Вся колонна замерла в оцепенении. Зойка в первую секунду тоже обмерла от страха, но «чёрное и мохнатое» сделало три шага к дороге, и она увидела, что перед ними стоит старик в бурке и высокой папахе. Опираясь обеими руками на тяжёлую палку, он молча смотрел на ребят. Если бы даже не повстречался старик, и так было бы ясно, что селение уже близко: покой для мертвых всегда находится рядом с местом, где обитают живые. Но, конечно, лучше спросить старика.
– Дедушка, село близко?
Зойка старалась говорить как можно приветливее, потому что старик хмурился, плотно сомкнув губы. Он ничего не отвечал, наверное, не слышал её вопроса, и продолжал смотреть на детей. Зойка живо представила недавно покинутое пустое селение и испугалась, что на их пути опять никого нет, кроме этого одинокого старика. А может, всё-таки он не один в своём ауле? Но она не решалась повторить вопрос, потому что старик угрюмо смотрел на ребят, и было непонятно, то ли он сердится, то ли не слышит.
Зойка сделала знак, и колонна двинулась дальше, а она ещё стояла и раздумывала, сумеет ли чего-нибудь добиться от старика или нет. Глянула на его лицо, изрезанное морщинами, как надгробный камень письменами, и подумала, что лучше его ни о чём не спрашивать.
Минут через десять они увидели селение, состоявшее из нескольких домов. Солнце ещё не взошло, но горизонт уже играл нежным румянцем. Несмотря на ранний час, селение было полно жизни. По дворам бродили собаки, в загонах блеяли овцы, в сараях кудахтали куры. У летних печей и колодца суетились женщины. Завидев ребят, они побросали кастрюли и ведра, повыходили на дорогу. Женщины были в длинных платьях и тёмных платках. Они с удивлением смотрели на детей, невесть откуда взявшихся в такую рань. Зойка от радости, что видит, наконец, настоящее селение, где есть люди, сначала не могла вымолвить ни слова, но, заметив ведро на краю колодца, закричала:
– Воды! Дайте нам воды!
Женщины закивали головами и поспешили к колодцу. Ребята припадали к кружкам и чашкам, к ковшам и ведрам – и пили, пили… А потом они «пировали», обмакивая пресные лепёшки в козье молоко. Им всё подносили и подносили варёные яйца, початки кукурузы, запечённые ломтики тыквы. Зойка уже заволновалась, что её орда начисто объест селение. Она, словно винясь перед женщинами, объясняла им, что это за дети и в какое положение они попали.
Утолив жажду и голод, ребята оживились. Зойка встала и, обращаясь к женщинам, сказала:
– Спасибо за гостеприимство. Уж вы нас простите, съели так много. Но нам далеко идти, до самого Баку.
– Э, куда сейчас идти? – возразила одна из женщин. – Зачем идти? Солнце у вас все силы выпьет. Нельзя идти. Солнце на покой – тогда идти.
Зойка удивилась, до чего же просто. Как ей не пришло это в голову? Действительно, лучше идти ночью, рано утром, а днём, в самый зной, прятаться от солнца и отсыпаться.
– А можно у вас остаться до вечера? – неуверенно спросила Зойка.
– Почему нельзя? Конечно, можно. Идите на сено, на траву, в сараи… Где удобно, там и спите.
Ребят разморило после сытной еды, да и усталость ещё не прошла, и они быстро разошлись по сараям и закуткам – повсюду, где нашли сено или прохладу. Зойка теперь только расслабилась и тотчас ощутила, как её охватывает дрёма. Падая на сено, она подумала: «Какое счастье, что можно спать до вечера». Ей вообще нравился этот аул, где было так хорошо и покойно.
Когда Зойка проснулась, женщины, собравшись в кружок, сидели на камнях у колодца. Неподалёку стоял старик, тот, что повстречался у кладбища. Он, всё так же опершись на толстую палку, смотрел вдаль. Зойка тихо подошла к женщинам и спросила:
– У него несчастье? Мы видели его на кладбище рано утром.
– Э-э-э, старый Ахмет теперь не жилец, – ответила та, что советовала ребятам дождаться вечера. – Три его сына погибли на фронте, а позавчера он похоронил жену. Два дня с кладбища не возвращался, всё около могилы сидел, разговаривал с Фатимой. Я ему еды понесла, так он и не притронулся. Э-э-э, столько лет прожить вместе… Четыре таких жизни, как у тебя! Даже больше. Теперь один остался. Совсем один на свете.
Зойка с любопытством и сочувствием смотрела на столетнего старца, для которого мир замкнулся на любимой Фатиме. Война словно обнажила человеческие несчастья. Вот жила Зойка столько лет и не знала, что на свете существуют беды и печали. А тут сыплются одна за другой. Не у одних, так у других.
За саклей раздался звук рожка, а вслед за ним зазвенел бубен. Это было так неожиданно, что Зойка вздрогнула.
– Э-э-э, не надо бояться, сказала словоохотливая женщина. – Это мои сыновья вернулись, пригнали овец домой. Исмаил! Абрек! Идите сюда!
Из-за сакли показались двое подростков. Старшему было лет семнадцать, младший – вроде Юрки, такой же угловатый и большеглазый. У Зойки странно засосало под ложечкой: опять шевельнулась тоска по дому.
– Смотри, какой у меня красавец, – указала женщина на старшего, любуясь сыном. – Это Исмаил. А вон тот – Абрек. Вырастет, тоже красавцем станет.
Исмаил несмело улыбался, исподлобья смотрел на Зойку.
– А как они играют! Исмаил! Абрек! А ну, сыграйте, повеселите гостей!
Исмаил поднёс рожок к губам, Абрек поднял бубен. И тотчас зазвенела, полилась на землю причудливая музыка, будто чья-то радость рвалась из души. На площадке у колодца завертелись, закружились девчонки и мальчишки, и Зойка удивилась, как их, оказывается, много в этом селении. Они вскидывали руки и быстро перебирали ногами, становясь на кончики пальцев. Женщины, сидевшие у колодца, хлопали в такт музыке в ладоши. Детдомовцы, быстро собравшиеся на неожиданный праздник, с любопытством смотрели на танцующих. Зойка видела, как они повеселели, и была довольна, что им так неожиданно выпали эти минуты радости. Кто знает, сколько ещё будет невзгод на пути, пусть повеселятся.
Женщина встала, махнула рукой, и музыка оборвалась. Исмаил и Абрек выжидательно смотрели на мать. Она обернулась к Зойке:
– Нравится?
– Нравится, – ответила Зойка, – очень хорошо играют.
– Э! У нас все дети раньше играют и пляшут, а потом уже учатся говорить! – довольно засмеялась женщина и добавила категорично: – Лучше нашего аула на всём свете нету!
Зойка улыбнулась, а женщина неожиданно предложила:
– Оставайся у нас. Куда тебе идти? Вон нога больная. Живи здесь, помощницей мне станешь.
– Но дети… – начала было растерявшаяся Зойка.
– Враги сюда не дойдут! – опять категорично изрекла женщина. – Не бойся, оставайся.
Зойку чем-то притягивал этот аул: то ли ощущением давно забытой радости, то ли покоем, то ли добросердечностью людей. Искушение было так велико! Вот остаться бы здесь и дождаться, пока освободят от немцев их город. Сейчас ей тоже казалось, что они сюда ни за что не дойдут. Но ведь женщина предлагает остаться только ей. А как же дети? И она спросила:
– А дети?
– Это же не твои дети, – ответила женщина. – Отведём их в город, сдадим куда-нибудь.
– Как… сдадим? – ужаснулась Зойка – Кому?
– Э-э-э, кому, кому… Начальству!
Вчера, когда Зойка кричала на Нину, вся эта ребячья орда на какие-то мгновения действительно показалась ей обузой, которую она взвалила на себя по глупости. Но то были мгновения, за которые её вечно будет жечь стыд. Сейчас мысль о том, чтобы оставить детей, кому-то там «сдать», казалась ей просто чудовищной. И она поспешно ответила:
– Нет, нет! Я их никому не отдам! Я должна довести их до места.
– Э, как знаешь, – сказала женщина и крикнула что-то сыновьям на своём языке.
Исмаил и Абрек кинулись в саклю и скоро вынесли сыр, кукурузу, помидоры. Продукты несли со всех сторон.
– Идите в Махачкалу, – советовала женщина. – Там на поезд сядете.
Зойка давно уже ничего не чувствовала: ни боли в ноге, ни голода. Тупая тяжесть охватила всё тело. Она сознавала, что двигается, но так, как двигается старый заржавевший механизм: медленно, с усилием, рывками. Дети едва волочились за ней. Даже крепкий, выносливый Костя с трудом переставлял ноги. Они опять не ели третьи сутки.
– Кар-тош-ка, – раздался удивлённый голос Вовика, и он, шатаясь, вышел из строя и направился к перекопанному полю.
Все остановились. Отсюда действительно начиналось картофельное поле, с которого сняли урожай. На комке засохшей земли лежала белая картофелина. Вовик обтер её об штаны и откусил кусочек. Пожевав, объявил:
– Вкусная.
Он подошел к Толику, протянул ему надкушенную картофелину:
– На, попробуй.
Толик с жадностью откусил и подтвердил:
– Правда, вкусная.
– Если землю разгрести, можно ещё найти, – подсказал Костя.
Дети как будто ждали этих слов. Они расползлись по полю, разгребая руками лунки, находили оставшиеся картофелины, складывали их в кучку. С дальнего конца поля донёсся девчоночий голос:
– Ой, какой тяжелый арбуз!
Костя, отряхивая с рук землю, пошёл на голос. Девчонка пыталась поднять большую тыкву и, конечно, не могла. Тыква была уродливо кривая, из-за чего её, наверное, и бросили здесь. Но, как видно, успела ещё подрасти и налиться соком.
