том, что наделала, вспомнила, что Поль подвергал свою жизнь опасности, чтобы защитить ее от волков.
«Бедняжка Поль, — думала она, — как я зло отблагодарила его! Что сделать, чтобы он перестал сердиться? Я не стану просить прощения. У, какая скука пойти и говорить: “Простите!” …Однако, — рассуждала она дальше, — быть злой тоже нехорошо. И как же Поль простит меня, если я не попрошу прощения?»
Подумав еще немного, Соня постучала в дверь комнаты, где заперся брат, но на этот раз тихонько, и ласково позвала:
— Поль, Поль!
Но Поль не отвечал.
— Поль, — прибавила она еще нежнее, — милый Поль, прости, что рассердила тебя, что была злючкой. Поль, уверяю тебя, я больше не буду!
Дверь легонько отворилась и показалась голова Поля. Он недоверчиво поглядел на Соню.
— Ты не сердишься? Правда? — спросил он.
— Нет-нет, голубчик, право, не сержусь, — ответила Соня, — я сожалею, что так себя вела.
Поль отворил двери настежь, и Соня увидела, что у него все лицо в ссадинах. Она вскрикнула и бросилась обнимать Поля.
— Бедняжечка Поль, что я наделала! Как я тебя исцарапала! Чем тебя вылечить?
— Ничего, и так пройдет, — отвечал Поль. — Надо только умыться. Как кровь обмоется, ничего не будет заметно.
Соня побежала вместе с Полем искать кувшин с водой, но сколько он ни мылся, сколько ни тер лицо, царапины оставались на месте. Соня была в отчаянии.
— Что скажет маменька? — ужаснулась она. — Она рассердится и накажет меня.
Поль также приходил от этого в отчаяние, он не знал, как избавить Соню от выговора.
— Жаль, нельзя сказать, что я упал в терновник [11], потому что это неправда… Постой… если… Ты сейчас увидишь!
И Поль побежал к рощице у дома, Соня за ним. Поль остановился у куста остролиста [12], бросился в него и стал кататься. Колючие листья поцарапали и порезали ему лицо. Он встал, ссадин стало больше прежнего.
Увидев его лицо в крови, Соня просто зарыдала.
— Это из-за меня ты мучаешь себя, Поль! Ты исцарапался еще больше, только чтобы меня не наказали. Ах, Поль, милый мой, как ты добр! Как я люблю тебя!
— Пойдем поскорее домой, надо вымыть лицо, — сказал Поль. — Не печалься, Сонюшка, мне совсем не больно, завтра все пройдет. Только, пожалуйста, не рассказывай, что ты меня поцарапала. Если ты скажешь, ты огорчишь меня, и получится, что я напрасно второй раз расцарапал себе лицо. Обещаешь молчать?
— Да, — отвечала Соня, целуя его, — я сделаю все, что ты только захочешь.
Дети отправились в комнату, и Поль обмыл лицо.
Когда они вышли в гостиную, обе маменьки вскрикнули, увидев исцарапанное и опухшее лицо Поля.
— Где это ты постарался? — ахнула госпожа д’Обер. — Можно подумать, что ты валялся в терновнике.
— Так, маменька, и было, — отвечал Поль. — Я с разбегу упал в куст остролиста и, когда старался подняться, исцарапал себе лицо и руки.
Госпожа д’Обер неодобрительно покачала головой:
— И зачем было спешить? Надо было вставать потихоньку.
— А ты где была, Соня? — поинтересовалась госпожа де Реан. — Ты должна была бы помочь брату подняться.
— Она бежала за мной, тетя, но не успела помочь: когда она подбежала, я уже вскочил, — вступился за девочку Поль.
Госпожа д’Обер увела Поля, чтобы смазать ему ссадины мазью.
Соня осталась в гостиной, маменька внимательно смотрела на нее:
— Что ты такая грустная, Соня?
— Я не грустная, маменька, — покраснев, отвечала девочка.
— Нет, ты грустна, словно тебя что-то мучит, ты неспокойна.
— Право, маменька, нет, — сказала Соня, но в глазах ее заблестели слезы.
— Полно, ты говоришь, а сама чуть не плачешь.
Тут уж Соня не выдержала и громко разрыдалась:
— Я не могу… вам сказать… Я обещала… Полю…
— Послушай, Соня, — промолвила госпожа де Реан, притянув дочь к себе, — если Поль сделал что-нибудь дурное, тебе незачем держать обещания не говорить мне. Даю тебе слово: я не стану выговаривать Полю и не скажу его маме. Мне только хочется знать, отчего ты так грустна, о чем так горько плачешь. Ты должна сказать мне!
Соня спрятала головку в коленях госпожи де Реан и так зарыдала, что ни слова не могла сказать.
Госпожа де Реан ее все успокаивала, утешала, и наконец Соня призналась:
— Поль не сделал ничего худого, маменька, напротив, он добрый, а я… я злючка, он для того и в куст упал, чтобы меня избавить от выговора.
Госпожа де Реан, удивляясь больше и больше, стала расспрашивать Соню, и та рассказала матери все, что было между ней и Полем.
— Какой славный мальчик! — восхитилась госпожа де Реан. — Какое доброе сердце! Какая храбрость и какая доброта! А ты, Соня… Какая разница между тобой и Полем! Ты вспыльчива, неблагодарна, а он тебя всегда прощает, забывает все обиды и еще сегодня так великодушно поступил относительно тебя!
— Да, маменька, да, я чувствую это, впредь никогда не рассержусь на Поля.
— Мне незачем наказывать тебя или делать выговор: ты сама чувствуешь, что виновата перед Полем. Это и есть твое наказание, и оно полезнее всех, какие я могла бы придумать. И потом ты созналась во всем, за одну эту откровенность стоит простить тебя.
Однажды Соня сидела в маленьком кресле. Она ничего не делала и задумалась.
— О чем ты задумалась? — спросила ее госпожа де Реан.
— Я думаю, маменька, о Лизе Шено, — ответила Соня.
— По какому это случаю ты вспомнила про нее?
— Я вчера заметила у нее на руке большую царапину, и когда спросила, что с ней случилось, она покраснела, спрятала руку и потихоньку сказала: «Молчи! Это я себе в наказание». Я не могу понять, что это значит.
— Если хочешь, я объясню тебе, — сказала госпожа де Реан, — я сама заметила эту царапину, и мама Лизы все мне рассказала. Послушай, это очень поучительно.
Соня, весьма довольная тем, что придется выслушать историю, подвинула свое креслице поближе.
И госпожа де Реан начала рассказ:
— Ты знаешь, Лиза очень добрая девочка, но, к несчастью, слишком вспыльчива. — Тут Соня потупила глаза. — Ей случается в сердцах ударить няню. Потом она искренне раскаивается, но надо бы думать об этом раньше. Третьего дня Лиза гладила куклино белье и платье, няня сама ставила утюги в камин, чтобы девочка не обожглась. Лизе не нравилось, что ей не позволяют самой греть утюги, но няня останавливала ее всякий раз, как девочка пробиралась к огню. Наконец Лизе удалось
