В настоящее время, как я уже упомянул вам, Лолонуа был командующим целой флотилии, и, стало быть, мы должны попасть на один из его кораблей.
Мы попали туда через три дня.
На сей раз к нашему берегу подошла шлюпка побольше, с шестью гребцами; среди них находился и знакомый Жака. Проплыв некоторое время вдоль берега, мы неожиданно свернули в неширокую, окруженную скалами бухту, где стоял на якоре красивый корвет, который было бы не стыдно приобрести любой испанской торговой компании. У него был мощный таран, а за ним возвышалась вырезанная из дерева фигура Посейдона, золотой трезубец которого сверкал на солнце. На обращенной к нам носовой части корабля торчали блестящие стволы двух больших пушек, а на батарейных палубах виднелись другие орудия. Потом, когда мы взобрались по висячему трапу и очутились на палубе, нас поразили невероятная чистота и образцовый порядок повсюду.
Наш проводник привел нас на корму, где неподалеку от руля сидел на смотанном канате молодой мужчина. По платью его можно было бы принять за дворянина, каких немало встречается на улицах любого европейского города — даже белоснежные кружева ниспадали у него из-под рукавов на тонкие, нежные руки.
Лениво повернув к нам голову, он кивнул нашему проводнику, и тот с помощью Жака торжественно представил ему нас, словно на каком-нибудь балу. Офицер — он походил на такового, ведь и на пиратском корабле тоже должны были быть командиры — очень подробно расспросил нас о нашем прошлом, проявив особый интерес к тому, как относились к нам испанцы на Эспаньоле. Тут мы действительно смогли высказаться от чистого сердца, и наши ответы ему, по-видимому, доставили особое удовольствие.
Не знаю почему, но больше всего вопросов офицер задал мне. Он разговаривал со мной на испанском языке, которым я за время своего длительного пребывания на Эспаньоле уже немного овладел, а также на немецком, — поэтому мы не нуждались ни в каком толмаче.
Чем подробнее он расспрашивал меня, тем больше удивлялся моим рассказам. Я так разговорился с ним, что охотно рассказал ему печальную историю Криштуфека и многое другое, чего теперь уже не помню.
Потом, указывая на нас поочередно пальцем, офицер сказал:
— С тобой — все в порядке, — он имел в виду Жака. — Ты же у нас долго не выдержишь, — это относилось к Селиму, — в твоих глазах слишком много тоски по родине. А с тобой… — он показал теперь на меня, — с тобой, дружище, у нас будет немало хлопот. Ты немного мягкосердечен для нашего ремесла. У тебя мягкое сердце и в то же время упрямая голова. Это неудобное сочетание. Разумеется, неудобное главным образом для тебя самого…
Он не менее удивил меня тем, что исключительно верно охарактеризовал нас. Но я еще не знал, как именно сбудется его предсказание.
Наш провожатый — потом мы узнали, что он португалец и его зовут Диего, — отвел нас в трюм, указал нам койки и оставил нас одних, чтобы мы сами побродили по кораблю и немного познакомились с ним и его людьми. Этим воспользовался только Жак — он, конечно, не задумывался над тем, как и с кем вступить в разговор, и нисколько не смущался, если получал на свои вопросы короткие или даже односложные ответы. Все были заняты работой, так как корабль явно готовился к отплытию. По внешнему виду нельзя было определить, кто из них солдат, а кто — матрос, — все они делали то, что было наиболее важным в настоящее время. Это были люди самых различных возрастов — не было только стариков — и самых разных цветов кожи; даже Селим нашел тут двух своих земляков, по крайней мере по происхождению. Команда корвета мне живо напомнила команду галеры, разумеется, без ее кандалов и без плетей надсмотрщиков, — это следует подчеркнуть, хотя корабль был пиратским.
Во второй половине дня мы уже работали вместе со всеми матросами, и тут я не мог не заметить, как эти угрюмые, молчаливые и замкнутые люди пиратского корвета внимательно поглядывали на нас и сами помогали нам советом и примером побыстрее освоиться с корабельным делом.
Я был очень удивлен и обратил на это внимание Жака.
— По-видимому, все дело в том, — начал он не сразу, — что здесь никто не возвышается друг над другом.
От исправности корабля зависит их экспедиция. Вспомни-ка, что я рассказывал вам о том, как они делят добычу. Сейчас эти люди думают, собственно, не столько о себе, сколько заботятся о том, чтобы их корабль был как можно лучше подготовлен к бою и сражался с успехом.
То, что рассказал Жак, должно было скоро подтвердиться.
Дня через два, когда все припасы были переправлены с материка на корабль и на самом корабле закончены все приготовления, по усиливавшейся беготне я понял, что мы готовимся к отплытию.
Я наблюдал за тем, как матросы готовятся распускать паруса, как они проверяют петли на реях и следят за сматыванием канатов, чтобы они при подъеме парусов не завязались в узлы.
Тут кто-то притронулся к моему плечу. Это был офицер, который беседовал с нами.
— Ну, что ты скажешь обо всем этом? — спросил он меня своим спокойным голосом, производившим впечатление, что он принадлежит человеку, который очень устал и никак не может отдохнуть.
Я не знал, как ответить ему, и потому повторил все, что уже рассказывал Жаку и что слыхал от самого Жака. Офицер кивнул головой:
— Правильно. Но обратил ли ты внимание на те тюки, мешки и бочки, которые мы нагрузили?
Я сказал, что удивился, откуда берется столько припасов и кто снабжает ими пиратов, — да, я употребил это слово и тут же едва не прикусил себе язык от страха.
Офицер усмехнулся:
— Ты не смущайся, — меня это не обидит. Но больше не употребляй этого слова. Они не любят его. Что касается этих товаров, то нам доставляют их буканьеры, французские плантаторы, а некоторые — ты, наверное, даже удивишься… — испанские купцы. Порох и пули мы чаще всего покупаем у них.
— Но они ведь должны знать, что вы используете их порох как раз против них же, испанцев?
— Ну и что из этого? — громко рассмеялся офицер. — Для них это не важно, если они могут заработать на этом сами. А зарабатывают они прилично. Ведь мы вынуждены платить им за все в два раза дороже, если хотим получить от них то, что нам требуется. Они хорошо знают, что мы не можем идти за этим на рынок.
На пиратском корабле, кроме корабельного дела, я познакомился со многими другими вещами.
Вскоре всех нас созвали на палубу. Тесным кольцом мы обступили офицера, который взобрался на большую бочку и обратился к команде со следующими словами:
— Воины свободных морей! По приказу нашего главнокомандующего Франсуа Лолонуа я имею честь объявить вам о том, что он намерен со своей флотилией пересечь Караибское море и добраться до самых берегов Новой Венецуэлы.
Цель нашей экспедиции — испанский порт и город Маракайбо. Он богат, и в его окрестностях живут богатые плантаторы. У нас есть полные сведения о количестве тамошнего испанского гарнизона и об укреплениях порта. Задача будет нелегкая, но мы выполняли и более серьезные. Кто одобряет это предприятие и желает участвовать в нем, пусть поднимет руку. Кто — нет, тот покинет корабль и заберет с собой свои вещи и свою долю из доставшейся нам добычи.
В ответ все руки взлетели кверху.
Офицер слегка кивнул головой и продолжал:
— А теперь я так же, как перед каждой экспедицией, расскажу вам об условиях дележа той добычи, которая попадет нам в руки.
Прежде всего поднимите два пальца и поклянитесь, что никто из вас ничего не утаит у себя, — будь это захвачено в бою, на суше или на море, — принесет и сложит в кучу для общего раздела, — будь это деньги, драгоценности, оружие, одежда или что-либо иное. Кто оставит при себе хотя бы самую малейшую безделушку, тот будет изгнан с корабля и оставлен на суше без оружия и без надежды когда-либо вернуться к нам.
Когда мы присягнули, офицер продолжал:
— По окончании всей экспедиции или отдельной крупной вылазки добыча будет разделена таким образом, что деньги будут сразу же поровну розданы на руки, а вещи — справедливо оценены и распределены согласно их денежной стоимости.
После подсчета и оценки добычи до распределения ее будут выделены следующие обязательные доли: сто испанских талеров для плотников, которые построили корабль, завоевавший нам победу, двести талеров лекарю за его заботу и лекарства. Кроме того, определяется сумма для вознаграждения тех, кто получил увечье: шестьсот талеров каждому, кто лишился правой руки, пятьсот — левой, столько же — за потерянную ногу; сто талеров — за глаз или палец на руке. Тот, у кого перестанет сгибаться рука после ранения, получит столько же, сколько при ее потере, за тяжелые раны на теле, даже если они излечимы, пятьсот талеров.
