— Это и есть подземный ход,— зашептал Борька,— только туда нельзя ходить. Там самые гробы с мертвецами стоят.
— Боюсь я твоих мертвецов! — Миша двинулся по проходу.
Но Борька схватил его за плечо.
— Смотри, Мишка, — волнуясь зашептал он, — говорю тебе, идем назад, а то хуже будет…
— Что ты меня пугаешь?
— А ты не ходи. Мы без фонаря все равно ничего не найдем. Я завтра фонарь достану, тогда пойдем.
— Не обманешь! Знаю я тебя!
— Ей-богу! Чтоб мне провалиться на этом месте! А не пойдешь назад, смотри: уйду и не вернусь. Пропадай здесь.
— Испугался я очень — презрительно ответил Миша, но пополз вслед за Борькой обратно.
Они вышли из подвала. Ослепительное солнце ударило им в глаза.
— Так смотри, — сказал Миша: — завтра утром.
— Всё, — ответил Борька, — договорились.
На заднем дворе появился Шура Огуреев, или, как его называли ребята, Шурка Большой, самый высокий во дворе мальчик. Он считался великим артистом и состоял членом драмкружка клуба. Клуб этот находился в подвальном помещении первого корпуса и принадлежал домкому. Ребят туда не пускали, кроме Шурки Большого, который по этому поводу очень важничал.
— А, Столбу Верстовичу! — приветствовал его Миша.
Шура бросил на него полный достоинства взгляд:
— Что это у тебя за ребяческие выходки! Я думал, что ты уже вышел из детского возраста.
— Ишь ты, какой серьезный! — сказал Генка.— Где это тебя так выучили? В клубе, что ли?
— Хотя бы в клубе. — Шура сделал многозначительную паузу. — Вам-то хорошо известно, что в клуб пускают только взрослых.
— Подумаешь, какой взрослый нашелся! — сказал Миша.— Вырос длинный, как верста, вот тебя и пускают в клуб.
— Я клубный актив, — важно ответил Шура, — а тебе если завидно, так и скажи.
— Нас в клуб не пускают потому, что мы неорганизованные, — сказал Слава, — а вот, говорят, на Красной Пресне есть отряд юных коммунистов, и они имеют свой клуб.
— Да, есть, — авторитетно подтвердил Шура, — только они называются по-другому, не помню как. Но это для маленьких, а взрослые вступают в комсомол.
Шура намекал на то, что он посещает комсомольскую ячейку фабрики и собирается вступить в комсомол.
— Здорово… — задумчиво произнес Миша. — У ребят — свой отряд!
— Это, наверно, скауты,— сказал Генка.— Ты, Славка, что-нибудь путаешь.
— Нет, я не путаю. Скауты носят синие галстуки, а эти — красные.
— Красные? — переспросил Миша. — Ну, если красные, значит они за советскую власть. И потом, ведь на Красной Пресне — какие там могут быть скауты! Самый пролетарский район.
— Да, — подтвердил Шура,— они за советскую власть.
— И у них есть свой клуб?
— А как же, — сказал Шура и неуверенно добавил: — У них у каждого есть членский билет.
— Здорово!.. — снова протянул Миша. — Как же я об этом ничего не слыхал? Ты это, Славка, откуда все знаешь?
— Мальчик один в музыкальной школе рассказывал.
— Почему же ты точно все не узнал? Как они называются, где их клуб, кого принимают…
— «Принимают»! — засмеялся Шура. — Думаете, так просто: взял и поступил. Так тебя и приняли!
— Почему же не примут?
— Не так-то просто! — Шура многозначительно покачал головой. — Сначала нужно проявить себя.
— Как это — проявить?
— Ну… вообще, — Шура сделал неопределенный жест,— показать себя… Ну вот, как некоторые: работают в клубе, ходят на комсомольские собрания…
— Ладно, Шурка, — перебил его Миша, — не надо уж слишком задаваться! Ты много задаешься, а пользы от тебя никакой.
— То есть как?
— Очень просто. Ты ведь собираешься в комсомол поступить. Ну вот. Комсомольцы на фронте воевали. Теперь на заводах, на фабриках работают. A ты что? Стоишь за кулисами, толпу изображаешь… Ты вот что скажи: хочешь быть режиссером?
— Как это — режиссером? У нас режиссер товарищ Митя Сахаров.
— Он режиссер взрослого драмкружка, а мы организуем детский, тогда всех ребят будут пускать в клуб. По-ставим пьесу. Сбор — в пользу голодающих Поволжья. Вот и проявим себя.
— Правильно! — сказал Слава. — Можно еще и музыкальный кружок, потом хоровой, рисовальный.
— Не позволят…— Шура с сомнением покачал головой, но по глазам его было видно, что ему очень хочется быть режиссером.
— Позволят, — настаивал Миша. — Пойдем к товарищу Мите Сахарову. Так, мол, и так: хотим организовать свой драмкружок. Разве он может нам запретить?
— А он вас в шею! — крикнул Борька, собиравший на помойке бутылки.
— Не твое дело! — Генка погрозил ему кулаком.— Торгуй своими ирисками.
— Конечно, — продолжал размышлять Шура, — это неплохо… Но по характеру своего дарования я исполнитель, а не режиссер…
— Ну и прекрасно,— сказал Миша: — раз ты исполнитель, так и будешь исполнять режиссера. Чего тут думать!
— Хорошо, — согласился наконец Шура.— Только уговор: слушаться меня во всем. В искусстве самое главное— дисциплина. Ты, Генка, будешь простаком. Ты, Славка,— героем, ну и, конечно, музыкальное оформление. Мишу предлагаю администратором. — Шурка покровительственно посмотрел на остальных ребят. — Инженю и прочие амплуа я распределю потом, после испытаний.
Клуб состоял из одного только зрительного зала и сцены. Когда не было спектакля или собрания жильцов, скамейки сдвигались к одной стороне и в разных углах клуба работали кружки.
Домашние хозяйки и домработницы учились в ликбезе. На сцене происходили репетиции драмкружка. В середине зала биллиардисты катали шары, задевая киями музыкантов струнного оркестра. Надо всем этим господствовал заведующий клубом и режиссер товарищ Митя Сахаров. Это был вечно озабоченный молодой человек в длинной порыжевшей бархатной толстовке с лоснящимся черным бантом и в узких брюках «дудочкой». У него длинный, тонкий нос и острый кадык, готовый вот-вот разрезать изнутри Митино горло. Растопыренной ладонью Митя ежеминутно откидывал назад падающие на лицо длинные, прямые, неопределенного цвета волосы.
Шура подтолкнул вперед Мишу:
— Говори. Ведь ты администратор. — А сам отошел в сторону с таким видом, будто он совсем ни при чем и сам смеется над этой ребячьей затеей.
— М-да… — процедил Митя Сахаров, выслушав Мишину просьбу. — М-да… У меня не театральное училище, а культурное учреждение. М-да… Культурное учреждение в тисках домкома… — И он ушел на сцену, откуда вскоре, послышался его плачущий голос: — Товарищ Парашина, вникайте в образ, в образ вникайте… Миша подошел к ребятам:
— Ничего не вышло. Отказал. У него не театральное училище, а культурное учреждение в тисках домкома.
— Вот видите, — сказал Шура, — я так и знал!
— Ты всегда «так и знал»! — рассердился Миша.
Мальчики стояли задумавшись. Гулко стучали шары на бильярде. Струнный оркестр разучивал «Турецкий марш» Моцарта. А со стены, с плаката, изможденный старик протягивал костлявую руку: «Помоги голодающим Поволжья!» Глаза его горели лихорадочным огнем, и с какой стороны ни подойти к плакату, глаза неотступно следовали за тобой, как будто старик поворачивал голову.
— Есть еще выход, — сказал Миша.
— Какой? — Пойти к товарищу Журбину.
— Ну-у, — махнул рукой Шура, — станет он заниматься нашим кружком, член Моссовета… Я не пойду к нему… Еще на Ведьму нарвешься.
— А я пойду, — сказал Миша. — В конце концов, это не собственный клуб Мити Сахарова… Айда, Генка! По широкой лестнице они поднялись на четвертый этаж, где жил Журбин. Миша позвонил. Генка в это время стоял на лестнице. Он отчаянно трусил и, когда послышался шум за дверью, бросился бежать, прыгая через три ступеньки. Дверь открыла соседка Журбина, высокая, тощая женщина с сердитым лицом и длинными, выпирающими зубами. За злой характер ребята называли ее Ведьмой.
— Тебе чего? — спросила она.
— Мне нужен товарищ Журбин.
— Зачем?
— По делу.
— Какое еще дело! Шляются тут… — пробормотала она и захлопнула дверь, едва не прищемив Мише нос.
— Ведьма! — закричал Миша и бросился вниз по лестнице.
Он почти скатился по ней и вдруг уткнулся в кого-то. Миша поднял голову. Перед ним стоял товарищ Журбин.
— Что такое? Ты чего безобразничаешь? — строго спросил Журбин.
Миша стоял, опустив голову.
— Ну? — допрашивал его Журбин. — Ты что, глухой?
— Н-нет…
— Что же ты не отвечаешь? Смотри больше не безобразничай. — Тяжело ступая, Журбин медленно пошел вверх по лестнице.
Миша побрел вниз. Как нехорошо получилось! Он слышал над собой тяжелые шаги Журбина. Потом шаги затихли, раздался скрежет ключа в замке, шум открываемой двери. Миша остановился, обернулся и, крикнув: «Товарищ Журбин, одну минуточку!» — побежал вверх.
