Вася в страшном волнении бросился наверх, в буфетной он увидал Петра. Тот стоял у стола и дрожащими руками бессмысленно перебирал какую-то посуду.
— Василь, — раздался в это время голос Франца Марковича.
Вася вздрогнул и неохотно, молча отправился вслед за Францем Марковичем в парадные комнаты, где уже собирались гости. Согласно заведенному обычаю, он всегда должен был присутствовать на тетушкиных именинах.
Анна Григорьевна, обычно не пускавшая его к себе на глаза, считала нужным показать гостям, как хорошо она относится к своему племяннику.
Вася вошел в гостиную, там было уже много народу, но двери продолжали распахиваться, и входили все новые и новые гости.
Анна Григорьевна величественно восседала в своем любимом кресле и каждому вновь приходившему говорила неизменно:
— Очень рада, спасибо, что меня, старуху, вспомнили.
Гости громко разговаривали и смеялись.
— Скажите, Павел Петрович, — говорила одна полная дама солидному господину в черном сюртуке, — вы вращаетесь в военных кругах, ничего не слышно об окончании войны?
Господин расхохотался.
— Мы, русские, слишком нетерпеливы, — сказал он, — вот англичане! Лорд Асквит прямо сказал, что будем воевать еще одиннадцать лет.
— Ну, что вы, что вы, одиннадцать лет, разве это возможно, — раздались голоса.
— А что же вы хотите? Позиционная война, — отвечал Павел Петрович, с удовольствием произнося это военное слово.
— Да ведь людей не останется!
— Ну, как не останется? Мы все тогда пойдем, я поступлю в легкую кавалерию.
Слова эти вызвали общий смех.
Вася стоял в уголке у окна.
«Нужно все сказать тетушке» — в волненьи думал он, — «она не должна сегодня заставлять Петра подавать чай, ему, вероятно, хочется остаться одному, ведь он даже не успел как следует расспросить дядю Власа».
Вася с минуту был в нерешительности, ему так редко приходилось разговаривать с Анной Григорьевной. Но вдруг, решившись, он подошел сзади к ее креслу и, улучив удобный момент, когда все гости о чем-то оживленно спорили, он нагнулся к ней и шепнул:
— Степан убит.
Тетушка вздрогнула от неожиданности и с неудовольствием обернулась к Васе.
— Как можно так подкрадываться! Какой Степан?
— Да Степан, сын Петра, — повторил Вася.
— Вот как! — протянула тетушка.
— Тетушка, — быстро заговорил Вася, — отпустите Петра, он сегодня не может чай подавать.
Анна Григорьевна нахмурилась.
— Не вмешивайся не в свое дело, — сказала она строго, — Петр не маленький, мог бы сам мне об этом доложить.
Вася хотел было что-то ответить, но в это время дверь с шумом распахнулась, и в гостиную вошел генерал Бирюков, дальний родственник Анны Григорьевны, занимавший важный пост в штабе.
— Ну, где наша именинница? — загудел он, подходя к Анне Григорьевне и на ходу расправляя седые бакенбарды, — поздравляю, поздравляю! С каждым годом все моложе! Можешь гордиться своей тетушкой, клоп, — прибавил он, страшно ущипнув Васю за щеку.
Затем он сделал общий поклон гостям, пробормотав что-то невнятное и, звеня шпорами, опустился в кресло.
— Ну, генерал, — произнес один из гостей, — чем вы нас порадуете сегодня?
— Хо, хо, все государственная тайна-с, — самодовольно засмеялся генерал, — дал обет молчания.
— Ну, скажите, — простонала полная дама, — ну, хоть что-нибудь.
Генерал вынул платок и высморкался, словно затрубил в трубу.
— Все благополучно, — произнес он вдруг, делая серьезное лицо, — главное не падать духом и не терять веры в героизм русского воина! Не извольте беспокоиться, Германия будет сметена!
И для вящей убедительности своих слов генерал дунул себе на ладонь, как бы сдувая Германию.
В это время отворилась дверь, и Петр в сопровождении другого молодого лакея вошел в гостиную, неся на подносе чай, печенье и конфеты.
В день тетушкиных именин чай подавался в гостиной. Хотя пить его в столовой было гораздо удобнее, но так уже полагалось для большей торжественности.
Вася с ужасом смотрел на Петра. Тот обходил гостей, и Вася удивлялся, как он может казаться таким спокойным.
— Я могу вам сообщить, — продолжал генерал, громко откашливаясь, — что по всему фронту началось наступление.
В гостиной раздался радостный гул.
Как раз в это время Петр подошел с подносом к генералу.
— Поздравляю тебя, — обратился к нему генерал, — сын Георгия заработает!
Вася с испугом увидел, как побледнел вдруг Петр, поднос запрыгал у него в руках, и — дзинь! — драгоценный сервиз полетел на пол и разбился на тысячу кусков, а Петр стоял, глядя в пространство, и повторял бессмысленно:
— Могилу он себе заработал, могилу!
Произошло замешательство. Другие лакеи увели Петра и бросились подбирать осколки посуды. Тетушка, повидимому, очень недовольная всем происшедшим, стала просить извинения у гостей.
— Ну, что вы, это так понятно, — произнесла одна из дам.
— Понятно-то, понятно, — пробормотал генерал, желая поднять общее настроение, — а коленку-то он мне все-таки ошпарил. Да-с, господа, — наставительно продолжал он, — подобные единичные смерти не должны нас смущать в нашей великой борьбе. Наоборот, мы должны радоваться, что человек пал, защищая отечество!
Страшная ярость вдруг охватила Васю. Сам не отдавая себе отчета в том, что он делает, он вдруг подошел к генералу и спросил его дрожащим голосом:
— А у вас есть сын на войне?
— Нет, — ответил генерал с недоумением.
— Ну, так и молчите! — крикнул Вася и при общем гробовом молчании выбежал из гостиной.
Возле большой узловой станции Юго-Западных железных дорог были построены огромные деревянные бараки. Это был 3-й образцовый эвакуационный пункт, приспособленный на несколько сот раненых.
С утра до вечера на пункте кипела лихорадочная работа, принимали и отправляли раненых, делали перевязки и операции.
Раненые стонали, кричали, одни просили лучше убить их, только чтоб избавить от ужасных мучений, другие, напротив, умоляли докторов спасти их во что бы то ни стало.
— Умру я, ваше благородие, — говорили одни, — кто же без меня за хозяйством-то посмотрит, ведь некому будет землицей-то заняться...
Доктора хмуро и привычно делали свое дело, не слушая этих давно надоевших им разговоров.
Воздух в бараках был тяжелый, смрадный. Непривычный человек, попав туда, начинал задыхаться. Мимо бараков по направлению к позициям тянулись бесконечные эшелоны, здоровые солдаты молча смотрели на раненых, выгружаемых с санитарных поездов, идущих навстречу.
Может быть, через несколько дней и они будут так же лежать с раздробленными костями. Для чего все это делалось, они хорошенько не понимали. Да и никто этого хорошенько не понимал. Но все послушно продолжали подталкивать пущенную в ход машину.
Среди раненых, лежавших на эвакуационном пункте, был один тяжело раненый солдат, значившийся в бараке под № 825. Он был привезен на пункт в бессознательном состоянии, без всяких документов. Грудь его была навылет пробита пулей, и коленка раздроблена. Он очень страдал и метался в жару.
Однажды старшая сестра подошла к дежурному врачу и сказала:
— Этот вот, 825-й... Уж очень странно он бредит.
— А что? — спросил дежурный врач.
— А так, все говорит, что воевать не надо, что войну помещики затеяли, надо, говорит, воевать не с внешним врагом, а с внутренним, удивляюсь, откуда он такие слова знает.
— Гм! — сказал врач, — это любопытно!
— Любопытно-то, любопытно, а только он кругом всех раненых смутил.
В это мгновение у входа в барак произошло движение, явился старший врач. Он отозвал в сторону дежурного и взволнованно спросил ого:
— Все ли у вас в порядке? А то, — добавил он, оглянувшись по сторонам, — я получил секретное извещение (он стал говорить шопотом), что верховный главнокомандующий, стало, быть, государь-император, сегодня вечером посетит наш пункт. Ведь вы знаете, что царь находится теперь рядом с нами в Могилеве-Подольском.
— У меня все в порядке, — сказал дежурный врач, отнесясь довольно хладнокровно к этому известию.
— Все равно, я хочу лично убедиться.
Старший врач, видимо, волновался и нервничал.
«Хочет Владимира получить с мечами», — подумал, усмехаясь, дежурный врач.
Старший врач придирался на каждом шагу, и усы дежурного врача начали сердито подергиваться. Проходя мимо одного из раненых, они услыхали, как тот вдруг сказал.
— Всех их к ногтю, негодяев!
Дежурный врач, случайно взглянув на номер, прибитый к койке, увидал цифру 825.
— Каких это негодяев? — сердито спросил старший врач.
Но раненый, не отвечая ему, продолжал, очевидно, в бреду:
