Петька перешёл на свежую колею.
— А вот теперь посмотрите здесь. Видите, тоже встречается коротышка и тоже через одинаковые промежутки. Теперь ясно, почему отпечатки одинаковые в старой полосе и новой?
Тимка, рассматривая рубчатые следы, промолчал.
Таня улыбнулась:
— Мне, Петька, ясно.
— А мне нет, — сказал Шурка, — я следы очень плохо разбираю.
— Здесь проходила всего одна машина. Сначала туда, а через несколько дней обратно, к себе на пограничную заставу.
— Петька, а в какую сторону «обратно?»
Петька задумался. По отпечаткам колёс, он, конечно, не мог определить, в какую сторону идти, чтобы попасть к военным. Тимка походил по рубчатым полосам, потрогал их руками:
— Если бы шёл человек, я бы определил, какие следы ведут домой, а тут…
Петька вынул иголку и стрелку компаса. Определил направление. Рубчатые следы колёс шли строго на восток. Петька ещё раз взглянул на дрожащую стрелку и заявил:
— Надо идти на юг. Там граница. И значит, застава там.
Шурка посмотрел на солнце, на следы машины, сливающиеся вдали в одну линию, и молодцевато сказал:
— Пойдём, Петька, чует моё сердце, к вечеру у красноармейцев будем чай распивать.
— Мальчишки, а я считаю, что надо идти налево. — Почему, Таня?
— Не знаю я, Петька, почему. Я просто так думаю.
Xa, — сказал Шурка, — выдумала: налево. Сто дней будем идти и никуда не придём, а тут до военных рукой подать, и встретят они нас, как родных. Пошли!
Таня посмотрела печально по сторонам и заторопилась вслед за мальчишками.
Следы машины тянулись бесконечно. Ребята давно устали, а желанной погранзаставы не было. От нестерпимого зноя туманилось сознание. И колеблющийся на горизонте раскалённый воздух они однажды приняли за озеро. И странно, что все четверо увидели, как по нему плывут моторные лодки и тянут на буксире чёрную длинную баржу. Красный кормовой флаг был наклонён низко и плескался в бурлящей воде. На палубе стояло несколько пушек с тонкими зелёными стволами. Стволы смотрели вверх. Ребята побежали. Им чудилось, что они слышат тарахтение лодочных моторов и плеск холодной воды… Но вот баржа, и лодки, и озеро вдруг растянулись, заколебались, расплылись цветным туманом и исчезли совсем.
Мираж напугал Шурку:
— Фу, причудится же такое, — он грязным кулаком протёр глаза, — чего только не бывает на белом свете, каких чудес… он не договорил. Сзади послышался переливчатый свист. Быстро присели. Затаились. Внизу зашуршали сухие рыжие стебли и на ребят, близоруко щурясь, посмотрел толстомордый суслик. Тимка не успел скинуть лук, зверёк резко повернулся и юркнул в нору.
— Черт с ним, пойдёмте быстрей!
Следы машины стали петлять. Машина делала круги, снова возвращалась, разворачивалась на одном месте, срезая колёсами мелкие бугорки.
— Глядите, что там! — закричал Шурка.
Лучи заходящего солнца высветили прямо перед ребятами грозные контуры военного самолёта. Он лежал на земле. И походил на гигантскую хищную птицу, вонзившую когти в жертву.
Самолёт был в жёлто-коричневых пятнах и полностью сливался окраской с выжженной степью. Вправо от него валялось покорёженное крыло. На нём Петька различил чёрный крест. Свастика!
— Ложись! — скомандовал он. — Здесь фашисты.
Ребята распластались на горячей земле, подползли ближе. Стали наблюдать. Пёстрая птичка с жёлтой головкой пробежала перед лицами ребят, приветливо чирикнула, вспорхнула, опять опустилась и, словно испугавшись шёпота, взлетела., сделала в воздухе круг и спокойно села на тонкий ствол пушки, торчащий из фашистского самолёта.
— Кажись, там никого нет, — тихо произнёс Тимка.
Донесение командира советской погранзаставы майора Крупинцева (Восточная граница)
В шесть часов местного времени мы услышали гул. Сначала приняли его за шум ветра. Потом увидели, что в сторону советской границы идёт немецкий самолёт типа моноплан. Двухмоторный, камуфлированный под цвет скалистых гор и тайги. Обогнув вершину хребта, он прошёл почти над нашей заставой. Я бросился к рации поднимать авиаторов, но вдруг увидел, что у самолёта мотор на правом крыле фыркнул пламенем, Самолёт развернуло, и он, сохраняя равновесие, резко пошёл к земле. Вскоре издалека донёсся глухой удар. На место падения самолёта мы прибыли в шесть двадцать восемь. Взломав «пассажирскую» дверь, обнаружили тридцать трупов. Если судить по вооружению и оснастке, это немецкие диверсанты. Пилот и штурман были контуженные. Оказали яростное сопротивление и пытались скрыться. Взять их живыми не было никакой возможности. Оба уничтожены в двух километрах от нижней границы квадрата В-39-И.
…Корпус самолёта деформирован, но мотор на левом крыле и все приборы в кабине сохранились полностью…
ТОКИО. АВДЕЕВУ.
Сообщите Фомину, пусть срочно уйдёт «на отдых». Всех благодарим…
Вершинин
Кусок сухой глины, запущенный Петькой, ударился о корпус самолёта, как о пустую бочку. Бум. Никого. Петька встал и, не таясь, пошёл к самолёту. Покосился на валявшееся крыло, наклонился над свеженакопанным глинистым холмиком, поднял какую-то дощечку, посмотрел на неё и вдруг закричал во весь голос:
— Идите сюда!
Подбежали к холмику. Петька подал оструганную ножом дощечку:
— Читайте.
Синим карандашом на ней было написано: «Здесь зарыты немецкие диверсанты со спецсамолета». Ниже стояла подпись: майор Крупинцев.
Подошли к самолёту. Он лежал на брюхе. Алюминиевая обшивка хвоста лопнула от удара. Через шёлк вывалились наружу целые косы разноцветных проводов. Овальная помятая дверь была приоткрыта.
Шурка подпрыгнул, схватился руками за порог, начал подтягиваться.
— Не лезь внутрь, успеем ещё. — Петька оттащил Шурку от двери. — Надо сперва осмотреть со всех сторон, мало ли что. За самолётом оказалась небольшая площадка, разутюженная стальными гусеницами. Танковые следы, приведшие ребят, здесь кончались. Прямо к борту самолёта танкисты набросали гору обломков. Тут лежали согнутый в дугу пропеллер, расколотые зелёные диски колёс, клочья резиновых покрышек, два пулемёта с погнутыми стволами, цинковые коробки из-под патронов, сплющенные канистры и раздавленная в лепёшку тяжёлая рация. На боку у неё Таня разглядела эмблему: летящий Змей Горыныч с пламенем в разинутой пасти.
— Мальчишки, смотрите, он такой же, как на рации у Мулекова.
Тимка за отломленным крылом обнаружил закрытую зелёным брезентом кучу различных инструментов. Узкие лопаты с короткими черенками, причудливые лёгкие кайлы, тонкие стальные багры, цепи, крючья, башмаки для лазания по скалам. Их подошвы, как ёжики, щетинились железными шипами. Башмаков почему-то было пять штук. Три на правую ногу и два на левую.
Среди верёвок Шурка нашёл толстую зажигалку. Она была точь-в-точь такая же, как у Вислоухого. Но не работала, потому что кто-то, может быть, танкисты, выкрутили у ней пробку.
— Положи её на место, — сказал Тимка.
— Не приказывай, и так положу. На фиг она мне сдалась без горючки-то. Шурка швырнул зажигалку в кучу.
— Мальчишки, а диверсанты эти наверняка летели к Прокопию Костоедову золото вытаскивать из лабиринта.
Шурка замахал руками, как будто крыльями:
— Пусть на том свете теперь полетают, может, и встретят там этого сухопарого старикашку. И пенделей ему насуют. Шурка, мол, Подметкин, велел передать.
Кучу снова накрыли брезентом, углы тщательно придавили камнями, как было раньше, и пошли к самолёту. Подсадили туда Петьку. За руку он затащил остальных и захлопнул дверь. Щёлкнул потайной замок.
— А мы обратно вылезем?
— Нечего делать. Под Краснокардонском я каждый день в сбитых самолётах ширился. Знаю все ходы и выходы. Не откроется здесь — через кабину выберемся или через бомбовые люки.
В самолёте было неуютно. Всюду болтались клочья внутренней обшивки. Торчали вырванные стальные ребра. Пол завален хламом. Провода, стекла, пустые гильзы, клочки одежды, мятые каски. В хвосте висело на каком-то шланге сорванное с болтов, перекошенное металлическое кресло. Над ним пушка. Поблёскивали приборы прицелов. Через круглое окошечко выходил наружу ствол. Он был погнут. Ещё четыре такие же кресла стояли возле окошечек, но ни пушек, ни пулемётов. Их, наверное, сняли танкисты. Вдоль бортов от хвоста до кабины тянулись две широкие лавки. Конец правой лавки был раздроблён. Петька сбросил обломки многослойной крашеной фанеры и обнаружил внизу ящик. Открыл крышку. В нём лежала алюминиевая посуда, ложки и шесть консервных баночек, похожих на маленькие гранёные стаканы, Шурка взял одну баночку, потряс.
— Что-то вкусное, может, баранина с чесноком.
При упоминании о пище у Тани нестерпимо заныло под ложечкой. Этикеток на баночках не было, стояли только цифры — а на той, которую тряс Шурка — 09.
— А если не пища это, а какая-нибудь отрава?
— Сейчас посмотрим, — Петька достал нож.
