Сильно оттолкнувшись палками, Маша помчалась с косогора. Набегающий морозный ветер вышиб слезы, и ресницы схватились мерзлой коркой. На лед она вылетела, почти ничего не видя, но сумела затормозить лихим разворотом и мысленно показала язык Надюхе: видишь, и без тебя получается!
За речкой местность пошла под гору и проблема со скольжением назад решилась сама собой. Маша бежала, прокладывая лыжню в нетронутом снегу, и чувствовала, что у нее получается уже по-новому, легко и правильно. Жаль, Надюха не видит, как она бежит. Как слаженно работают руки и ноги, как ровно идут лыжи… И как неожиданно, сильно и всегда не вовремя на морозе хочется писать! Ничего смешного, проблема архисерьезная. Из комбинезона придется вылезать целиком, как змее из шкуры.
Вокруг не было ни души, но одна мысль о том, чтобы заголиться на морозе, вызывала содрогание. Маша рванула к санаторию.
Новый приступ застал ее в двух шагах от ворот. Скрючило так, что пришлось идти согнувшись. Маша поняла, что не донесет, надо искать уголок. Не под окнами же. Господи, как стыдно-то!..
Охранник в будке узнал ее и улыбнулся, это входило в его служебные обязанности. Охраны здесь хватает, но ее почти не заметно. Никто с тобой даже глазами не встретится без необходимости. Но стоит остановиться и начать оглядываться… «А что?», — подумала Маша, остановилась и начала оглядываться. Охранник тут как тут, выскочил в курточке на мороз:
— Я могу вам помочь?
— Туалет. Ближайший, — сквозь зубы выдавила Маша. (Ну почему так хочется писать?! Наверное, потому что на морозе все сжимается).
— В спортзале. — На этот раз охранник из деликатности не улыбнулся. Заметив по Машиному лицу, что она не понимает, показал рукой: — В «колбасе». Раздевалки слева от входа.
«Колбаса» была в двух шагах: надувной ангар из серебрянки. Маша думала, что там какой-то склад. Не поблагодарив охранника, она рванулась, как утопающий к спасательному кругу.
Низкая труба, в которую она вбежала, не снимая лыж, ничем не напоминала вход в спортивное сооружение. Где-то гудел мотор, нагнетая воздух между стенами. На стылом полу не таял снег. Маша даже подумала, что охранник ее глупо разыграл, как вдруг расслышала знакомое «пок, пок» — теннисным мячиком по полу. Пройдя завесу теплого воздуха и откинув колеблемую ветром шторку, она попала в лето. Люди в шортах или юбочках играли в теннис, кто-то лежа выжимал штангу, кто-то потел на бегущей дорожке. Под удивленными взглядами Маша как была, в снегу, громыхая лыжами, кинулась в раздевалку.
Из-за лыж пришлось на секунду затормозить, но уж поднимать их — фигушки, так и бросила на полу, где сняла. Потом, все потом! Вот они, две пластмассовые кабинки биотуалетов. Маша ворвалась в ближайшую, заперлась… Ох, как же мало человеку нужно для счастья!
Ни с того ни с сего заболели уши. Они-то при чем? Отморозила, поняла Маша. Ей еще ничего не приходилось отмораживать, в Укрополе средняя температура января — плюс шесть. Кажется, пострадавшие места надо растереть снегом или шерстью. Маша сняла шарф, и, держа его за концы, как бархотку для сапог, полирнула одно ухо. Ой, мамочка! Будто кипятком обварили! Закусив губу, она осторожно потерла другое ухо. Не закричать бы, а то еще услышит кто-нибудь звуки из кабинки…
Потом начало дергать пальцы. Тоже отморозила, или судорога от лыжных палок? Маша долго, не попадая в рукава, надевала комбинезон. Справилась с застежками, вывалилась из кабинки и села на скамейку.
— Ты еще здесь? — вдруг спросили в самое ухо. Голос был мужской.
От неожиданности Маша ойкнула и отшатнулась. Стена, у которой она села, не посмотрев, оказалась не стеной, а скорее перегородкой или ширмой из пластиковых щитов на ножках. В щель между щитами пролезла бы спичка. Маша успела заметить, как там что-то промелькнуло; послышались торопливые шаги, и все стихло. Забавно: незнакомец испугался не меньше, чем она.
Маша припомнила то немногое, что успела заметить, когда с выпученными глазами неслась по раздевалке… На скамье у стены сидела маленькая женщина в медицинском халате, отвернувшись в угол, как обиженная, и это отложилось в памяти. Выходит, они разговаривали через перегородку: женщина с Машиной стороны, а мужчина — с другой, из мужской раздевалки. Как в шпионском кино.
Между тем щель в перегородке продолжала вещание. Теперь говорили двое мужчин:
— О-хо-хо.
— Ты что?
— Ногу натер. «Найк», «Найк», обувь чемпионов… Тьфу! В детстве я дни напролет гонял в футбол, надев китайские кеды на босу ногу, и не помню, чтобы хоть раз была мозоль.
— Ну и носил бы кеды.
— Не могу, Егорушка. Я еще недостаточно богат, чтобы одеваться, как хочу.
— Интересная теория.
— Это не теория, а практика. Амирова видел? За столом сидит в папахе и смотрит орлом, потому что у него нефть. А если я приду в кедах, партнеры усомнятся в моей платежеспособности.
Маша еще немного посидела, набираясь тепла и лениво гадая, кто из мужчин за перегородкой разговаривал с женщиной в белом халате — Натертая нога, Егорушка или кто-то третий. Выходило, что третий. Натертая нога и Егорушка, судя по всему, пришли вдвоем, а кто потащит приятеля на конспиративную встречу?
Выйдя из раздевалки, она увидела, что знакомый охранник тащит за руку вчерашнюю девочку-дауна в клетчатом пальто и больших мужских ботинках. Девочка тянулась назад и канючила, кривя слюнявый рот:
— Я толь-ко пос-мот-рю на те-те-нь-ку в бе-лой ю-боч-ке!
— Иди работай! Тебя взяли посуду мыть, а ты отдыхающих пугаешь, — ворчал охранник.
Маша обогнала эту жутковатую пару, и вдруг — бац! Еще одна неожиданность: ее замечательные красные лыжи, подарок Михалыча, прибирал к рукам какой-то тип! Он уже прислонил одну к стене и нагнулся за второй. Маша присела, делая вид, что завязывает шнурки. Спешить в таких делах не стоит, нужно дождаться, когда тип потащит лыжи к выходу, и тогда кричать. А то отопрется: «Я только посмотреть хотел!»
Тип выпрямился с лыжей в руке, и Маша узнала широкие плечи в накинутой дубленке и стриженый затылок. Михалыч. Хозяйственно поколупав ногтем какое-то незаметное повреждение, он покачал головой и поставил лыжу рядом с первой.
Можно поспорить, Михалыч догадался, что Маша сюда примчалась не в теннис играть. Он деликатный до смешного. Вот, пожалуйста: убрал из-под ног лыжи и быстро ушел, чтобы не ставить ее в неловкое положение.
ИЛИ ЧТОБЫ МАША ЕГО НЕ ВИДЕЛА?
А вдруг Михалыч и разговаривал с незнакомкой?! А потом узнал Машу и шарахнулся. Еще бы! О хорошем через стенку не договариваются…
Сказать по совести, Маша не имела никаких оснований подозревать Михалыча. Это было просто приятно.
Глава VIII ДУРАЦКАЯ ИСТОРИЯ, или В ЧЕМ БЕДА СИМПАТИЧНЫХ ДЕВЧОНОК
Завтрак начался в тихом напряжении. Мама расспрашивала Машу, какая компания в музее и какие удобства; Михалыч то подсовывал им ненужную соль, то пытался задавать вопросы, которые мама тут же перебивала своими. Лицо у него было одновременно виноватое и обиженное.
Маше это тишайшее противостояние понравилось еще меньше, чем вчерашнее сюсюканье. Она прямо спросила, в чем дело, на что Михалыч соврал в юмористическим тоне, мол, мама проиграла ему в теннис и обиделась. Мама возразила: чепуха, у нее просто болит голова. Она не желала уступать ему даже во вранье.
— Маргоша, это, в конце концов, неумно! — осудил Михалыч.
— За умом, пожалуйста, в «Поле чудес», а я только читаю новости, — парировала мама.
Ссора достигла того накала, когда взрослые забывают о педагогических соображениях и обращаются за поддержкой к детям. Тут мама и рассказала, что вчера вечером к ним с Михалычем зашел Андровский. Поначалу он произвел самое приятное впечатление. Завалил маму комплиментами и смешными байками из детских лет Михалыча, которого знал со школы. Сказал, что очень переживает за Костика, которому долго не удавалось найти себе достойную спутницу. Но теперь-то, теперь видно, что все в порядке! Только Маше трудно привыкнуть к таким переменам в своей жизни. Размякшая от говорильни мама подтвердила, что да, Маша терпит Михалыча, ни больше ни меньше, и что иногда с ней тяжело. Тогда Андровский их обрадовал: живите спокойно, проверяйте ваше светлое чувство, а девочка вам не будет мешать. Я ей нашел игру до конца заезда, ловить киллеров и диверсантов.
Больше всего в этой истории маму возмутило даже не то, что Андровский вздумал спасать ее от собственной дочери. Глупость постороннего человека задевает не так, как черствость близкого. Возмутило ее то, что Михалыч, услышав о выдумке приятеля, не выставил Андровского из номера, а засмеялся. Теперь он расплачивался за свой вчерашний смех, а мама решала, не вернуть ли Машу в «Райские кущи».
— Маргоша, это, в конце концов, неумно! — копируя Михалыча, сказала Маша. — Помиритесь сейчас же. Подумаешь, засмеялся.
