– Что же, твоя бабушка дурно с тобой обращается, что ли?
– Не со мной одним; она со всеми такая, с вашего позволения, сэр. Презлющая старуха: только и знает, что ругается да дерется.
– Неужели ты хочешь сказать, что она тебя бьет?
– Только тогда и не бьет, когда спит или мертвецки пьяна. А как проснется, так и начнет тузить да таскать за волосы.
– Бьет тебя? – воскликнул принц, и глаза его сверкнули гневом.
– Еще как, сэр!
– Тебя! Такого худенького и маленького… Так слушай: она сегодня же будет в Тауэре. Король, мой отец, прикажет…
– Но вы забываете, сэр, что она простолюдинка, нищая, а в Тауэр сажают только знатных вельмож.
– Да, да, это правда. Я об этом совсем позабыл. Ну, все равно; я это обдумаю, и будь спокоен, уж я придумаю для нее наказание. Хорошо… Ну, а отец у тебя добрый?
– Не добрее бабушки, сэр.
– Должно быть – все отцы одинаковы: у моего отца нрав тоже крутенек. Рука у него претяжелая; только меня он никогда и пальцем не трогает, а бранить – часто бранит, надо признаться… Скажи, а мать у тебя добрая?
– Мать очень добрая, сэр, никогда меня не обижает. Наин и Бетти тоже предобрые девочки.
– Сколько им лет?
– Пятнадцать исполнилось, ваша милость.
– Леди Елизавете, моей сестре, четырнадцать, а кузина, леди Грей, – моя ровесница, и обе прехорошенькие и тоже премилые девочки; зато другая моя сестра, леди Мэри, с ее суровым лицом и… Послушай, разве твои сестры тоже запрещают своим служанкам смеяться, чтобы не погубить свою душу?
– Служанкам! Неужели вы думаете, сэр, что у них есть служанки?
– А разве нет? – спросил принц, с недоумением глядя на своего гостя. – Ведь надо же их раздеть на ночь и одеть поутру, когда они встанут?
– Это еще к чему? Не могут же они спать без платья, как звери?
– Как без платья? Разве на них только и есть одежды, что одно платье?
– А то как же, ваша милость? Да и зачем им больше? Ведь у каждой из них только по одному телу.
– Вот так потеха! Прости, голубчик, я не хотел тебя обидеть. Послушай, теперь у твоих сестер будет много-много платьев и всякой одежды: я прикажу, – и мой казначей позаботится об этом. Нет-нет, благодарить тут решительно не за что, это сущие пустяки. Ты преинтересно рассказываешь и очень мне нравишься. Учился ты?
– Не знаю, как и сказать, сэр. Добрый отец Эндрю учил меня кое-чему по своим книгам.
– По-латыни знаешь?
– Кажется, что очень мало, сэр.
– Непременно учись, мальчуган; латынь трудно дается только вначале; греческий – тот гораздо труднее. А вот для моей сестры, леди Елизаветы, и для моей кузины нет, кажется, ничего трудного. Ты бы только их послушал!.. Но расскажи мне лучше об Оффаль-Корде. Весело тебе живется?
– По правде сказать, ваша милость, очень весело, когда я не голоден. Иной раз к нам заходит Петрушка или фокусник с обезьянами, – препотешные, скажу вам, зверьки, и как разодеты! Они представляют войну, дерутся, стреляют, пока не окажутся убитыми все до одного. Преинтересно, и стоит-то всего один фартинг, хотя, поверьте, сэр, заработать фартинг иной раз вовсе нелегкая штука.
– Ну, рассказывай еще что-нибудь.
– Иногда мы, оффаль-кордские ребята, деремся на палках, как настоящие подмастерья.
– Вот чудесно-то! Мне очень нравится! – воскликнул принц с загоревшимися глазами. – Ну, как же вы еще играете?
– Бегаем взапуски, сэр, кто кого перегонит.
– Это тоже недурно. Еще что?
– Летом плаваем и плещемся в канавах или в реке, сэр; гоняемся вплавь друг за дружкой, брызгаемся водой, ныряем и ловим друг друга, стараясь окунуть в воду, и…
– Вот прелесть! Да я бы отдал все отцовское королевство за одну такую игру! Что же вы еще делаете? Рассказывай поскорей!
– Еще, случается, поем и пляшем вокруг майского шеста в Чипсайде; а то еще роемся в песке, или лепим пирожки из грязи, – вот это так весело! Для игры нет ничего лучше грязи. Уж зато как же мы в ней копаемся, не в обиду будь сказано вашей милости!
– Ах, что за прелесть! Да может ли быть что-нибудь лучше! Кажется, если б я мог обуться да одеться, как ты, да хоть разок – один только разок – так поиграть, – только, конечно, чтобы мне никто не мешал и никто бы меня не останавливал, – я бы охотно отдал свою корону.
– А мне так вот кажется, что если бы мне разок – один только разок – одеться, как вы, ваша милость, я бы просто…
– Тебе этого хочется? Это легко устроить. Снимай свое тряпье и надевай мое платье – слышишь! Правда, это всего на минутку, но я буду так рад! Скорей же, скорей! Надо успеть опять переодеться, пока никто не пришел и не помешал.
Через несколько минут принц Валлийский облекся в грязные лохмотья Тома, а нищий, принц-оборвыш, стоял в блестящем наряде королевского сына. Мальчики подошли к зеркалу, стали рядом и – о диво! – им показалось, что они и не думали меняться платьем. Оторопев, взглянули они друг на друга, опять посмотрелись в зеркало и опять уставились друг на друга.
– Вот так штука! Как тебе это кажется?
– Ах, ваша милость, я не смею сказать. Не заставляйте меня отвечать; право, я не смею.
– Зато я смею и скажу. У тебя совершенно те же волосы, те же глаза, та же фигура, те же манеры, голос, что и у меня; словом, мы друг на друга похожи как две капли воды. Если бы не платье, никто не отличил бы тебя от принца Валлийского. И теперь, когда на мне твои лохмотья, я, право, кажется, еще сильнее чувствую, как оскорбил тебя тот грубый солдат. Это что у тебя на руке? Знак от его удара?
– Да, но это сущий пустяк, не стоит обращать внимание; и знаете ли, ваша милость, бедный часовой не так…
– Молчи! Это был постыдный, жестокий поступок, – крикнул маленький принц, топнув босой ногой. – И если бы король… Постой! Подожди здесь, пока я вернусь, – я тебе приказываю!
С этими словами принц схватил со стола какой-то предмет, поспешно спрятал его, выбежал из комнаты, захлопнул за собою дверь и в своих развевающихся лохмотьях с пылающим лицом и сверкающими гневом глазами пустился бежать по дворцовым садам. Подбежав к решетке главных ворот, он схватился руками за вызолоченные перекладины и стал их трясти с криком:
– Отопри! Сейчас же отопри, слышишь?
Часовой – тот самый, который толкнул Тома, – немедленно повиновался; но когда принц с яростью бросился на него, он залепил ему такого здоровенного тумака в ухо, что мальчик кубарем откатился на середину дороги.
– Вот тебе, паршивец! Это тебе за то, что мне из-за тебя досталось от Его Высочества, – сказал солдат.
Толпа загоготала. Принц, в грязи, вскочил на ноги и прерывающимся от гнева голосом закричал:
– Как ты смеешь бить принца Валлийского? Да знаешь ли ты, что моя особа священна и что тебя завтра же повесят за то, что ты осмелился поднять на меня руку?
В ответ на эти слова солдат пресерьезно сделал на караул и сказал насмешливым тоном:
– Приветствую Ваше Высочество! – И потом сердито добавил: – Прочь с дороги!.. И чтобы духу твоего здесь не было, шальной постреленок!
Толпа, хохоча, окружила бедного маленького принца и долго гналась за ним по дороге с гиком и криком:
– Дорогу Его Высочеству! Дорогу, дорогу принцу Валлийскому!
Глава IV
Начало бедствий принца
После нескольких часов упорного преследования толпа мало-помалу стала редеть и наконец оставила маленького принца в покое. Пока мальчик был еще в силах яростно отбиваться от своих мучителей, грозить им своим королевским гневом и с царским величием отдавать приказания, до тех пор он служил забавной потехой; но как только силы ему изменили и усталость заставила его замолчать, он потерял для них всякий интерес, и наконец все, один за другим, отстали от него в надежде найти где-нибудь в другом месте более интересную забаву. Как только маленький принц остался один, он осмотрелся кругом, но не узнал местности. Очевидно, он был где-то на окраине Лондона – вот все, что он знал. Он побрел наобум, сам не зная куда; скоро дома́ стали редеть, и прохожих попадалось все меньше и меньше. Мальчик обмыл свои окровавленные ноги в ручье (протекавшем в той местности, которая теперь называется Фаррингтон-стрит), немного отдохнул и снова тронулся в путь. Наконец он очутился на огромном пустыре; здесь было разбросано несколько домов и высилась большая церковь. Принц сейчас же узнал эту церковь. Вся она была заставлена лесами; кругом копошились рабочие – очевидно, шли большие перестройки. Принц вздохнул свободнее: наконец-то кончатся его мучения!
«Это старая церковь «Серого Братства», которую король, мой отец, отобрал у монахов и отдал под приют для бедных, покинутых сирот; теперь она называется «Церковь Христова», – подумал принц. – Конечно, здесь охотно окажут услугу сыну того, кто облагодетельствовал их на всю жизнь, – тем более что этот сын – такой же несчастный и покинутый, как и те, кто нашел или когда-нибудь найдет здесь приют».
Через минуту принц очутился в шумной толпе мальчуганов; они бегали, прыгали, кувыркались, играли в мяч и в чехарду – словом, забавлялись, кто во что горазд. Мальчики были одеты все одинаково, по моде того времени, установленной для мелких чинов духовного звания и для подмастерьев. У всех на голове были черные, плоские, маленькие, величиною с блюдце, шапочки, в которых не было ни пользы (потому что они были слишком малы и не прикрывали всей головы), ни тем более красоты. Из-под шапочки прямо, без пробора, падали на лоб подстриженные в кружок волосы; шею обхватывал большой воротник в виде брыжей; синий, длинный, до колен, плотно облегающий стан камзол с пышными рукавами, широкий красный кушак, ярко-желтые чулки с подвязками выше колен и открытые башмаки с большими металлическими пряжками довершали этот костюм. Все вместе выходило довольно безобразно.
