– Да что тут рассказывать? – откликнулась Мария Степановна. – Вот только Тывгунаевич ушел к губернатору, как постучались. Мы решили, что он вернулся, а это они. Сказали, что почту принесли, Пелагея открыла. А они пистолетом в лицо, стало быть. Велели сидеть тихо. После вот Сережа мне шепнул, что он с полиции. А там пришли Дашенька с мамой и Петя, так я совсем успокоилась. И Пелагея свою сковородку в сторону отодвинула.
– Так Пелагея собиралась сковородкой драться? – удивился дедушка Алексей. – Такая смирная!
– Обороняться она собиралась, – хохотнул Уваров. – Мы с Битым вдвоем пришли, я, было, хотел его еще по пути скрутить, да засомневался, одни ли мы будем. Пришлось выжидать. И не зря выжидал! Объявился господин художник в сопровождении Самсоши Кемеровского.
– А еще Сергей Владимирович сумел револьвер Битого разрядить, а после мне об этом сказать, – подсказала я.
– Да дело нехитрое, – отмахнулся Уваров. – Он поутру, еще едва собираться начали, револьвер чистил и заряжал, да оставил на минуту. А мне того и нужно, подменить патроны на холостые – дело недолгое.
– Так у него револьвер незаряженным был? – удивилась маменька. – Может, я зря его?
– Не зря! – вежливо возразил Уваров. – Даже нестреляющим револьвером дамам угрожать никому не позволено! А вот поломать голову, как же мне против еще двоих действовать, пришлось. Ольгина я за опасного противника не полагал, но выстрелить с такого расстояния много ума не нужно. А Самсон стрелок отличный, пусть человек ума небольшого. Но пришла Дарья Владимировна и все быстро устроила. Отвлекла всех разговорами, Петю усадила рядом с Ольгиным, тот и не понял ничего, когда без револьвера остался. Меня не сразу признала, правда…
– Ох, как вас Ольгин не признал? – воскликнула я.
– Да он выше этого! – хохотнул Уваров. – Что я для него? Пешка, вернее шестерка, раз уж меня за вора считал. Так вот, Дарья Владимировна, пусть не сразу, но меня признала, я ей объяснил про то, что Битого можно не особо опасаться. Она мне сказала, что Петр Александрович легко справится с Ольгиным. Ну и знак подала к началу.
– Вы что? Так тут сидели и совещались? – удивился Дмитрий Сергеевич.
– Да! Прямо здесь и совещались. Только на пальцах и непонятно для преступников. Ну а что дальше случилось, вы уже знаете, сами видели результат. А вы, Алексей Тын… Тыв-гу-на-евич, простите, пожалуйста, что не сразу выговорил. Так вы отчего тревогу подняли?
– Почувствовал! – сказал шаман и умолк, словно все всё обязаны понять.
– Мне больше непонятно, как вы губернатору это объяснили, – вздохнул Дмитрий Сергеевич. – Он мне с такой уверенностью приказал сюда мчаться…
– А он его заколдовал, – засмеялась Мария Степановна.
Дедушка Алексей улыбнулся в бороду и промолчал.
Пелагея принесла пельмени. С медвежатиной, с телятиной, с бараниной, с медвежатиной и грибами… и еще всяких. Тут уж мы надолго умолкли. Ели все с таким аппетитом, словно голодали несколько дней.
– Ох, спасибо вам Мария Степановна за щедрое угощение. И Пелагее спасибо огромное, – сказал Дмитрий Сергеевич. – Но нам с Сергеем Владимировичем пора. Дел набралось!
– Вы только скажите, – остановила их я, – как господин Уваров рядом с Битым оказался? Это ведь тот самый человек, что организовывал все покушения?
– Обычным манером оказался, – отозвался Уваров. – Приказали! Но мне это несложно сделать оказалось, я ведь с ним под видом уголовного элемента уже общался в Красноярске! Имел с ним знакомство, потому меня и послали.
– Да уж, – вновь сокрушенно закачал головой судебный следователь. – Единственная удачная работа вами, Сережа, оказалась проделана. Ведь сумел переиграть нас господин художник!
– Да в чем? – не согласилась я. – Господина Козловского уберегли. Никто иной вовсе не пострадал. – Я чуть подумала и добавила: – Никто из наших людей не пострадал.
– Это вы верно заметили, – вновь засмеялся Уваров, – у противника пострадавших немало.
– И еще вот что, – вспомнила я. – Едва не забыла сказать, что получила телеграмму из Парижа. Возьмите, вдруг от нее польза будет.
Дмитрий Сергеевич пробежал глазами по тексту.
– Будет польза! Будет!
– Даша, вы еще собирались револьвер отдать, – подсказал мне Петя. – Тот, что у Копылова отобрали.
– Нет уж! Пусть револьвер у вас побудет до самого отъезда. И этот вот, что у Пети в руках, пусть Антон Парфенович возьмет, мало ли что? И людей я от вашего дома убирать пока не стану. И… очень неудобно это говорить, но возможно вам, Ирина Афанасьевна, придется отложить ваш отъезд.
– Если это необходимо, то отложим. Пусть для нас это нежелательно, но ваши заботы нам понятны, – ответила маменька. – Задержимся, сколько будет нужно.
Петя при этих словах заулыбался, и я на него не рассердилась.
– Впрочем, я сделаю все от меня зависящее, чтобы этого не понадобилось, – пообещал следователь. – Позвольте откланяться.
Следующим вечером, уже ближе к полуночи, то есть за считаные минуты до наступления Нового года, нам прислали записку от Дмитрия Сергеевича, где он сообщал, что причин откладывать отъезд более нет. Кажется, даже маменька этим слегка опечалилась. Но и ждать целую неделю до следующего транссибирского экспресса нам не стоило. Можно, конечно, было поехать обычным поездом, но мы очень сильно избаловались и даже думать об этом не желали. Тем более что выигрыш в этом случае составил бы меньше одних суток – поезд уходил на два дня раньше, но и шел на сутки дольше. Поэтому утро наступившего года мы встречали на вокзале.
Мороз никак не желал униматься, и на перроне всем было зябко. Но поезд уже подали, и нам пора было садиться в вагон. Пусть мы и разрывались между необходимостью возвращаться и желанием остаться. Вот и медлили.
Оказалось, что не зря медлили. Появились наконец наши сыщики, обещавшие нас проводить. Все трое разом, значит, прямо из полицейского управления.
– Чуть не опоздали! – воскликнул Дмитрий Сергеевич. – Зато успели вам подарок приготовить, пусть и необычный. Держите конверт.
– И конфеты, как же без них вас отпускать? – вручил мне коробку Михаил.
– И книги на дорогу, – добавил Андрей Иванович.
– И цветы! – это уже Андрей Андреевич Козловский крикнул, подбегая к вагону. – Носильщик, внесите ящик в…
– Во второе купе, – подсказала маменька. – Такого оригинального букета, в ящик упакованного, мне еще никогда и нигде не дарили!
– Счастлив был встретиться, – грустно произнес господин Козловский. – И несчастен, что расстаюсь. Впрочем, не стану вам мешать проститься с теми, в числе кого я мечтаю оказаться, – с вашими старыми друзьями. И спасибо вам, господа, всем за то, что от смерти уберегли!
Маменька поцеловала его в щеку, он зарделся и отошел в сторону.
Но колокол ударил в третий раз, проводник настоятельно потребовал от нас подняться в вагон, пришлось подчиниться. Я обернулась в тамбуре, глянула на перрон, но никого не сумела разглядеть. Паровоз вдруг выпустил пар, тот густым туманом растекся по морозному воздуху, скрыв всех оставшихся. А состав уже тронулся.
– Проходите, сударыни, в купе, замерзли же! – пригласил нас проводник. – Чаю не подать ли?
– Не станем отказываться? – спросила меня маменька.
– Не станем!
– И позвольте передать, что коробку с цветами просили сразу же распаковать. Там, сказали, свеча горит, чтобы цветы не замерзли. Так я помогу?
– Окажите любезность.
Окно в купе до самого верха затянуло льдом. Я продышала в нем небольшое отверстие, но смотреть ровным счетом было не на что. И мы стали пить чай с медом и вареньем из малины, от которых пахло летом.
– А что за конверт тебе передали? – спросила маменька.
– В самом деле, что там такое? – встрепенулась я от небольшого оцепенения, вызванного прощанием.
Я достала и распечатала конверт, вынула из него увесистую пачку листов. Один был написан от руки, остальные напечатаны на «Ундервуде»[67].
Начала я, конечно, с того, что было написано.
«Уважаемые Ирина Афанасьевна и Дарья Владимировна! Пока для вас допечатывают «увлекательное чтение на дорогу» (это Михаил его так назвал), пишу вам записку, потому как дай бог успеть до отправления поезда и там будет не до объяснений.
Я обещал вас, Дарья Владимировна, информировать о ходе расследования. Вот и исполняю свое обещание, полагая, что этим документом все и закончится. Но если будут вопросы, не стесняйтесь писать.
То, что я вам передаю, представляет собой не официальный протокол допроса, которого пока и нет, а расшифровку стенограммы наших весьма продолжительных бесед с господином Ольгиным. Что, впрочем, заметно интереснее протокола, так как я просил даже эмоции, проявляемые обвиняемым, помечать и стенографировать дословно. Допрос этот продолжался более суток. Не самый благородный прием, но весьма действенный и законом не запрещенный. Кормить, поить и выводить нашего подопечного мы были обязаны, что и делали неукоснительно. Даже кофе и чай ему постоянно предлагали и курить разрешали.
