все давно уже просохло! — возразил Ромас.
— Мы не будем близко подходить, дедусь, — обещал Алпукас, — мы только издали посмотрим, и все.
— Нет, нет, — прервал старик. — Все и так узнаете, расскажу, когда вернемся. А пока сидите дома. Лучше маме помогите по хозяйству.
— А мы все равно пойдем! — запальчиво крикнул Алпукас, потеряв надежду уговорить деда добром. — Мы…
— Что ты сказал? — обернулся отец. — Ну-ка, повтори!
Алпукас уже бочком отступал назад.
— Смотри у меня, сын, чтоб я больше не слышал таких слов!
Мужчины скрылись в лесу. Ромас и Алпукас стояли понурые, грустные, чувствуя, что их незаслуженно обидели. Видно, такова уж спокон веков ребячья судьба: не все, к чему рвется сердце, дозволено им, не все можно видеть и слышать. Поэтому ненадолго оставим их на опушке, хоть ребятам и очень любопытно, что произойдет в лесу, а сами незаметно последуем за лесником и дедушкой. Нас, пожалуй, не прогонят: читателю-то ведь все нужно знать.
Суописы двигались по лесу, не поспешая, но и не мешкая, размашистым шагом людей, привычных к долгой ходьбе. Оба молчали. Лесник ощущал странное спокойствие. Теперь раз навсегда придет конец этой чертовщине, этой вечной тревоге, столько лет терзавшей душу.
Вскоре лес поредел, расступился, и перед ними открылся участок, разгороженный невысокими плетнями. Это был питомник. Здесь выращивались самые различные деревья, от годовалых сосенок, едва пробившихся из земли, до метровых дубков, ясеней, тополей, лиственниц и даже груш и яблонь.
Как они и рассчитывали, в питомнике уже трудились несколько женщин и Плеплис, которые пропалывали, окучивали, разрыхляли загрубевшую почву, поливали сеянцы.
— Плеплис, поди-ка сюда! — позвал лесник.
Крупный, мешковатый мужчина разогнулся, узнал лесника и, бросив мотыгу, неторопливо направился к нему, по дороге поправляя прутья плетней, крепче втыкая в землю расшатанный кол.
Когда он подошел, лесник сунул ему под нос мятую квитанцию.
— Твоя?
Плеплис потянулся за бумажкой, но лесник отдернул руку.
Рабочий изумленно посмотрел на него: лицо Суописа было серым, землистым, глаза запали; Плеплис повернулся к старику и только тут обратил внимание на ружье за плечом, на суровый блеск его глаз.
— Что стряслась? — встревожился он.
— А ты не спрашивай, говори прямо: твоя? — жестко повторил лесник.
Не пытаясь больше взять квитанцию, Плеплис всмотрелся, бросил взгляд на уголок, где была помечена дата, и признался:
— Вроде моя… за прошлогодние сучья. Да говорите толком: в чем дело?
Лесник вскипел:
— В чем дело? А в том, что ты убил оленя!
— Я — оленя?..
Он даже не обиделся, только смотрел на Суописов недоуменно, растерянно.
— Да вы что, смеетесь? С какой стати мне его убивать? У меня и ружья-то нет, еще весной сдал, когда регистрация была. На кой ляд мне ружье: охотиться — не охочусь, а платить — плати за него…
— Ружья, говоришь, нет? Так, может, ты и патроны квитанциями не забивал?
— Было время — забивал. Да только я и патроны отдал. Куда мне их — с кашей есть, что ли?
— Как так — отдал?
— Так вот и отдал. Была у меня целая коробка, еще зимой, от нечего делать наготовил. А весной пришел человек, просит: продай, мол, все равно не стреляешь. А чего мне их продавать? Небось не покупные, сам набивал…
— Кому отдал? — не выдержал лесник.
— Да… Продай, говорит… Я, значит, принес и говорю… — Плеплис вдруг смолк и вытаращил глаза: — Эге-е… Уж не собираетесь ли вы кому-то хвост прищемить, коль такой разговор пошел?.. А мне-то сразу и невдомек… Вот так штука, елки зеленые!.. Как же это получается? Неужто… — И он снова замолк на полуслове.
Огромный, нескладный, Плеплис стоял, думая медленно и тяжело.
Суописы ждали…
Ромас и Алпукас нетерпеливо дожидались возвращения мужчин. Они то и дело забирались на крышу погреба — не покажутся ли отец и дедушка.
Что они там, пропали? Может, Плеплис сбежал и его не могут поймать? Гоняются теперь по лесу… И хорошо, пусть бежит… Не взяли их!.. Ишь ты дед какой, росу выдумал, будто никогда в жизни босиком не ходили, не знают, что такое роса… Может, не дается Плеплис в руки — здоровущий! Но только где ему против отца! Дедусь не сладил бы, старый. А говорят, и он когда-то был как отец… Приволочь бы этого Плеплиса во двор… Вот все смотрели бы на них… Ему, наверное, сказали, кто нашел пыж… А потом вся округа узнает, все ребята. Сами спугнули, сами помогли поймать. Ромас с Алпукасом!..
Мальчики томились, не спуская глаз с опушки. Но вот их сердца учащенно забились: возвращаются! Что-то скажут им? Ну конечно же, непременно похвалят, ведь это они… они.
Но что это с отцом?.. Он как-то поник, приуныл… Дети забеспокоились, не зная, что подумать. Лица мужчин были хмурые. Ни дед, ни отец не подошли к мальчикам, как те надеялись, а поплелись прямо в избу.
Ребята влетели следом. Отец сидел у стола, а старик возился в горнице; видно, вешал на место ружье.
Ромас и Алпукас проскользнули к нему, тщательно прикрыв за собою дверь.
— Дедусь, что случилось?
Старик обнял мальчиков за плечи.
— Ничего не случилось, дети, ничего. Не Плеплис, оказывается, убил оленя. Так-то вот.
Пораженные мальчики засыпали старика вопросами:
— Не Плеплис? Так кто же? А квитанция? Там же его фамилия!..
Но дедушка не торопился с ответом. Он гладил ребят, невесело улыбался и говорил:
— Так вам сразу все вынь да положь, хитрецы. Не бойтесь, со следа не сбились. Куда он ведет, пока не скажу, точно еще не доказано. Но скоро узнаем. А теперь бегите-ка гулять.
В усадьбе Керейшиса было людно. Уединенный дом впервые дождался таких гостей — нежданных, незваных, и, по мнению хозяина, чем быстрее бы они убрались восвояси, тем лучше. Как нагрянули после полудня сержант, инспектор по охране природы, председатель апилинки, так и висят камнем на шее. Пришли с ними и соседи Суописы, но держались в стороне, ни во что не вмешиваясь.
Настроение в доме было как на похоронах. Жена Керейшиса, маленькая, изможденная женщина, сидя на краю кровати, утирала передником слезы и все поправляла подушку, которая казалась ей смятой. Старуха, ее мать, тяжело вздыхала; дети сидели, забившись в угол, стараясь не путаться под ногами у взрослых. Один Керейшис выглядел спокойным. Он сидел во главе стола, как и подобает хозяину, подавшись вперед, положив перед собой кулачищи, злой и угрюмый.
Сержант Кумпис, выложив стопку бумаг, планшет, расспрашивал хозяина и что-то строчил в
