— Как дела? — поинтересовался часовой прикурив. — Рванули?
— Рванули! — с достоинством ответил Устюжанин и в нескольких словах рассказал о дерзкой операции.
— Молодцы! А мы сторожим, — вздохнул часовой и попросил: —Махорочки не дашь? У ребят без курева уши пухнут.
— Почему же не дать… А что тут у вас? Командир дома?
— Командир выехал, а комиссар здесь.
Сани двинулись дальше. Виктор думал, что на этом их путь окончился, но время шло, светало, а мимо по- прежнему проплывали лес, поляны, кусты. Лошади едва плелись. Не дремали только ездовые; все остальные спали, как будто они находились не на двадцатиградусном морозе, а в хате, у горячей печки. Один Леня Устюжанин бодрствовал.
Через некоторое время они въехали во двор. Виктор очень удивился, увидев под ветвистыми соснами много саней и стойла, в которых рядами стояли лошади.
В отряде не спали. Конюхи быстро приняли коней. Бойцы неохотно вылезали из саней, сладко зевая и потягиваясь. По едва заметной тропинке они направились в лагерь. Леня, который за всю дорогу не прикорнул и на мгновение, хоть и не спал уже трое суток, шел пошатываясь. Он будто боялся, что не устоит перед искушением лечь тут же в снег и заснуть непробудным сном.
Узенькая, как нитка, дорожка вползала куда-то в непроходимую чащу. Хотя утренний туман уже разошелся и везде пробивался плотный молочный свет, Виктор не мог заметить ничего, кроме деревьев и снега.
— Десять!
— Четыре!
Протоптанная сотнями ног дорога стала шире и тверже. Перед глазами неожиданно возникло какое-то строение. Виктор заметил его не сразу — только тогда, когда на белом снегу стали отчетливо заметны доски и двери. Длинный низкий барак был весь занесен снегом. Откуда- то потянуло дымом, приятно запахло жильем. И как ни был Виктор поражен всем, что видел, он невольно зевнул, и глаза его на минуту закрылись.
Партизаны подошли к соседнему бараку. Из черной железной трубы густо валил дым.
Устюжанин остановился и обратился к своим товарищам:
— Немедленно спать! Через минуту вернусь — только доложу начальству. Виктора положите, хорошенько накройте шубой.
Вошли в темные сени. Кто-то зажег карманный фонарик, кто-то отдернул висевшее у входа одеяло, и на Виктора пахнуло теплом.
Это был барак партизан-подрывников. Они сами его построили, сколотили просторные нары для сна, сложили жаркую печь.
Виктор, как завороженный, оглядывал комнату. Спящие сладко храпели, и у него начали слипаться веки. Кто-то дал ему шубу с подкладкой из волчьего меха и указал место у печки. Мальчик упал на мягкую постель из душистого сена и сразу почувствовал себя совсем обессилевшим. Глаза Виктора закрылись, и теперь уже ничто не смогло бы его поднять на ноги.
«Я партизан!» мелькнула мысль, и сразу же над ним запел ветер, загудели сосны, тихо качнулись сани, а лошади бежали безостановочно, казалось — не вперед, а назад.
«Отчего это они едут назад, дядя?» хотел спросить Виктор, но язык совсем не слушался его, а тело сковал сон.
Проснувшись, Виктор с удивлением осмотрел незнакомое помещение и, вспомнив, куда он попал на рассвете, счастливо улыбнулся.
В небольшое окно пробивался бледный свет, но в бараке было почти темно. Ничего не разглядев, мальчик пополз к окну.
— Выспался, орел? — услышал он голос над собой.
Виктор поднял голову. На верхних нарах, свесив ноги,
сидел Устюжанин.
— Выспался, дядя Леня!
Устюжанин спрыгнул вниз:
— Хорошо мы поспали, Виктор! Богатырским сном, семь часов подряд. А теперь умываться! У нас это делается просто: снежком. Не боишься?
Озноб охватил Виктора, когда он вспомнил, как вчера стоял на снегу босой. Но он храбро ответил:
— Ну, подумаешь, побоюсь я снега! Я на снегу и спать бы мог.
— Смотри, какой молодец! Тогда марш умываться! А потом пойдем в мастерскую. Я тебе, брат, такую шинель достану, офицерскую! Одна на весь отряд такая шинель будет. И сапоги тоже, и шапку…
— Мне бы буденновку!
— Можно и буденновку. И жить будешь с нами, подрывниками. У нас ребята, знаешь, первый сорт! Один смелее другого.
— А оружие вы мне дадите?
Устюжанин, набрав в руки снегу, задумался:
— Оружие?..
Покрасневшими руками он мял комок мягкого снега и не торопился с ответом.
— Ну, хоть небольшое… хоть самый маленький пистолетик! Я хочу фашистов бить.
— Ого-го! — захохотал Леня, с удовольствием растирая руки снегом.
— Да ты храбрый!
— А мне что? Стану у дороги, когда фашисты поедут, наведу на них пистолет и выстрелю. И не один раз, а выпущу все пули из пистолета, поубиваю всех, а сам убегу… Вы знаете, дядя, какой я быстрый!
Устюжанин чуть не падал со смеху. Виктор, маленький, коренастый, в широкой фуфайке, сопел носом, все время поправляя наползавшую на глаза непомерно большую фуражку. Леня увидел, что он даже и не думает умываться.
— Ты что же? Говорил, что и спать можешь на снегу, а сам и прикоснуться к нему боишься?
— Да как же быть? Видите, рукава какие!
Действительно, рукава фуфайки свисали чуть ли не
до колен.
Вероятно, считая, что дал исчерпывающий ответ, мальчик снова спросил:
— Так как будет с пистолетом?
— Да как тебе его дать, если ты умываться не хочешь?
— Я не хочу?
Глаза мальчика сверкнули, он решительно сорвал с головы картуз, снял фуфайку и рубашку и, голый до пояса, стал рядом с Леней. Они оба фыркали, бросая друг в дружку снегом.
— Ну теперь я вижу, что ты парень хоть куда! — сказал Леня. — Останешься с нами. Когда мы пойдем на железную дорогу, будешь барак стеречь. Сделаем тебя завхозом.
— Не хочу я завхозом! Мне бы оружие…
Они вбежали в барак, и Леня стал растирать своего подопечного полотенцем.
В это время их позвали к комиссару.
По дороге к штабу Устюжанин на ходу поправлял ремни на груди. Он так спешил, что Виктор еле поспевал за ним.
— Смотри ж, по всей форме! — приказал Виктору Леня, на минутку остановившись у порога одной из землянок, и толкнул дверь.
— Разрешите, товарищ комиссар?
— Заходите.
— Командир диверсионно-подрывной группы старший сержант Устюжанин явился по вашему приказанию.
— Здравствуйте, товарищ Устюжанин!
— Здравия желаю!
Из-за широкой спины вытянувшегося перед комиссаром Устюжанина с любопытством выглядывал Виктор, мявший в руках свою большую фуражку.
Последние дни комиссар был болен. Возвращаясь после одной операции, он едва не утонул, и теперь его знобило. Он лежал в постели, закрытый одеялами и полушубками. Но и во время болезни он занимался делами отряда.
— Командир отряда вечером выехал в Соколиный бор. Берите свою группу и немедленно выступайте в этом же направлении. Там предвидится боевая операция, а у командира мало людей.
— Есть, товарищ комиссар!
— Не задерживайтесь ни минуты. До свиданья!
Устюжанин козырнул и направился к выходу, но потом, круто повернувшись, запросто обратился к комиссару:
— Вот этот хлопец, Михаил Платонович, орел! Отдайте его нам на воспитание.
— Хорошо, посмотрим.
Устюжанин быстро вышел из штаба, а «орел» проводил его таким! взглядом, точно хотел полететь за ним.
Комиссар внимательно разглядывал нового партизана. Начальник штаба, оторвавшись от работы, тоже смотрел на мальчика. Виктор, красный от волнения и снежного душа, переступал с ноги на ногу, шмыгая носом и поглядывая своими синими глазенками то на начальника штаба, то на комиссара.
— Садись, Виктор. Так тебя, кажется, зовут?
— Так, — тихо ответил мальчик.
— Сколько тебе лет? Да ты садись, садись!
Виктор осторожно сел на круглый чурбан, заменявший стул.
— Я забыл, дядя, было мне уже одиннадцать или только будет. Но, наверное, уже было.
Комиссар на минуту умолк, внимательно вглядываясь в мальчика. Он напомнил ему сына: вот такой же синеглазый сорвиголова. И тому тоже должно было исполниться одиннадцать. Комиссар поймал себя на том, что он уже не помнит, сколько лет исполнится сыну в этом году. Его молчание Виктор понял по-своему.
«Сердитый какой! Лучше б уж отпустил… Леня куда веселее, тог свой парень», подумал он и перевел глаза на начальника штаба. Но и тот молчал. Виктор вздохнул.
— Как же ты к нам попал, Виктор? — наконец спросил комиссар. — Где твои родители?
Виктор шмыгнул носом и, часто моргая глазами, стал объяснять:
— Мой отец — большой генерал, на фронте, а мать — летчица. Она с Гризодубовой летает. И отец и мать в армии, а я в Киеве был, у бабушки. Бабушка умерла, а я тогда — в партизаны. Я долго искал…
— Вот как! — удивился комиссар. — А как твоя фамилия?
— Тимошенко Виктор, перешел в третий класс.
