И что здесь всегда молчат.
Они прожили молча много дней, недель, месяцев.
Стэн на цыпочках слонялся по комнатам, боялся присесть, боялся дотрагиваться до вещей. Он мало что понял. И ему не у кого было спросить. Ему никто не объяснил. Никто не мог объяснить, почему она заболела, почему ее не вылечили доктора, почему она умерла и больше к ним не вернется. Флоелла заперлась у себя в комнате и все время читала.
Наверное, ей было еще хуже, потому что она была старше и больше знала. Но Флоеллу трудно понять. Она никогда не плакала. Может быть, у себя в «Дневнике чувств» она заполнила страничку под названием «Грусть» и немного утешилась.
Ну а Папочка… Папочка изо всех сил старался, чтобы все было как раньше. Водил их в школу, в гости к друзьям, покупал им еду и даже заставлял себя время от времени пробормотать: «А ты знаешь, что мама…»
Он хотел, чтобы они видели его веселым, но смех у него был какой-то ненастоящий. И голос тоже: как будто он уговаривал их выпить «это вкусненькое лекарство» или сходить в гости к противному дядюшке Арчи, у которого «вот увидите, как вам понравится». Специальный голос для разных «это-совсем-не-больно». А им было больно. И даже очень.
Им хотелось спрятаться от пустоты. Но было негде. И только прошлым летом они вдруг опять начали жить. Как-то вечером, когда Папочка разбирал антресоли и наткнулся на целую коробку фотографий.
Стэн с Флоеллой их раньше не видели. Они там были совсем малышами — радостные детишки со счастливыми папой и мамой. Все вместе.
Они их рассматривали, а Папочка сказал:
— Просто удивительно, Стэн, как ты на нее похож.
И голос у него был самый обыкновенный. Не торжественный, не особенно грустный, не этакий радостный голосочек. Нормальный голос.
А Флоелла вцепилась в какую-то фотографию и ужасно долго на нее смотрела.
А потом вдруг сказала:
— Я сама тогда больше всего хотела умереть.
И заревела. И у Папочки тоже текли по носу слезы.
Стэн стоял и не знал, что ему делать. Она ведь не плачет. Даже когда ударится ужасно сильно. А Папочка, если у него заметят слезинку, всегда объясняет, что это от холода или что-то попало в глаза…
И тут Стэну показалось, что пустота от них отодвинулась. Стало можно жить. А потом они переехали — попрощались с маминым домом. Не забыли его, нет, конечно, просто он стал для них ПРОШЛЫМ.
Стэн долго выискивал подходящее место для мишени. Флоелла залезла на стул, а он снизу кричал ей: «Туда! Нет чуть-чуть передвинь». А потом они по очереди кидали, и Папочка их ужасно смешил, и Флоелла все время хихикала, и они опять достали фотографии и долго-долго смотрели.
Папочка сказал, что им надо выбрать какую-нибудь мамину фотографию и поставить ее на камин.
И они целый час препирались и даже немножко поссорились, а потом помирились и решили, что самая лучшая — та, где на маме купальник в цветочек, а они сидят у нее на руках оба в отличных желтых соломенных шляпах.
Потом Папочка запихнул в сковородку три огромные сардельки, и они шипели и плевались маслом. А когда сардельки стали коричневыми и хрустящими, Папочка отнес сковородку на стол, и они съели все, до последней капельки.
Вечер был просто прекрасный, и все было так хорошо, пока… пока кто-то не включил телевизор.
«А теперь экстренный выпуск новостей».
Стэн зажмурился. Он прекрасно знал, что за лицо покажут сейчас на экране.
О Раймонде Голайте по-прежнему нет никаких известий.
Полиция до сих пор не знает, где его искать. Мальчика никто не видел, и тайна его исчезновения пока остается нераскрытой. Всех, кто может что-нибудь сообщить о Раймонде, просят немедленно откликнуться.
Немедленно… Значит, надо прямо сейчас… А что он им скажет? Он что-то видел, но ведь Фло-елла уже объяснила… Разве он может чем-нибудь помочь?
Предположим, он придет к ним. И станет рассказывать. Про то, как в окошке пустого дома появилось лицо? И как он увидел потом это лицо в «Новостях Ривердитча»? А расстояние между домами ярдов триста, и ветки мешают смотреть… Но лицо он запомнил?
НЕТ. Каждому ясно, какая это глупая чушь. Если Флоелла решила, что он ее разыграл, то уж полицейские точно скажут, чтоб он не валял дурака.
И тем более Папочка. Нетрудно представить, какое лицо у него будет, когда Стэн выступит со своим «сообщением». Папочка нахмурится и тихо скажет: «Стэн, такими вещами не шутят. Если хочешь что-нибудь рассказать, говори только правду».
Он уже видел, как они пойдут из полиции и Папочка грустно скажет: «Не ожидал от тебя такого». И как это будет ужасно.
Папочка ведь ни за что не поверит в его историю. Да он и сам с трудом верит.
В доме никого нет. Имельда сказала, а она-то уж знает. Он ведь и сам туда заходил, то есть в парк. Ну он неприятный, конечно, но какая разница, раз он совершенно пустой. Никаких признаков жизни.
Так что и у того окошка никто не мог стоять, а если и мог, он никак бы его не разглядел. С такого-то расстояния! И уж во всяком случае это не был Раймонд Голайт, потому что в то время он еще преспокойно ходил по музею.
Значит, он все придумал. Точно. Наверняка.
Да, конечно, но Стэну трудно было забыть это лицо и то, как оно глядело сквозь дождь, совсем настоящее и как будто бы неживое.
Стэн сказал, что идет к себе в комнату. Он накрылся с головой одеялом и повернулся так, чтобы лежать спиной к окну. И почему только Папочка до сих пор не повесил ему занавески!
Он слышал, как наверх прошла Флоелла, потом Папочка, мурлыкая что-то, отправился спать. Он слышал, как щелкнул выключатель.
Папочка лег.
Теперь вокруг было совсем темно. Вечерняя суматоха утихла, и улица замерла. Тихо-тихо. А Стэн все никак не мог уснуть.
Снаружи стоял старый черный дом, и на нем плясали лунные блики.
Огромный дом, опасный дом, пустой. Да, пустой. Так сказала Имельда.
Стэн спрятал голову под подушку. Не смотреть. И даже не думать об этом проклятом месте.
Но даже с закрытыми глазами он видел мрачный силуэт, одинокое окошко под крышей и лицо, которое глядит на него, через него, пустыми, пустыми зрачками… И сейчас у окна тоже, может быть, кто-то стоит. Тот, кого ищут повсюду. Раймонд Голайт.
Стэн вскочил на ноги. Он ДОЛЖЕН рассказать Папочке, и пусть тот смеется или называет его фантазером. Он должен рассказать Папочке то, о чем думал весь день. Может быть, все как-нибудь очень легко разъяснится и не надо будет больше бояться, что сходишь с ума.
Может быть, Папочка ему ПОМОЖЕТ, потреплет по волосам и скажет: «Ну что, понял теперь? Топай, спи». Он вышел в коридор. Тихонько толкнул дверь Папочкиной спальни и подкрался к кровати.
— Папочка, — прошептал он.
Никакого ответа.
— Папочка, — повторил он погромче.
Ни звука.
Он стоял и смотрел. Папочка посапывал, лежа на спине. Стэн дотронулся до его плеча. Папочка пробормотал что-то и повернулся на бок.
Стэн отдернул руку. Нет, не надо. Как его разбудишь, когда он так крепко спит? И как ни с того ни с сего заговоришь с ним про дом и про лицо?
«ПОМОГИ, — простонал внутри у него голосок. — ПОМОГИ, Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО ДЕЛАТЬ».
Но будить Папочку уже не хотелось.
Он запрыгнул в кровать и прижался щекой к простыне. Ему никогда не было так одиноко. Только когда мама умерла. А больше ни разу.
А когда наконец он заснул, ему приснился странный, полный ужасов сон. Он кричал и хотел убежать, но кто-то звал его, тянул к нему руки и умолял: «Помоги!» Лица не было видно. Только руки и широкие от страха глаза. Не мигая, они смотрели на Стэна.
Опять и опять чей-то голос просил: «Помоги мне, пожалуйста. Потом будет поздно». — «Кто ты? — спрашивал Стэн, катаясь по простыне, сбивая в кучу одеяло, подушку. — Кто же ты?»
Но ему не ответили. Глаза закрылись, а голос шептал теперь совсем невнятно.
Зато где-то рядом раздался смешок. Гадкий, злой, так смеются только жестокие люди, и Стэн всхлипнул, потому что смех приближался и, значит, этот человек сейчас доберется и до него.
Он проснулся. Лоб был мокрым от пота, зубы стучали. Стэн сел на кровати и прислушался. Опять смех.
— Пошел вон! — закричал Стэн и тут только очнулся окончательно.
Стэн посмотрел на часы. Полвторого… Так рано? Ночь только что началась, ей тянуться еще много-много часов. Длинная темная ночь.
И он здесь один.
Он спустил ноги на коврик и постоял, стараясь дышать равномерно, чтобы скорей успокоиться. Ну вот, кажется, прошло.
Стэн повернулся. И посмотрел в окно на деревья, на небо, на дом. И УВИДЕЛ. В сводчатом окошке, высоко, под самой крышей.
Там было лицо, неподвижное и почти прозрачное. Оно немножко поблескивало, как будто изнутри его освещал маленький огонек.
Бледные щеки и лоб и сверкающие глаза. Каждая черточка видна так, что, кажется, можно потрогать пальцем. Вытянуть руку и прислонить ладонь… к чему?
