— Я молчу. А скалкой не грозитесь, все равно не ударите.
— Это почему? — Агриппина Тихоновна угрожающе выпрямилась во весь свой могучий рост.
— Не ударите.
— Почему не ударю, спрашиваю я тебя?
— Почему? — Генка поднял пешку и задумчиво держал ее в руке. — Потому что вы меня любите, тетенька, любите и уважаете…
— Дурень, ну, право, дурень! — засмеялась Агриппина Тихоновна. — Ну почему ты такой дурень?
— Мат! — объявил вдруг Слава.
— Где? Где? Где мат? — заволновался Генка.— Правда-… Вот видите, тетя, — добавил он плачущим голосом,— из-за ваших голубцов верную партию проиграл!
— Невелика беда! — сказала Агриппина Тихоновна и вышла в кухню.
— Что ты, Генка, все время с теткой ссоришься?— сказал Слава. — Как тебе не стыдно!
— Я? Ссорюсь? Что ты! Это разве ссора? У нее такая манера разговаривать — и всё. — Генка снова начал расставлять фигуры на доске: — Давай сыграем, Миша.
— Нет, — сказал Миша, — пошли во двор… Чего дома сидеть!
Генка сложил шахматы, закрыл доску, и мальчики побежали во двор.
Уже май, но снег на заднем дворе еще не сошел.
Наваленные за зиму сугробы осели, почернели, сжались, но, защищенные восемью этажами тесно стоящих зданий, не сдавались солнцу, которое изредка вползало во двор и дремало на узкой полоске асфальта, на белых квадратах «классов», где прыгали девочки.
Потом солнце поднималось, лениво карабкалось по стене все выше и выше, пока не скрывалось за домами, и только вспученные расщелины асфальта еще долго выдыхали из земли теплый волнующий запах.
Мальчики играли царскими медяками в пристеночек. Генка изо всех сил расставлял пальцы, чтобы дотянуться от своей монеты до Мишкиной.
— Нет, не достанешь, — говорил Миша, — не достанешь… Бей, Жила, твоя очередь.
— Мы вдарим, — бормотал Борька, прицеливаясь на Славину монету, — мы вдарим… Есть! — Его широкий сплюснутый пятак покрыл Славин,— Гони копейку, буржуй!
Слава покраснел:
— Я уже всё проиграл. За мной будет.
— Что же ты в игру лезешь? — закричал Борька.— Здесь в долг не играют. Давай деньги!
— Я ведь сказал тебе — нету. Отыграю и отдам.
— Ах, так?! — Борька схватил Славин пятак. — Отдашь долг — тогда получишь обратно.
— Какое ты имеешь право? — Славин голос дрожал от волнения, на бледных щеках выступил румянец. — Какое ты имеешь право это делать?
— Значит, имею, — бормотал Борька, пряча пятак в карман. — Будешь знать в другой раз.
Миша протянул Борьке копейку:
— На, отдай ему биту… А ты, Славка, не имеешь денег — так не играй.
— Не возьму, — мотнул головой Борька, — чужие не возьму. Пусть он сам отдает.
— Зажилить хочешь?
— Может, хочу…
— Не выйдет. Отдай Славке биту!
— А тебе чего? — ощерился Борька. — Ты здесь что за хозяин?
— Не отдашь? — Миша вплотную придвинулся к Борьке.
— Дай ему, Мишка! — крикнул Генка и тоже подступил к Борьке.
Но Миша отстранил его:
— Постой, Генка, я сам… Ну, последний раз спрашиваю: отдашь?
Борька отступил на шаг, отвел глаза. Брошенный им пятак зазвенел на камнях.
— На, пусть подавится! Подумаешь, какой заступник нашелся…
Он отошел в сторону, бросая на Мишу злобные взгляды.
Игра расстроилась. Мальчики сидели возле стены на теплом асфальте и грелись на солнце.
В верхушках чахлых деревьев путался звон колоколов, доносившийся из церкви Николы на Плотниках. На протянутых от дерева к дереву веревках трепетало развешанное для сушки белье; деревянные прищепки вздрагивали, наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Какая-то бесстрашная женщина стояла на подоконнике в пятом этаже и, держась рукой за раму, мыла окно.
Миша сидел на сложенных во дворе ржавых батареях парового отопления и насмешливо посматривал на Борьку.
Сорвалось! Не удалось прикарманить чужие деньги. Недаром его «Жилой» зовут! Торгует на Смоленском папиросами врассыпную и ирисками, которые для блеска облизывает языком. И отец его, Филин, завскладом,— такой же спекулянт…
А Борька как ни в чем не бывало рассказывал ребятам о попрыгунчиках.
— Закутается такой попрыгунчик в простыню, — шмыгая носом, говорил Борька, — во рту электрическая лампочка, на ногах пружины. Прыгнет с улицы прямо в пятый этаж и грабит всех подряд. И через дома прыгает. Только милиция к нему, а он скок — и уже на другой улице.
— А ну тебя! — Миша пренебрежительно махнул рукой.— Болтун ты, и больше ничего. «Попрыгунчики»…— передразнил он Борьку. — Ты еще про подвал расскажи, про мертвецов своих.
— А что, — сказал Борька, — в подвале мертвецы живут. Там раньше кладбище было. Они кричат и стонут по ночам, аж страшно.
— Ничего нет в твоем подвале, — возразил Миша.— Ты все это своей бабушке расскажи. А то «кладбище», «мертвецы»…
— Нет, есть кладбище, — настаивал Борька. — Там и подземный ход есть под всю Москву. Его Иван Грозный построил.
Все рассмеялись. Миша сказал:
— Иван Грозный жил четыреста лет назад, а наш дом всего десять лет как построен. Уж врал бы, да не завирался.
— Я вру? — Борька ехидно улыбнулся.— Пойдем со мной в подвал. Я тебе и мертвецов и подземный ход — все покажу.
— Не ходи, Мишка, — сказал Генка: — он тебя заведет, а потом будет разыгрывать.
Это была обычная Борькина проделка. Он один из всех ребят знал вдоль и поперек подвал — громадное мрачное помещение под домом. Он заводил туда кого-нибудь из мальчиков и вдруг замолкал. В темноте, не имея никакой ориентировки, спутник тщетно взывал к нему. Борька не откликался. И, только помучив свою жертву и выговорив себе какую-нибудь мзду, Борька выводил его из подвала.
— Дураков нет, — продолжал Генка, уже попадавшийся на эту удочку. — Ползай сам по своему подвалу.
— Как хотите, — с деланным равнодушием произнес Борька. — Испугались — так и не надо.
Миша вспыхнул:
— Это ты про кого?
— Про того, кто в подвал боится идти.
— Ах, так… — Миша встал. — Пошли!
Они вышли на первый двор, спустились в подвал и осторожно пошли по нему, касаясь руками скользких стен. Борька — впереди, Миша — за ним. Под их ногами осыпалась земля и звенел по временам кусочек жести или стекла.
Миша отлично понимал, что Борька хочет его разыграть. Ладно, посмотрим, кто кого разыграет…
Они двигались в совершенной темноте, и вот, когда они уже далеко углубились внутрь подвала, Борька вдруг затих.
«Так, начинается», — подумал Миша и, стараясь говорить возможно спокойней, спросил:
— Ну, скоро твои мертвецы покажутся? Голос его глухо отдавался в подземелье и, дробясь, затихал где-то в дальних, невидимых углах,
Борька не отвечал, хотя его присутствие чувствовалось где-то совсем близко. Миша тоже больше не окликал его.
Так прошло несколько томительных минут. Оба мальчика затаили дыхание. Каждый ждал, кто первый подаст голос. Потом Миша тихонько повернулся и пошел назад, нащупывая руками повороты. Ничего, он сам найдет дорогу, а как выберется отсюда, закроет дверь и продержит здесь Борьку с полчасика. Вперед ему наука будет…
Миша тихонько шел. Позади себя он слышал шорох: Борька осторожно крался за ним. Ага, не выдержал! Не захотел один оставаться.
Миша продолжал двигаться по подвалу. Нет! Не туда он идет! Проход должен расширяться, а он, наоборот, сужается. Но Миша все шел и шел. Как Борька видит в такой темноте? А вдруг Борька оставит его здесь одного и он не найдет дороги? Жутковато все же.
Проход стал совсем узким. Мишино плечо коснулось противоположной стены. Он остановился. Окликнуть Борьку? Нет, ни за что… Он поднял руку и нащупал холодную железную трубу. Где-то журчала вода. Вдруг сильный шорох раздался над его головой. Ему показалось, что какая-то огромная жаба бросилась на него. Он метнулся вперед, ноги его провалились в пустоту, и он полетел куда-то вниз…
Когда прошел первый испуг, он поднялся. Падение не причинило ему вреда. Здесь светлей. Смутно видны серые неровные стены. Это узкий проход, расположенный перпендикулярно к тому, по которому шел Миша, приблизительно на пол-аршина ниже его.
— Мишка-а! — послышался голос. В верхнем коридоре зачернела Борькина фигура. — Миша! Ты где?
Миша не откликался. Ara! Заговорил! Пусть поищет.
Миша прижался к стене и молчал.
— Миша, Миша, ты где? — беспокойно бормотал Борька, высунув голову и осматривая проход. — Что же ты молчишь? Мишк…
— Где твой подземный ход? — насмешливо спросил Миша. — Где мертвецы? Показывай!
— Это и есть подземный ход,— зашептал Борька,— только туда нельзя ходить. Там самые гробы с мертвецами стоят.
