— Ты о чём? — спрашивает отец.
— Не притворяйся, Штум. Пить брось. Когда ты тут дома пьёшь, дело твоё. Но ты уже два раза на завод приходил навеселе. Пока дирекция не знает, только ребята, кончай это дело. Будут нам потом тыкать: вон у вас мастера напиваются!
Отец смутился!
— Да это я случайно, Клод. Пойми, жизнь такая. Ночью, днём — всё время мысли, мысли. Ведь часа нет, чтобы быть спокойным за завтрашний день.
— Брось ты, IIIтум. Меньше бы пил, больше бы интересовался, что твои товарищи делают. Забился, как сурок в нору, только о себе и думаешь.
— Ну ладно, Клод, договорились. Кончаю. Всё. А как, ты думаешь, дальше будет? Я слышал, что восьмой…
— Я тоже слышал, все слышали. Мы уже предупредили дирекцию. Они хотели семьсот человек уволить. Мы требуем не больше трёхсот, да и этих с месячным пособием и чтоб их детей в детском саду оставили. Сейчас идёт борьба, а ты вместо помощи за воротник закладываешь…
— Так я да тебе говорю, Клод, жизнь такая, — отец оправдывается. — И Род ещё этот, негодяй, меня в гроб загонит.
Вот Род, это ты верно говоришь, Штум. Я б на твоём месте давно меры принял. Но опять ты сам виноват. Как ты его воспитываешь? Ремнём…
— А что он понимает, кроме ремня? — кричит отец.
Тут я тихо-тихо от двери в коридор и на улицу. Эти разговоры я не люблю. Пошлю я их когда-нибудь к чёрту и смотаюсь. Что, один не проживу? Проживу!
Мать только жалко…
Пошёл с ребятами кое-какими поболтать. Надо тоже нам банду сколотить вроде этих «висельников». А то они повадились к нам в район ходить. Беда, ребята у нас какие-то никудышные. Но человек десять всё-таки сколотил. Уговорил. Боюсь только, разбегутся они в случае чего.
Да ещё один тут завёлся, вроде Клода. Этакий Клод в миниатюре. У них, оказывается, есть на заводе из учеников какая— то молодёжная организация. Называют себя клуб «Металлист». Между прочим, Нис тоже там. Ну он понятно — ему нужно за кого-то выступать, А эти не только спортом занимаются. У них походы туристские. Летом лагерь организовали свой. Они, наверное, и политикой занимаются… Не говорят, конечно. Но ребята они дружные, ничего не скажешь. Почище «висельников» — один за всех, все за одного. Без всяких цепей и ножей обходятся. Помню, один вечер как-то организовали, арендовали Белый зал. Танцы, угощение, девчонок пригласили — у них в эту организацию девчонок принимают, — веселятся. А «висельники» не знали, думали, обычный вечер, припёрлись. Много — человек двадцать. И давай шуметь, к девчонкам приставать. Ну эти «металлисты» их так в работу взяли! Я думал, от «висельников» одни уши останутся. Ничего подобного, «Металлисты» дали им пару раз по морде, отняли ножи, кастеты и всех доставили в полицию вместе с «вещественными доказательствами». Чтоб всё по закону.
Вот они какие!
В полиции «висельникам» бока намяли и выпустили. А вечера «металлистам» запретили устраивать. Чтоб «не создавать ситуацию, могущую привести к нарушению общественного порядка». Так и написали в бумаге. Я сам читал её на дверях Белого зала.
Ну, а мы не побоимся нарушать общественный порядок. Я решил своих ребят проверить.
Три дня караулили одного «висельника» — у него девчонка в нашем районе живёт. Он к ней ходят вечерами, чтоб незаметно. Мы их поймали, когда он её после кино провожал. На первый раз ребята хорошо поработали. Когда мы разбежались, он ещё в сознание не приходил. Но всё-таки нас одиннадцать было, а он один. А если на равных? И потом надо ребят в настоящее дело втиснуть, пока ещё деликатничают: девчонку ту взяли и отпустили. Я предлагал обрить ей голову, как «висельники» делают. А ребята испугались. Ничего, привыкнут.
Ходил смотреть новый боевик. Он вообще-то не новый, но в нашем кино сегодня первый день. Называется «Двенадцать пуль в твоей шкуре». Там один профессиональный убийца — мастер метать ножи. У него под воротником, на спине, был нож прикреплён. Когда на него наставляли пистолет и приказывали стоять смирно и заложить руки за затылок, он выполнял команду, А потом молниеносно выхватывал из-за шеи нож и метал его во врага. Насмерть! Классно!
Надо мне тоже научиться так метать, Род-малютка! Род — смертельный бумеранг! Род — длинная рука!
Глава четвёртая
«ЗОЛОТЫЕ ГОРОДА»
Я люблю свой кабачок «Чёрный фонарь». Люблю приходить туда, когда табачный дым уже затянул зал. Когда большинство столиков занято и стоит глухой гул голосов.
Госпожа Амадо говорит мне:
— Здравствуй, мальчик! Мог бы прийти и пораньше.
Приди я в семь утра, она сказала бы то же самое. Но когда бы я ни пришёл, Джо всегда уже здесь. Он поднимает на меня глаза — не глаза, а толстые чёрные очки, глаз у него нет — и хрипит:
— Хелло, Юл!
У него голос как у Армстронга, Он приходит раньше всех и тихо-тихо играет псалмы и негритянские песни. Играет он здорово. И никто из посетителей не догадывается, что Джо слепой.
Последним приходит Ударник. Его так все и зовут — Ударник. По-моему, он сам не помнит своего имени. Он приходит и прежде всего идёт клянчить виски. Госпожа Амадо кричит на него, но виски даёт. И весь вечер, каждый перерыв, он просит виски, а она кричит на него, но наливает и записывает на его счёт. В конце недели Ударнику нечего получать. Как он ест, на что живёт — не пойму. Что я ему даю из чаевых, только у него и остаётся. Я уверен, их он тоже пропивает. Но пока играет — держится, не сфальшивит. А уж как кончил, выпивает последнюю рюмку и сразу становятся пьяным. Когда только приходит в кабачок, он ещё трезвый и всегда говорит мне: «Добрый вечер, сынок!»
Точно в одиннадцать часов я беру гитару и включаю микрофон, сначала нас никто не слушает. К двенадцати начинают слушать. Выпьют, кое-кто с дамами приходит. Вот тогда-то я им пою свои песенки. Сначала «Голубого попугая», потом «Мою девчонку». Если вижу, что слушают хорошо, — «Счастливчиков с улицы Мальшанс». Этой песне всегда хлопают. Скоро я спою новую — «Мари». Ещё немного, и я её закончу.
В половине первого начинается программа кабаре. Сначала выступает Лола. Она хорошая, только очень толстая. Голос у неё высокий-высокий, а поёт она те же песни, что и Эдит Пиаф! Но её всё равно никто не слушает, и ей это тоже всё равно. Ей, главное, спеть, а в конце недели получать свои сто монет.
У неё сын в тюрьме. Тихий был парень, гравёром работал. Это она так думала. И здорово зарабатывал. Денег ей много приносил, автомобиль купили, шоколад, рассказывает, килограммами ела.
А однажды ночью является полиция, и сына забирают. Он только и успел крикнуть; «Прости, мама!» Она, когда рассказывает, в этом месте всегда плачет. Оказывается, он деньги фальшивые делал. Получил двадцать лет каторги. Вот она и поёт, чтоб заработать и ему переслать. «Скорей бы он вышел, — говорит, — сил нет ждать». Да разве она дождётся? Он всего два года как сидит…
После Лолы выступает Лили. Раньше ей нельзя. Надо, чтобы все подвыпили. Гасят свет, прожекторы цветные включают. Это чтоб не очень было заметно, какая Лили тощая и некрасивая. Танцует она здорово. Она ведь балерина. Лет пять назад в Оперном театре танцевала — не примой, конечно. Говорит, блестящую карьеру ей предсказывали.
Потом новый директор пришёл, начал приставать к ней. Она этого директора выгнала. Он её и съел. Сначала ролей не давал, потом уволил. Она туда-сюда и, наконец, в мюзик-холл устроилась, хотя и не хотела. А куда идти? И вот влюбился в неё редактор большой газеты. Зазвал домой и попросил, чтоб она голая перед ним танцевала. Она этому редактору пощёчину влепила.
— Ну что ж, — сказал он ей, — не хочешь для меня одного в таком виде танцевать, будешь для всех.
И стала её газета травить. Как она в какую-нибудь труппу устроится — эту труппу сразу ругать начинает. В конце концов её никуда не стали брать.
В общем, болталась Лили по разным кабаре и теперь вот у нас приземлилась.
После Лили идёт номер Фанфани. Хорошие они старики. Хоть он и ненормальный какой-то — всё правду ищет, из-за этого и жизнь себе испортил. Но о них я в другой раз расскажу. В два часа второй сеанс. Вся программа повторяется. В промежутке мы играем, а посетители танцуют. Почти всех посетителей я знаю. Вон тот в углу, с бородой, — это главный букмекер. Он собирает деньги от мелюзги. Когда игроки сделают ставки и принесут монету, те тащат всё ему. Он у нас самый почётный посетитель. Хоть его агенты заходят на пять минут, но каждый заказывает что-нибудь. Иногда и выпить не успевают — можно убрать и другому посетителю подать.
Между прочим этот бородач не только на лошадей пари принимает, но и на боксёров. Род как-то сказал Нису:
— Эх ты, шляпа! Стань профессионалом. На себя бы ставил этой бороде, а потом проигрывал. Сразу миллионером бы сделался!
Что я тебе, Сони Листон? Уголовник? — ответил Нис. —
Лучше уж совсем бокс бросить, чем в тёмных делах участвовать.
