Хозяева изб, ямщики встречали его, как купца с товаром, с
полным радушием, но на каждом станке его подвергали настоящему
допросу. Вопросы ставились так, что Кропоткину становилось
ясно — положение чем дальше, тем все более становится трудным.
В одной из станиц старуха-хозяйка окликнула Кропоткина:
— За тобой едет кто-нибудь еще?
— Не слыхал, бабушка.
— Как же, сказывали — какой-то князь Ропотский, что ли,
должен проехать. Будет он, нет ли?
Вопрос был хитро поставлен, но Кропоткин нашелся.
— Да, точно, бабушка, — отвечал он, — их сиятельство
действительно хотели приехать из Иркутска, ну да где же им в такую
погоду! Так они и остались в городе.
— Что и говорить, где уж ему ехать, — согласилась старуха.
Находчивость Кропоткина отвела подозрение. Но эти разговоры
убедили его, что о командировке военного чиновника в
Маньчжурию казакам уже откуда-то известно.
Все дело едва не затормозилось. Вначале желающих итти с его
караваном было много. Но казаки-гуртовщики, которые с ним
сговаривались и соглашались ехать, через день отказывались. Спасли
находчивость Кропоткина и неудержимое, страстное стремление
казаков поскорее увидеть степи, которые, по рассказам стариков,
тянутся на сотни километров по берегам Амура, могут дать много
хлеба, прокормить миллионы людей. Помогла неудержимая тяга
русских людей — крестьян — к земле-матушке. Всем хотелось
видеть сказочную реку Амур.
ПЕРЕХОД ГРАНИЦЫ
Утром 15 мая из пограничной казачьей станицы Цурухайтуй
вышел караван. Всадники были одеты все одинаково: в синих
бумажных халатах и высоких монгольских шапках. Так всегда
одевались казаки, с которыми китайцы и монголы привыкли иметь
торговые дела.
Караван растянулся по всей улице станицы. Казаки гнали с
собой на продажу большой косяк лошадей.
Несмотря на ранний час, провожать казаков высыпала толпа
местных жителей. В караване Кропоткина, кроме него, было
одиннадцать местных казаков и один охотник-эвенк.
Все забайкальские казаки говорили на монгольском языке, а
^венк понимал и по-маньчжурски.
Кропоткин ехал в одной из четырех одноколок каравана. Как
полагается заправскому купцу, он вез сукно, позументы и всякую
галантерейную мелочь.
Сборы каравана, несмотря на всю энергию и старания
Кропоткина, отняли немало времени, и он еле дождался, наконец, дня
выезда. Он даже колебался — не отказаться ли совсем от
путешествия, ибо понимал, что долго затягивать, как он называл,
«комедию» было опасно. Слух среди казаков о том, что князь Ропот-
ский предпринял экспедицию в Маньчжурию, мог дойти до
китайских властей, и тогда на границе их могли легко задержать.
Трудно было полагаться на казаков: ведь вполне возможно, что
кто-нибудь уже догадывается о его переодевании.
«В Маньчжурии дело другое, — думал Кропоткин, — там
казаки сами будут заинтересованы хранить тайну и соблюдать полную
осторожность».
И в самом деле, после перехода границы один из казаков
признался Кропоткину, что видел его в Иркутске, в штабе генерал-
губернатора, и только дипломатично не признал его. Потом
оказалось, что не только этот казак, а и все спутники Кропоткина, кроме
эвенка, знают, кто он, но не выдают его: все одинаково понимали
необходимость молчания.
Старшиной каравана был выбран один из забайкальских
казаков — урядник Сафронов. Он бывал не раз в Маньчжурии и
довольно хорошо говорил по-монгольски. Как начальник, он должен
был вести все переговоры с пограничными и местными китайскими
властями.
* * *
Как только караван перешел границу, казаков окружили
китайские солдаты и монголы, среди которых у казаков нашлись даже
знакомые. Встретили гуртовщиков приветливо, и началось
угощение водкой, которое продолжалось чуть ли не весь день.
Выяснилось, что какими-то путями и монголы уже знали, что пройдет
какой-то князь, и спрашивали казаков, уж не сам ли Корсаков будет.
Кропоткин, как талантливый, хороший актер, разыгрывал роль
простого купца. Он не садился в присутствии старшины Сафроно-
ва, вставал, когда старшина каравана обращался к нему, сам
ухаживал за своим конем и управлялся со своей одноколкой. Когда
Сафронов разговаривал с пограничниками, Кропоткин отходил в
сторону и садился на место поодаль.
Китайцам и маньчжурам в голову не могло притти, чтоб нойон
(начальник) мог так притворяться и подчиняться какому-то
уряднику. Кто из них мог подозревать, что купец «Петра», который так
весело знаками и руками разговаривал с ними, курил их трубки и
угощал всех своим табаком, мог быть кем-либо другим, а не «топ-
ра пари» (добрый парень), как они его называли!
Собеседники цокали языками, хлопали Кропоткина по плечу и
сожалели, что онда (друг) плохо понимает их язык.
Кропоткин так наловчился объясняться знаками, что монголы
и китайцы понимали его лучше, чем казаков.
Только когда пограничники убедились, что вся водка выпита
и угощение кончено, каравану разрешили двигаться дальше. У
пограничников караван не возбудил никаких подозрений.
* * *
Осуществить переход через Маньчжурию, вести экспедицию
Кропоткин мог, только ориентируясь по китайским картам, весьма
древним, созданным четыре-пять тысяч лет назад. В первые же дни
молодой географ убедился, как эти карты далеки от
действительности.
Более надежными, чем карты, оказались сведения спутников-
казаков.
Они и сами бывали кое-где в прилегающих к границе
Маньчжурии местах, кое-что слышали и знали из рассказов стариков.
Знали, что от границы на восток тянется на несколько сот
километров земляной вал, возведенный по северной границе Монголии
много веков назад. Вдоль этого вала и решил направить свою
экспедицию Кропоткин.
Прежде всего нужно было найти этот вал и выйти по нему на
старую китайскую дорогу. Она была даже показана на одной из
китайских карт.
И вот от границы караван пошел без всякой дороги, по компасу,
прямо на восток. Сперва шли степью, совершенно схожей с нашими
забайкальскими степями. По барометру Кропоткин определил, что
она расположена высоко над уровнем моря.
Хотя караван шел без дороги, но передвижение по степи не
представляло трудностей.
Вскоре на горизонте появилась серая полоса. Оказалось, это и
был вал, который они искали.
Спутники Кропоткина сразу повеселели и на радостях затянули
песню.
Они прошли около ста километров до места, где вал круто
сворачивал к югу. Однако старой китайской дороги, которую они
надеялись увидеть, не было и следа.
Среди степи, по широкой долине, текла с востока на запад
река. Казаки догадались, что это приток их родной Аргуни, который
монголы называли рекой Гань.
Караван отошел от вала по прямой на восток и направился
вверх по течению Гани.
Кропоткин был уверен, что, двигаясь по берегу реки, они
придут к предгорьям хребта Большой Хинган, который был обозначен
на китайских картах. О нем среди казаков ходили слухи, что эю
грозные, труднопроходимые горы.
Через деиь-другой пути степь сменились лесистым предгорьем
с округлыми холмами, а река оказалась в пади.
Сохраняя направление на восток, экспедиции пришлось проби
раться лесами, и караван попал в лабиринт путаных падей. В
лесах было много звериных троп, и зоркие глаза охотников часто
различали следы лисицы и лося. Здесь впервые, за несколько дней
пути от границы, казаки встретили бродячих охотников. В одежде из
звериных шкур, с длинными, нескладными ружьями, они
производили довольно »страшное впечатление.
«Незавидна участь бродячих в этих хребтах орочон. С длинным
ружьем за плечами — тяжелым, но очень недалеко бьющим, с
ножом и большим куском трута за поясом, в одежде из звериных
шкур, часто с тряпкой вместо шапки на голове, — вспоминал в
своих записках Кропоткин, — на бойкой лошаденке пускается он
в хребты с их бесчисленно перепутанными падями. Зверей много
в этих хребтах; козы выскакивают на каждом шагу, но порох и
свинец дороги орочону. Число выстрелов его пороховницы на счету,
и бросать заряд из-за такого пустого зверя, как коза, не всегда
