Глава XXIV
Багровая зловещая луна поднялась из-за косматых елей и рассыпала красноватый блеск в водах беззаботной речки Дув. В лунном свете неуклюжие, поросшие мхом, крыши хижин деревушки Локслей мало чем отличались от тёмных кустов ивняка. Беспорядочно толпились они, образуя подобие улицы, а некоторые от реки спускались по склону и в одиночку доходили до самой опушки господского леса.
Кое-где сквозь щели задвинутых досками окон пробивался слабый свет: трудовой день хозяек ещё не кончился. Одни пряли (у кого было что прясть), другие варили (у кого было что варить), третьи думали о том, что они будут прясть и варить завтра. Царица Забота, изгнанная с улиц величавым спокойствием ночи, продолжала властвовать в домах своих верных подданных.
Особенно жалкой была хижина, стоявшая на самом берегу. Всё внутреннее её убранство состояло из кучи сена, прикрытого кусками рваного тряпья, стола из неотёсанных досок, опиравшегося на вбитые в землю колья, четырёх чурбанов, заменявших табуреты, нескольких плоских камней, на которых дымил и трещал сырой хворост. В углу на земляном полу стояла деревянная ступа с пестиком, служившая для размельчения древесной коры — основы «хлеба» бедняков. Муки в нём почти не было и вообще обитателям хижины вряд ли был знаком вкус чистого хлеба.
Красноватый свет очага вспыхнул и осветил молодую девушку в платье из грубого домашнего холста, стоявшую около стола. В дымных пляшущих тенях на минуту выступило молодое лицо, большие серые глаза под прямыми бровями и гладко зачёсанные мягкие русые волосы. Девушка была очень молода и на лице её забавно и трогательно смешивались юная беззаботность и хозяйская озабоченность. Девушка поставила на стол чашку дымящейся овсяной похлёбки и, разломив небольшой тёмный хлеб на четыре куска, обернулась:
— Отец, — сказала она, — похлёбка готова и хлеб удался мне сегодня…
Но человек, стоявший около очага, не отвечал ей, поднял руку и напряжённо прислушался к чему-то.
— Уже поздно, — сказал он, — и близко нет дороги, однако…
Быстрые шаги прервали его. Дверь распахнулась, со стуком ударившись о стену, и в комнату ворвался человек.
Шапку он, видимо, потерял на бегу, шнуровку куртки изорвали ветки деревьев, пот и пыль покрывали его лицо.
— Джим! — со страхом вскричала молодая девушка.
Человек остановился у двери и тяжело прислонился к притолоке.
— Скорей! — прохрипел он, задыхаясь. — Они идут взять Лиззи. В замок. К господину… Бежим, дядюшка Перре, кустами вниз к реке. Я едва опередил их…
Старик мгновение оставался неподвижен, затем шагнул к двери:
— Идём, Лиззи, — спокойно сказал он. — Я всё понял. Спеши!
Девушка не проронила ни слова. Быстрым движением она собрала и сунула в карман лежавшие на столе куски хлеба, затем три тени мелькнули на лунной дорожке и исчезли в густом прибрежном ивняке. Дверь хижины осталась широко открытой, и слабый свет угасающего очага смешался у порога со светом бледнеющей луны…
Некоторое время всё вокруг оставалось спокойно, затем осторожные шаги раздались на тропинке, соединявшей хижину с главной улицей.
— Сюда, Том, — послышался приглушённый шёпот. — Вниз и направо. О, да и дверь в конуру открыта, видишь — светится? Вы с Питом займётесь старикашкой: тряпку в рот и руки назад, ног не связывайте, старая крыса сама дотащится до крысоловки. Девчонке тряпку возьми помягче, чтобы не испортить нежного ротика.
— Собаки у них нет? — осведомился другой голос.
— На что она им? Мышей сторожить? Так и те с голодухи сдохли. Постой, да не топочи ты, чёрт!
Три тёмных фигуры, пригибаясь, пробирались вдоль стен хижины. Последние ветки догорали на закопчённых камнях, света было достаточно, чтобы осмотреть все углы. Лачуга была пуста.
Высокий тощий человек в красной с зелёным (цвета Локслеев) одежде растерянно развёл руками:
— Да куда же их черти унесли?! Том, Пит, глядите — огонь горит, похлёбка ещё горячая…
— Может, на минуту куда ушли? — предположил коротенький и жирный Пит и, нагнувшись над чашкой, скорчил гримасу. — Ну и свиньи же, Гек, смотри, что жрут-то! Право свиньи. Я не стал бы, хоть сдохнуть.
— Не дури, — нетерпеливо оборвал его тот, — подтянет живот, так не то попробуешь. — Его маленькие бегающие, как у мыши, глазки так и шарили во всех углах комнаты. — Если птички и правда улетели, и не такой похлёбке рад будешь. Господин на расправу скорее, чем на награду. Да кто же их мог предупредить, чума его разрази до четвёртого колена?
— Почему ты думаешь, Гек, что они удрали? — спросил Пит упавшим голосом и беспомощно оглянулся. Всю его весёлость как рукой сняло, он переступил с ноги на ногу и, невольно заложив руку назад, пощупал спину, как будто уже ощущая тяжесть расплаты.
Гек угрюмо рассмеялся и показал на похлёбку:
— Ты думаешь, тут как на барской кухне? Нет, голубчик, если чашка налита, так от неё не отойдут и двери не откроют для бродячих кошек и собак. Что-то их спугнуло, как кур с насеста. Бьюсь об заклад: вы распустили языки на кухне, а там нашёлся дружок-приятель и нас опередил.
Молчавший до сих пор Том схватил чашку с похлёбкой и швырнул её в огонь.
— Чёртово отродье! — он разразился грубыми проклятиями. — Спина ноет, как подумаешь, каково придётся расплачиваться. Идём скорее, обшарим все кусты — далеко проклятой девчонке не забежать.
Уголья зашипели и погасли, в хижине стало совсем темно.
— Дурак! — сердито воскликнул Гек и, уже взявшись за косяк двери, обернулся назад. — Оставайся в хижине караулить — вдруг и правда вернутся. А мы с Питом пошарим в кустах. Идём, Пит!
Кусты зашуршали, и всё стихло. Луна медленно плыла по небу, и так же медленно передвигались по земле тени деревьев и кустов, то кружевные и лёгкие, как светлые мысли, то уродливые — как тёмные человеческие дела.
Узкая тропинка, прихотливо извиваясь, бежала вдоль реки в коридоре из переплетающихся ветвей. Внезапным поворотом она поднялась по крутому склону вверх, в густой лес, разбилась на несколько тропинок-сестёр. Снова собрались в общее русло и снова разбежались. Но идущий впереди двигался быстро и уверенно, видно, прекрасно знал дорогу.
— Дай дух перевести, — взмолился старик, — да скажи, куда ты нас ведёшь?
— Недолго отдыхай, дядюшка Перре, — также тихо отозвался Джим. — Они, как волки, бегут по нашим следам.
— Хорошо, если ударились в другую сторону. А куда мы — сам знаешь. Куда люди идут, когда им деться некуда? К Робину наш путь.
— Робин — наша защита и спасение! — повторил старческий голос. — Хорошо ты придумал, Джим, — как моя старая голова до того не дошла…
— Двигай быстрее, коли так, дядюшка Перре, — бодро подхватил Джим и добавил чуть хвастливо: — Если что, на спине протащу тебя, а то и Лиззи. Хочешь, Лиззи?
— Спаси тебя и так святой Андрей за то, что ты сделал для нас, — ответил молодой женский голос.
Две тени на расширившейся дорожке сблизились и пошли рядом. Похоже было, что чья-то рука протянулась и нашла другую в ответном рукопожатии…
— Святой Андрей, — прошептал Джим, — сказала ты. Значит, ты помнишь, когда в первый раз мы встретились?
— В день святого Андрея, на ярмарке в городе и ты подарил мне колечко с голубым камешком. Оно и сейчас у меня на руке…
— А в день святого Петра и Павла обвенчаемся мы с тобой. Так сказал я и так будет, хотя бы все горбатые черти попробовали нам помешать.
— Эге-ге, молодец, — наткнувшись на них, притворно-сердито воскликнул дядюшка Перре, — нашёл время целоваться…
— Не сердись, старик, — весело отозвался Джим. — Ведь мы с Лиззи давно уже решили пожениться. То есть это я решил, а она всё боялась оставить тебя. Здесь, в лесу, она смирнее, а то недавно за поцелуй мне такую плюху закатила…
Перре только покачал головой:
— Да уймись ты, греховник…
Дальше и дальше, торопясь и прислушиваясь, шли они, и лесные тропинки, кружась в пляске света и теней, казалось, нарочито путали и множили их следы.
Яркий солнечный луч ухитрился пробраться сквозь густые ветви деревьев, осыпав золотистыми пятнами шагавшую по лесной дороге стройную фигуру. Это был совсем ещё молодой человек, почти мальчик, в красном с голубым, нарядном, как у бабочки, платье. Маленькая шёлковая шапочка с пером цапли украшала его голову, красные ремешки башмаков искусно обвивали ноги. Виела[4] в голубом чехле объясняла: это был менестрель — странствующий певец. Однако вид у него был понурый: медленно брёл он по дороге и виела в руке «считала» пни и коренья, жалобно позванивая.
— Эй, приятель, держи голову крепче, не то она свалится у тебя с плеч! — неожиданно раздался весёлый голос, и высокий человек в зелёной одежде, выступив из-за куста орешника, загородил юноше дорогу. Тот нехотя поднял голову и посмотрел на говорившего без всякого волнения.
