домашний быт — все находит свое отражение в дневнике этого
добросовестного молодого исследователя.
* * *
Добравшись до станицы Чинданской, Кропоткин остановился на
несколько дней у бригадного казачьего командира.
Надо было освоиться в среде забайкальских казаков, прежде
чем в Цурухайтуе собирать караван. Необходимо было
окончательно войти в роль купца второй гильдии Петра Алексеева, как
значилось в его паспорте: изучить повадки, говор, проникнуться
местными интересами.
Он готовился к этому еще зимой в Иркутске, но здесь, в
станице Чинданской, было много нового, нисколько не
похожего на жизнь, которую он прежде видел. И быт иной, и народ
другой.
V бригадного командира и среди казаков все разговоры
сосредоточивались на Монголии, Китае и Маньчжурии. Говорили о
караванах, которые в том году должны были тронуться внутрь
Китая. Но вообще-то народ здесь был малоподвижный и не
особенно разговорчивый. Кропоткин даже жаловался на чинданцев:
«Нужен гидравлический пресс, чтобы выжать от них хоть
словечко».
Кропоткин, хорошо изучивший все ухватки местных торговцев,
репетировал со своим хозяином роль купца.
— Присаживайтесь, Петр Алексеевич, — говорил ему капитан,
когда на стол ставился пыхтящий самовар.
— Покорно благодарим-с! И здесь посидим, — отвечал
Кропоткин, садясь вдали на кончик стула, и принимался пить чай
«по-купечески»: дул на блюдечко, грыз кусочек сахара, с которым
выпивал три-четыре стакана.
Казаки, охранявшие границу, были своего рода казачьей
аристократией. Жили они в хороших домах, сытно, лениво. В своем
быту и хозяйстве они кое-что переняли от соседей — монголов.
Обилием блюд и приправ еда была похожа на китайскую. В каждом
казачьем доме были большие зеркала, в которые, может, никто и
не смотрелся, и висячие лампы, которые редко зажигались.
Казачки одевались хорошо; были среди них и франтихи, носившие даже
модные тогда кринолины. Среди загорелых казаков часто
попадался слегка монгольский тип лица, и любой казак хоть немного говорил
по-монгольски.
В Цурухайтуе Кропоткин никак не мог примириться с бытом
своего хозяина, целые дни проводившего дома, не ударяя палец
о палец.
Как и монголы, казаки разводили громадные стада скота,
которые.пасли у них буряты, эвенки и казаки победнее. Лучших
пастухов, чем буряты и эвенки, трудно найти. Уменье
обращаться с лошадьми и вообще со скотом у них доведено до
совершенства.
Всем казакам была свойственна удаль в обращении с
лошадьми.
Как хорошего наездника и любителя коней, Кропоткина
привлекали огромные казачьи табуны, и в дневнике он подробно
описал укрюченье и клейменье лошадей перед отправлением их в
косяки.
«Выбрав свою жертву, — пишет Кропоткин, — укрючник во весь
мах несется за ней, врезываясь в середину табуна; табунный конь,
завидев укрюк (длинный шест с арканом на конце), несется что
есть мочи, но седок не отстает, следит за малейшим движением
коня, ловко маневрирует своим укрюком, наконец улучит минуту
и накидывает его. Конь не сдается, мечется во все стороны, но
укрючник крепко сидит в седле, иногда даже, для большей крепо-
сти, садится за седло и так носится за конем, пока не обгонит его
и не станет лицом к лицу, затягивая аркан. Тогда подскакивают
пешие, хватают коня за гриву, за хвост, удерживают его, пока
снимается аркан и пока, схвативши за хвост, ловким движением сразу
же не повалят коня. Тогда стоящие поблизости пастухи-буряты
наваливаются на свою жертву и накладывают клеймо или же
надевают узду, оседлывают, и когда седок забрался в седло, тогда конь
может уже сбивать сколько хочет, — седок засел крепко;
учащенными ударами нагайки он укрощает коня и ездит до тех пор,
пока не доведет его до совершенного изнеможения. Тогда конь,
после целого дня такой езды, поступает уже в число выездных
лошадей».
Укрюченье лошадей было настоящим праздником в станице. На
таком празднике показывали свою ловкость и смелость лихие
наездники.
Участвовали даже женщины. Между ними было немало таких
наездниц, которые не хуже любого мужчины на скаку поднимали с
земли какую-нибудь вещицу. И ездили они на обыкновенном
мужском бурятском седле.
Так жили богатые казаки-собственники, державшие
пограничные караулы. В стороне от дороги, вдоль границы, во все стороны
виднелись юрты бурят и эвенков.
Пограничные казаки обратились в кулаков, эксплоатировавших
казаков победнее — и в особенности бурят и эвенков.
Казаки всячески теснили бедняков — ив отводе сенокосов и в
отбывании повинностей, — взваливали на них всякую работу, а
сами только поглядывали да распоряжались.
«Так живя,- пишет Кропоткин, — с тоски умрешь: необходимы
развлечения. Первое развлечение составляет осенью травля лисиц
и вообще всякая охота, весной — бега.
На бега является много охотников, и, кроме самих бегающих,
живое участие в беге принимают и зрители, которые ставят на
пари по нескольку голов скота из табуна, и иногда таким образом
проигрывается очень много.
Третьим развлечением были всякие «вечорки» и «попойки».
* * *
По пути от Чинданской до Цурухайтуя тянулись необозримые
степи. Сперва они имели совершенно ровную поверхность, потом
пошли более холмистые, но попрежнему безлесные степи. На
высоких местах они покрыты маломощной почвой, а во впадинах
превосходнейшим черноземом.
В падях по многим речкам Кропоткин встречал приисковые
партии золотоискателей-старателей. Они появились в Забайкалье
всего за год до экспедиции Кропоткина.
И он отмечает в дневнике по этому поводу: «Если разовьются
золотые промыслы, то, конечно, хлеб, овес и т. п. станут здесь еще
нужнее».
Пще восемьдесят лет назад у Кропоткина появилась мысль о
необходимости широкого развития здесь фабрик и заводов.
«При этом не могу не высказать следующее, — писал он: —
Забайкалье до такой степени богато сырыми продуктами и так бедно
всякими мануфактурными изделиями, что, по моему мнению,
фабричная деятельность с помощью машин (рабочие руки здесь дороги
по редкости населения) должна со временем получить здесь
большое развитие.
Фабрики суконные, стеклянные, кожевенные, канатные,
винокуренные и др. найдут здесь превосходные и недорогие сырые
материалы и хороший сбыт — как на месте, где мануфактурные
изделия страшно дороги, так и на Амуре».
Кропоткин приехал в Цурухайтуй, выдавая себя за купца
второй гильдии Петра Алексеева. Здесь он не думал задерживагься,
ему надо было только набрать себе спутников из казаков, с
которыми он пойдет через Айгунь на Благовещенск.
Но прежде чем он добрался до Цурухайтуя, туда проник слух,
что едет какой-то князь. Расчет остаться неизвестным как будто
провалился.
«Проклятая кличка (князя) везде пакостит, — пишет он
брату, — и я уверен, что отчасти поэтому казаки стали отказываться
итти на Айгунь... Думают — еще чорт знает, что за зверь, да пойдет
с причудами, с барством, пожалуй еще с треножкой , которой так
боятся китайцы, а у меня только бусоль не больше табакерки,
которой я буду делать съемку, не слезая с лошади... Уж делал опыт
здесь, — скверно, но ничего, можно».
Счастье, что, по настоянию Кропоткина, Корсаков разрешил не
брать топографа. «Казакам бы все дело испортили, а с китайцами
моглю бы выйти неприятности», писал Кропоткин.
От первоначального своего плана итти втроем-вчетвером, как
думал Кропоткин, отправляясь из Иркутска, он отказался. К
небольшой группе китайские чиновники могли бы отнестись более
внимательно, легко могли бы изучить каждого; труднее было бы их
обмануть.
В Цурухайтуе, на русской территории и среди русских,
Кропоткину было особенно трудно скрыть свое лицо. «Казаки по части
проницательности, пытливости, — рассказывал он, — заткнут за
пояс монголов».
Неожиданный слух о том, что едет какой-то князь Ропотский,
видимо все время волновал казаков, и они очень настороженно и
недоверчиво относились к каждому проезжавшему.
Хозяева изб, ямщики встречали его, как купца с товаром, с
