой инструмент. В последнее время появилась надежда, что им станет тромбон. Может, хоть на тромбоне научится он прилично играть, — такой вопрос волновал, вероятно, фа-диеза и, конечно же, всех его соседей.
Но сегодня, пожалуй, мы изрядно помогли соседям своим приездом. Дядя Игнат отложил свою науку на завтра.
— Доброздоровечка! — крикнул кто-то с улицы.
— Ну, начинается, — прошептал Митя. — Сейчас полсела сюда привалит. Пойдём где-то спрячемся, — и помчался не слишком вежливо за дом. Я пошёл было за ним, но тут меня остановил тот же голос:
— Куда это ты, Митя, не узнаёшь меня? Я оглянулся. В калитку заходил старичок в тёмных полосатых штанах, вделанных в запылённые сапоги, в синем видавшем виды пиджаке и фуражке.
— А, здравствуй, Игнатьевич, — ответила Митькина бабушка, выглянув из погреба.
— Здравствуйте, — смущённо поздоровался я.
— Ну и изменился ты, — кивнул старик, останавливаясь посреди двора.
— А? — донеслось из погреба.
— Изменился, говорю, Демидовна, внучек твой, — повторил старик, всматриваясь в меня. — Подрос.
— Конечно, подрос, — радостно согласилась бабушка, звеня внизу посудой. — Ты же его не видел, два года.
— Да, два года. Вроде поправился немного...
— Да где там потолстел! Тощий, как и был.
— Нет, какой же он тощий. Толстый... А то были волосы русые, а эти потемнее.
— Да где же потемнее?
От такого чуда бабушка аж вылезла из погреба и бросила взгляд на меня.
— Тьфу, Трофим, и ты не видишь! Это же не Митька!
— То-то и видно, не Митька, — охотно согласился тот. — А кто же? — спросил живо.
— Приятель его, Сергей. Вместе приехали.
— А-а, — спокойно, отнюдь не удивляясь, сказал старичок. — Я смотрю — вроде не Митька. А оно и выходит, что Сергей. Да-а, — продолжал, усаживаясь на ступеньке крыльца. — Сейчас, летом, всех своих детей куда-то одсилають. То в лагеря, то ещё куда-то, а как некуда, то к бабушкам. Вот и к Дмитриевне тож внук приехал, старшенький, правда, ваших, Василий. Дак то на лесопеде гоняет. С собой же и привёз — разобранный. Бабушка к нему бросилась, мол «Внучек мой родной, как же давно не виделись». А он ей: «Осторожно, — говорит, — бабушка, не трогайте чемодана, потому как у меня здесь лесопед». Не успела она и слова сказать, как он уже тот лесопед вытащил, составил в момент, и хода со двора. Дмитриевна в шум: «Куда ты?» А он только рукой махнул: мол, отвяжись. А часа через два приехал и говорит: «Это у меня тренировки такие, точно по графику». Значит, — пояснил уже от себя дед, — как пробило, скажем, первый час или как там, ты хоть спишь, хоть ешь, а скачи на лосопед и при куда глаза глядят. Так вот! Ну, а вы, — спросил, — тож на лесопедах гонять будете?
— Нет, — пробормотал я. — Нам надо коллекцию собирать.
— А-а, ну собирайте. А захотите, приходите в гости. Я ваш, так сказать, ближайший сосед. Тут же, за вашем домом, и мой стоит. И Митька знает. А где же он сам?
— Щас прибежит.
— Ну, ещё увидимся, — потопал к калитке дед.
— Здоров, Митя, — послышалось с улицы, как только мой друг появился из-за дома.
— Добрый день, — неловко сказал Митька, всматриваясь через плетень в русого хлопца нашего возраста в майке на уже загорелых плечах.
— Не узнаёшь? Володька я, помнишь? Тётки Настин. Ты у нас телевизор смотрел.
— А-а-а, — протянул Митька. — Конечно помню. Только ты вроде ниже был.
— Да и ты поднялся за два года, — удивился Володя.
— И в самом деле, — засмеялся Митя. — Я и не додумал сразу. Так заходи, заходи. Как ты?
— В другой раз. Спешу. Вот бегу на школьный участок. Мы там помидоры выращиваем. А вы заходите на телевизор. До свидания, — попрощался уже на ходу.
— Митя, хлопцы, — закричала бабушка, — идите есть! Вы с дороги, вероятно, проголодались? — улыбнулась мне.
— Ещё как, — бросился к умывальнику Митька.
— Ну как там у вас, всё в порядке дома? — поинтересовалась бабушка.
— Угу, вшо, — утвердительно кивнул головой Митька, обжираясь голубцом.
— А как доехали?
— Хорошо, — ответил Митька, протягивая руку к кувшину с молоком.
— Так почему же папа не сообщил? — допытывалась бабушка. — Я кого встретить послала бы. Вот хотя бы Гната или деда Трофима.
— Не знаю, — ответил Митька, наливая себе киселя. — Мы и сами удивлялись.
— Телеграммы не дали, — не унималась старушка.
— Телеграммы! — воскликнул Митя.
— Ну так, что же тут удивительного!
— Телеграммы! — как ужаленный, ещё раз вскрикнул Митя.
— Конечно, телеграммы. Да ты не переживай так. Вот бедный ребёнок!
Я начал уже догадываться, к чему оно идёт, и с подозрением посмотрел на друга.
— Ох, я растяпа! — вскочил он на ноги, засовывая руку в боковой карман куртки. — Ай-я-яй! Вот же она, папа написал! Я и пошёл было на почту, а дорогой забег по батарейки, а потом вспомнил о плёнке, а потом...
— Забыл о телеграмме? — закончила бабушка. — Так?
— Ага.
— Эх ты, — провела рукой по Митькиной голове. — Наелись?
— Наелись, спасибо, — дружно закивали мы.
— А теперь куда?
— Ещё не знаем. Может, погуляем немного или на реку...
— Ну идите, идите. Толь на обед не опоздайте.
Глава III
Озеро.
Змеи любят сено.
Что-то дзудит и дзудит в моём ухе, и от того противного звука я разлепляю веки. В комнате полумрак. Митька спит рядом на раскладушке, а в окно толчётся и толчётся головой и поэтому, наверное, ещё больше обалдевает, настойчивая муха.
«Вот вредная», — думаю я, и тогда это:
— Эй, Демидовна, — чей-то пронзительный голос. — Дождались же внучка?
— Дождалась, Дмитриевна, дождалась. Приехал с другом своим.
— А где ж они, или уже отправились куда?
— Спят ещё. Устали с дороги. Городские же, любят поспать.
— А он мой Василий тоже городской, а ещё рано на свой велосипед, — (нашла чем хвалиться!) — и айда со двора.
«Ага, так это баба того Василия, — подумал я. — Ну-ну», — и подскочил к окну. Однако окно выходило в огород, и видно было только ботву. Тогда я затормошил Митьку за плечо.
— Вставай, Митя, Василева баба пришла.
— А? — сонно отозвался тот.
— Баба пришла Василева, того велосипедиста.
— Тю! За это надо меня будить, — зевнул товарищ. — Пусть себе хоть сто баб, что тебе к ним?
— Да ничего. Я думал, тебе интересно будет.
— Инте-рресно, ха, — снова зевнул товарищ. — Что там интересного?
И вдруг, как не он только едва оторвался от подушки, вскочил на ноги.
— Ну, собирайся скорее. Бери морилку, я — сачки, и пойдём.
— Сразу? — поморщился я.
— А чего откладывать? За три дня соберём, а там гуляй себе сколько хочешь.
— Ага, насобираешь ты за три дня.
— Разве это долго? Сачком — раз, в морилку — два, в коробку — три, булавкой — четыре. Вот и всё!
— А шалаш?
— Так само собой. А куда же мы, по-твоему, идём? Туда! Оборудуем шалаш, а как останется время, то, может, что и уловим.
— О, — облегчённо вздохнул я. — Вот я тебя узнаю. А то испугался сначала. Откуда, думаю, такой пыл?
— А как же иначе, а как же иначе? — распевал Митька, заглядывая в печь. — О, что-то варится. Прекрасно!
Выбежал из дома.
— Доброе утро, бабушка, — слышно уже снаружи. — Покормите нас?
И вот уже на столе дымится молодой картофель, покрытый укропом, и сало, и сметана, и кислое и сладкое молоко...
