Жаль, нельзя будет посмотреть, как вытянется породистая физиономия Андровского.
На обратном пути, в автобусе, к Маше подсел Володя, как бы нечаянно оттерев уже готовую плюхнуться на сиденье Надюху. Колбасная принцесса из мстительности устроилась сзади и всю дорогу дышала им в уши.
Ни о чем важном в таких условиях говорить было невозможно, зато неожиданную важность приобрел недавний разговор в ресторане, которому Маша тогда не придала значения. Обстановка была неподходящая. Кругом питаются, человек под руку отводит тебя к маме и говорит: «Пришлось соврать, что ты мне нравишься». Разумеется, если он сам признается, что соврал, то ни о чем особенном речи быть не может, несмотря даже на то, что человек похож на крашеного перекисью Киркорова. И ты так же не всерьез спрашиваешь: «А на самом деле?» — «На самом деле тоже, но давай не смешивать, против Эльчина я бы крокодилу помог». И это ясно: не мог же человек сказать: «Нет, ты мне не нравишься, я такой уродины в жизни не видал», тем более, что это неправда.
Но теперь, когда Володя сидел рядом, в сказанном раньше появилась доля серьезности. Было «Пришлось СОВРАТЬ, что ты мне нравишься», а стало «Пришлось соврать, что ТЫ МНЕ НРАВИШЬСЯ». Не исключался и третий, неопределенный вариант: «ПРИШЛОСЬ соврать, что ты мне нравишься».
Расстались, даже не попрощавшись. Володю окликнул из бара незнакомый парень, он сказал: «Извини, мы с ним год не виделись» и ушел обниматься и болтать. А Маша, наскоро простив Надюху за настырность, поплелась к ней обсуждать все смысловые оттенки фразы «Пришлось соврать, что ты мне нравишься».
У колбасной принцессы она просидела до полуночи. Напряженная дискуссия с примерами из художественной литературы и личной практики привела к общеизвестному выводу, что все мальчишки гады. Ну что ему стоило прямо сказать: «Ты мне нравишься»?!
Маша доплелась до своей комнаты, мечтая об одном: рухнуть на кровать Тургенева, и пусть не успевшие спрятаться клопы пеняют на себя.
Но заснуть ей пришлось нескоро.
Нож Ваха украл в ресторане. С чужого стола, конечно. Плохо наточенный, с закругленным концом и неудобно сидящей в ладони мельхиоровой ручкой, он мало годился для дела. Но покупать нож в магазине было нельзя: продавец запомнит.
На заднем дворе музея Ваха раскопал из-под снега кирпич, принес в номер и стал точить свое оружие. Ш-ших, ш-ших. Кирпич мягкий, сталь крепкая. Много работы.
Эльчин заинтересовался:
— Кинжал делаешь? Кровная месть девке?
— Почему кровная? Просто месть. Не по не по адату, а по шариату, — объяснил Ваха.
— А какая разница?
Он и этого не знал.
— Адат — законы предков, шариат — законы мусульман. Не всегда одинаковые. Наши адаты разрешали кровную месть. У тебя угнали овец, ты всю семью обидчика вырежешь. А Священный Коран говорит: зачем убивать, если у тебя никого не убили? Надо око за око, зуб за зуб.
Эльчин понял, что Ваха серьезно, и загорелся:
— Тогда и я с тобой! Прижать ее в углу, нож к горлу и — по морде!
— Нет, это моя месть, — сказал Ваха и опять ножом: ш-ших, ш-ших.
Лезвие уже острое, годится горло резать. Но девка не будет спокойно ждать. Дерется, как спецназовец. Надо и конец клинка заточить. Сперва ударить ее в живот, а уж потом — на левый бок и лицом к Мекке.
Ш-ших, ш-ших. Эльчину надоело смотреть, ушел. Опять пива насосется, шайтан! Какой отец, такой и сын.
Ш-ших, ш-ших. Готово острие, а к девке еще рано: люди не спят, по коридору ходят. Ваха разрезал бумажник, оплел рукоятку ножа кожей. Это чтобы не скользила в ладони, когда ее кровью зальет.
А в коридоре музыка, топот. И вдруг в дверь повалили рожи в масках: козлы, свиньи, какие-то круглолицые с зеленым хохолком! Пялятся на Ваху. Эльчин впереди, нарядился кафирским Дедом Морозом:
— Ну как?! — орет. — Готово орудие мести?
Выдал, болтун проклятый, выдал, шайтан! Рожи галдят, смеются. Ваха упал на диван, отвернулся. Слышит — его нож по рукам пошел:
— Ты смотри, как бритва!
— И ручка… Народное творчество…
— Ой, девочки, держите его, я боюсь!
Ваха лежит, ждет охрану или сразу ментов. А рожи поорали и ушли со своей музыкой. «Правильно, — думает Ваха, — гражданское население удалили, сейчас спецназ ворвется».
Тишина. Только чудится Вахе, вроде дышит кто-то. Не выдержал, обернулся. Сидит девка, вертит в руках его нож.
— Ты ведь правда хотел меня резать, — говорит, а на шее бьется голубая жилка. — Они не поняли никто, думали, шутишь. А ты обиделся, да? Бедненький!
Если бы она стала драться, Ваха бы тоже дрался. Если бы закричала, Ваха дрался бы все равно, и отнял бы нож, и полоснул бы по голубой жилке. А она сказала: «Бедненький!».
Ваха отвернулся. Под лопаткой чесалось, значит, девка сюда вонзит нож. Кто прятался в лесах, тот чужие взгляды чувствует спиной. Он уловил шорох и подумал: «Ну и пусть».
Легкая, пахнущая почему-то яблоком рука прикоснулась к его щеке.
— Не плачь. Хочешь, я извинюсь?
— Я плачу?! — возмутился Ваха.
— Нет, конечно. Прости, я ошиблась.
Ваха успокоился и тогда понял, что правда плачет. Он, моджахед. А кафирская девка его жалеет. Это было так непонятно и так позорно, что Ваха заплакал сильнее.
— Не смотри на меня! Отвернись, девка! — выдавил он.
— А ты другие слова знаешь? «Девушка», например. Или «Маша».
— Мириам по-нашему. А я Ваха, это значит «живи».
— А почему тебя Сейраном зовут?
Попался! Ваха сразу вспомнил каждый шорох за спиной. Был стук? Был, слышался, это Маша положила нож на стол. Оттолкнуть ее, вскочить… А потом? Пробраться в Ичкерию, подорвать еще один бронетранспортер. Мало Ваха их подорвал? А по щеке его не гладили. Может, мама в детстве, но Ваха не помнил.
— Ваха — домашнее имя, меня так мама звала, а Сейран — имя для всех, — вывернулся он. — У вас разве не бывает?
— Бывает. Мою одноклассницу дома зовут Кошкой. А почему ты сказал «звала»? Она теперь с тобой не живет?
— Она нигде не живет. Снаряд попал в дом.
— У вас в Азербайджане?
— Да. Где ж еще? — подтвердил Ваха. — У тебя рука пахнет яблоком.
— Чистила яблоко, вот и пахнет.
Ваха поймал Машину руку и поцеловал.
Глава VII СЮРПРИЗ ОТ МАМИНОГО ЖЕНИХА
С утра Маша растолкала Надюху и объявила, что настал тот самый день, за который кто-то обещал ее научить кататься на лыжах. Колбасная принцесса бормотала, что это была не она, и с головой накрывалась одеялом. Через полчаса, двигаясь вязко, как пластилиновая, она сползла с постели и села причесываться.
— Время к завтраку, — объявила Надюха, поглядывая на Машу в зеркало. — А после завтрака надо будет поспать, чтобы жирок завязался.
Маша плюнула и решила обойтись без тренера.
Отошла по тропинке в заснеженное поле, чтобы не срамиться у всех на глазах. Если не считать одной провальной попытки на школьной физре, это был ее первый выход на лыжах. В Машином родном Укрополе видят снег не каждый год и в основном пока он летит. Упавший снег в Укрополе — это грязь. «Укропольский лыжник» — бородатая шутка.
Она оглянулась на музей — далеко, не увидят. Прицепила лыжи, сделала шаг… И ноги разъехались.
Лыжи скользили и вперед, и назад. Только благодаря специальным зубчикам на изгибе, которые немного тормозили задний ход, удавалось выдерживать общее направление вперед. На каждый шаг приходилось полшага отката.
Но в провинции растут фантастически упорные люди. Они тренируют характер пилением дров, поливкой огорода и тому подобными занятиями, требующими не столько силы, сколько выносливости и некоторого занудства. Маша и не подумала взять лыжи на плечо и вернуться пешком. Решила же учиться, вот и училась.
Подошло время завтрака. У музея стоял автобус, кто-то в него садился, кто-то ехал в «Райские кущи» на своих машинах. Маша решила, что и на лыжах проковыляет пять километров до «Кущ». А переодеться к завтраку можно будет в мамины джинсы.
В числе приятных мелочей вроде кармашков, кулисок, висюлек, у комбинезона имелись затянутые сеточкой клапаны для проветривания. Только Маша еще не научилась ими пользоваться и тонула в поту. Постепенно в душу укропольской лыжницы начало закрадываться подозрение. К лыжам прилагался пластмассовый чемоданчик с мазями. До сего момента Маша была убеждена, что нужны они для скольжения, и пока лыжи новенькие, гладкие, мазать их — только портить. И вдруг подумала: а если мазь нужна, чтобы, наоборот, не скользить назад? Объяснить это логически она не могла: если лыжа будет шероховатой, она ведь и вперед не поедет. Но подозрение крепло.
Измучив себя до темноты в глазах, Маша вскарабкалась на пригорок и остановилась оглядеться. Музейная усадьба отсюда казалась маленькой и ненастоящей, как модельки домов от игрушечной железной дороги. Она попыталась разглядеть свое окно и не смогла. Под обрывом петляла речка с невразумительным названием Воря. Портила вид унылая коробочка санатория, украшенная поблекшей мозаикой: юноша и девушка во всем развевающемся держат космический спутник. Со стороны не скажешь, что за фасадом с отстойной картинкой скрывается голливудская роскошь. У Михалыча с мамой в номере бьет фонтан с золотыми рыбками, а номер называется полулюкс. Что же тогда в люксах?
