– Это все очень хорошо, но вы же не сказали: нет никакого смысла пытаться, потому что через миг вы вылетите. Значит, какой-то способ есть, – проницательно заметил Суббота, дергая себя за пучок волос.
Тюгерротип Тюринг нахмурил мохнатые брови.
– Нужно будет поймать вас в кадр в тот же миг, как сработает вспышка, – сказал он, – иначе вы сразу амальгамируетесь. Но я очень проворен. Яркое, резкое, динамичное изображение!
Суббота мечтательно посмотрел на домик из серебряных пластин.
– Здесь как дома. Все вместе, семейный ужин за столом, и кругом фотографии – портреты детей, воспоминания об отпуске, свадебные альбомы…
– И, может быть, здесь я буду в безопасности – нельзя же, в конце концов, сфотографировать проклятье, – негромко добавил Аэл. – Но мне это не нравится. Не хочу быть маленьким, плоским и черно-белым. Мне нравится моя собственная страна. В ней я красный, теплый и круглый!
– Но в фотографических процессах участвуют едкие вещества! – прошептал Суббота. – У нас наверняка будут ожоги, а что если мы по выходе окажемся где-нибудь в открытом космосе? Или снова попадем в Джунгли? Нельзя быть такими безрассудными!
Тюринг уже втащил на свою серебряную пластинку старинную камеру, какие были в фотоателье. Он установил треножник и уставился в объектив, заложив шторку за полосатые уши.
– Да, я безрассудна, – сказала Сентябрь другу. – Приходится – с такой-то работой, как у меня. – Она сделала паузу. – Как у нас.
– Встали рядышком, – скомандовал Тюгерротип. – Вокруг нашей хорошенькой машинки. Теснее, чтобы все влезли в кадр!
Тюринг широко раскинул свои могучие лапы, разинул свирепую пасть, оскалив серебряные зубы и вывалив серебристо-черный язык. В одной лапе у него была зажата резиновая груша.
– Внимание! – взревел он. – А теперь все сказали: «Эффект наблюдателя!»
В самый последний момент Аэл понял, что больше не в силах удерживать пламя, и оно вырвалось наружу – от страха, и от сомнений, и от великой ящеровой печали. Лиловая струя дугой изогнулась над серебристыми пластинами домов, шипя и сипя под каплями дождя.
Фотовспышка взорвалась, точно звезда.
Глава XVI
Страна Фотографии
в которой Сентябрь подвергается наблюдению и наблюдает
Сентябрь не видела ничего – только кромешную тьму. Ногам было тепло и мокро; поначалу ей показалось, что это лужа, куда их всех забросило ураганом. Однако влага поднималась все выше; вот она уже до колен, до пояса, до груди – и паника затопила Сентябрь еще быстрее, сдавила горло, не давая закричать. Жидкость уже текла по ее лицу, заливая глаза и рот. Сентябрь металась, била кулаками, но ничего не видела, ничего не чувствовала, никуда не могла двинуться.
Но вдруг – так же внезапно, как захлестнула ее, – эта влага исчезла, куда-то вытекла. Сентябрь открыла глаза и тут же принялась их тереть, закашлявшись.
Все вокруг было залито светом.
В доме Тюгерротипа не было задней стены; вместо нее открывался выход в еще один Азимут, просторный, серебристый и черно-белый, с оттенками угля, и пепла, и перламутра, и жемчуга, и пороха, и дыма. Не просто еще один Азимут – много Азимутов, один на другом, как страницы в книге. Повсюду, куда ни глядела Сентябрь, извивались фотографии, сходясь и расходясь. Глассхоб – это точно была она и никто другой, тяжелый фонарь болтался у нее перед глазами на обернутом водорослями стебле, а ноги были козьи, серые и мохнатые, – сделала было шаг в направлении Сентябрь – и в тот же миг дюжина ее копий прыгнули во всех направлениях сразу. Дома вибрировали, ходили ходуном, их изображения ложились одно на другое в три, четыре, восемь слоев толщиной. Однако толщиной назвать это было трудно. Толщина будто уснула, позабыв поставить будильник. Тюгерротип, тринадцать скачущих глассхобов, шатающиеся дома – и Сентябрь, и Суббота, и От-А-до-Эл – обладали толщиной, но не большей, чем лист бумаги. Все они были черно-белые: марид, мелькающий в бликах света, как потускневшее серебро, Сентябрь – лицо, плывущее в море чернильных шелков. Сентябрь посмотрела сверху вниз на Аэла. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что она сделала: посмотрела сверху вниз. На виверна, да. Он сейчас был ростом с волкодава, лишь на волосок ниже самой Сентябрь. Белые слезы набухли в его серебряных глазах – но не выкатились. Она распростерла руки и прижала Аэла к себе, и сердце ее слегка затрепетало, потому что она всегда хотела уметь так его обнимать, баюкать, прижимать к себе всего целиком, хотя она прекрасно знала, что он вовсе не комнатная собачка. Но бедный виверн отвернулся в ужасе и стыде, и сердечный трепет вмиг утих.
– Не реви, – сказала она голосом, каким говорила мама, когда Сентябрь безутешно рыдала. – Ты должен научить меня быть больше, быть самой большой из нас двоих. Боюсь, что поначалу у меня будет не очень хорошо получаться. – При этих словах Аэл слегка выпрямился, но только чуть-чуть.
Но не все в Стране Фотографии было черно-белым. Сентябрь издалека приметила шоколадного цвета сприггана, выступавшего перед толпой коричневато-кремовых гномов. Там же, у дрожащей стены кафе, сидел одинокий толстяк весь в ослепительно-голубом, парчовое пальто соскользнуло к ногам, круглое коричневое лицо с широко посаженными карими глазами тонуло в кустистой бороде. Однако в этом уголке Страны Фотографии он явно был единственным цветным обитателем.
– Время от времени они появляются, – сказал Тюгерротип. – Кто-то где-то знает секрет цветного фото. Хотел бы я с ним познакомиться, кто бы он ни был.
Сентябрь сделала шаг вперед – и замерла на месте. От ее шага все фотографии разлетелись, словно осенние листья. Целые слои Азимута отпадали, словно шелуха. Под одним обнаружились Глассхобы, которые застыли у гигантского телескопа с прямыми спинами и постными лицами. Под другим – усталая ведьма, машущая рукой перед этим же телескопом, под третьим – маленький мальчик с рысьим лицом, крепко спящий в плюшевом кресле телескопа. Куда бы ни направлялась Сентябрь, части города неслись туда же, опережая ее, разделяясь на стоп-кадры и разлетаясь по тем самым улицам, которые на этих кадрах запечатлены. Все равно что идти по осенним листьям – листья разлетаются у тебя из-под ног, уносятся в лес, где их ждет великое множество таких же листьев.
– Я делаю им больно? – прошептала она.
– Нет, нет, моя нерезкая малышка, – ласково сказал Тюгерротип. – Так уж тут обстоят дела. Этот мир – фотоальбом, который все спешат перелистывать, чтобы увидеть, что там дальше. Когда ты движешься, ты тем самым двигаешь этот мир. Кстати, это же был Город Фей? Я точно его видел где-то тут.
Тюринг поднял тигриную лапу и потянул когтем за воздух. Кусочек воздуха отогнулся, как уголок почтовой марки, – и в тот же миг Тюгерротип двинул вперед по булыжной мостовой, а город вокруг них с шуршанием переворачивал страницы. Тюринг шагал прямо сквозь шелестящие изображения Азимута – а потом через другие места, уже не бывшие Азимутом: бескрайняя лунная равнина, серебристый Пандемониум в послеполуденном свете, где оборотни прихлебывают прохладительные напитки, сидя у Бриарея; коричневые гамадриады на пикнике в Чесаном Лесу, пфизики Башни Стенающего Вихря с высоко поднятыми головами на церемонии вручения дипломов. Сентябрь и ее друзья спешили за Тюгерротипом, потому что за ним фотографии снова собирались, укладывались слоями друг на друга, с дрожанием принимая прежнюю форму и отвердевая. Тюринг нырял то вверх, то вниз, то устремлялся в глубь Страны Фотографии, точно дельфин в морской воде.
Сентябрь застыла как вкопанная, сообразив, что забыла про Арустук, которая медленно и терпеливо пыхтела сзади на холостом ходу. Вокруг нее гарцевали несколько фотографий совершенно одинаковых коней, чьи копыта застыли в галопе, не касаясь земли. Сентябрь сделала глубокий вдох и решила что-то предпринять. Она погладила машинку по боку и легонько присвистнула – так, как свистела своей собачке, зовя ее ужинать. Поначалу это не возымело действия – модель А оставалась безучастной. Сентябрь свистнула снова, на этот раз громко, пронзительно.
Арустук подпрыгнула на месте и покатила следом за Сентябрь, стараясь держаться к ней поближе. Сентябрь посмотрела на свою машинку долгим, пристальным взглядом и вприпрыжку понеслась догонять друзей. Клаксон Арустук жизнерадостно взвизгнул. Фотографии у них на пути бросались врассыпную с такой скоростью, что сливались в неразличимые пятна.
Суббота внезапно вскрикнул; Сентябрь тоже увидела то, что увидел он, и они инстинктивно схватили друг друга за руки, и сердца их заколотились в унисон.
– Что? – завопил Аэл.
Его неожиданно высокий голос в укоротившемся, истончившемся горле пронзил Сентябрь сердце и рассеял страх.
– Вы… видели? – выдохнула она, пока они бежали за Тюгерротипом, пробираясь через семейные портреты Додо в надежных горных приютах Дронтбурга и неведомых каньонах, на фоне шелковых парусов и гирлянд из барабанов, через изображения тихих домиков на фермах, и силосных башен, и мужчин в высоченных цилиндрах, и суроволицых матерей с младенцами на коленях; здесь все это выглядело столь же странным, сколь непримечательным оно было в знакомом Сентябрь мире.
