два… Потом мальчики постоят в одиночку, девочки вдвоем-втроем, обнявшись. Потом я соберу их всех вокруг себя и начну рассказывать. И вовсе не об Андрее Боголюбском и не о древнерусском зодчестве, а отвлеку их, казалось бы, на совсем постороннюю тему.
В конце октября 1941 года саперная часть, где я служил, была расквартирована по селам возле Боголюбова. Немногие вроде меня были молоды, а все больше пожилые, старше пятидесяти лет, годные лишь в нестроевую службу. Прежде чем попасть на Владимирщину, копали мы в Смоленской области противотанковые рвы. Потом Гитлер ударил, командование и перебросило нас за Москву, на берег Нерли.
Страшно вспоминать тот ноябрь. Замполит каждый день читал сводки Информбюро. Сводки те были скупые, в несколько фраз, и в каждой фразе стояло противное слово «направление» с прилагательными от названий городов. И подползали те прилагательные все ближе и ближе к Москве. Дошло до крайнего: мы услышали «Клинское направление, Тульское, Серпуховское…». Враг с севера и с юга охватывал клещами нашу столицу.
А морозы тогда стояли лютые, бесснежные, ветер до нижней сорочки пробирал. Ходили наши старички саперы то дороги чистить, то на станцию Боголюбово дрова и торф грузить. Казалось нам, забыли нас тут. Почему держат? Почему никуда не отправляют? И кормили нас неважно. Тыловой паек жесткий выдавали — кусок хлеба да половник приварка.
И от всей нашей тогдашней малополезной жизни настроение у нас было тяжелее тяжелого.
Мне все-таки повезло. Дали мне — теперь уже можно в этом признаться — командировочное предписание: дескать, такой-то направляется в город Ковров за медикаментами. А на самом деле я за пятьдесят километров два раза в неделю в Любец на поезде катался — там у меня в колхозе жена работала. А трудодень в том колхозе был богатый.
Приеду домой, увижу двух своих маленьких сынков, сытых и в тепле, так словно полегче на душе станет.
Каждую поездку привозил я из Любца себе и своим непосредственным командирам пуд картошки, поэтому мои не очень-то законные путешествия в общем-то поощрялись.
Декабрь наступил. Закружились метели, морозы еще страшнее ударили. Наша часть все не двигалась, все ждала «особого распоряжения». По сводкам Информбюро, наступление гитлеровцев вроде бы приостановилось. Много дней подряд передавали: Клинское да Клинское направление, следующее к востоку — Дмитровское — не появлялось.
Отправился я с пустым вещмешком в очередную поездку. Пришел на станцию и узнал: что-то случилось — поезд будет не раньше чем через три часа. Досадно мне стало. Значит, в Любец попаду только ночью.
А, рассчитывая на домашний ужин, я весь свой паек друзьям однополчанам отдал.
Походил я, ежась от ветра, по платформе. Снег синий-синий на солнце блестел. Снежные струйки неслись, подгоняемые ветром… И увидел я вдалеке, посреди необозримой белой равнины, Златокудрую царевну в подвенечной фате.
До войны мне несколько раз возле нее довелось побывать. А как наша воинская часть сюда попала, так только издали любовался ею.
Времени у меня было достаточно, и я прямехонько по сверкающему насту, нагнув голову, зашагал против ледяного ветра.
Вдруг заметил бумажку зелененькую, за прошлогодний бурьян зацепившуюся. Поднял ее. Да это фашистская листовка! Сейчас не помню точно ее содержания — словом: «Сдавайтесь! Мы под самой Москвой! Наша армия непобедима. Скоро фюрер будет принимать парад на Красной площади…»
Я бумажку от злости на мелкие клочки изорвал и пустил по ветру. Зашагал дальше, не глядя вперед; от ветра глаза слезились.
Подошел к церкви. Тишина меня охватила. В пустой сторожке оконные стекла были выбиты, дверь на одной петле болталась. Снежные заструги перекрестило множество заячьих следов.
И стояла белокаменная спящая царевна одна-одинешенька, всеми покинутая, сугробами занесенная; купол ее, когда-то золотой, совсем потемнел, проржавел…
Обошел я один раз, другой раз, задумался… Кремль, Красная площадь, Мавзолей… и Гитлер… Никак в голове не укладывалось. Ну просто душа не принимала.
«Нет, нет!» — отбрасывал я прочь кощунственные мысли… Такой на меня напал ужас, что я повернулся и, подгоняемый попутным ветром, помчался назад чуть ли не бегом.
На станции сразу заметил движение. Наши саперы словно бы проворнее обычного накатывали лес на железнодорожные платформы. Замполит тут же ходил, постукивая от холода хромовыми сапожками.
Я подошел к нему. Глаза его сияли неподдельным, удивительным для тех гнетущих месяцев восторгом. Он показал мне сводку Информбюро.
Это было потрясающе! Западный фронт на сотни километров прорван! Освободили столько-то населенных пунктов, такие-то города, захватили орудия, подбили танки, взяли пленных… И цифры, цифры… Даже голова кружилась!
За то зимнее наступление наши войска продвинулись вперед не так уж много. В последующие годы вырывались стремительнее, захватывали пространства обширнее. Но моральное значение той, первой под Москвой, нашей победы было огромным, исключительным. Люди приободрились. Люди поверили. И за один день миф о непобедимости Гитлера лопнул как детский воздушный шар.
Через неделю на станцию Боголюбове подали товарные вагоны. Мы погрузились и покатили на запад.
С тех пор мне довелось участвовать в Сталинградской и Курской битвах, в разгроме немцев под Бобруйском. Все дальше и дальше откатывался фронт от берегов Нерли. Я видел разрушенную Варшаву, пылающий Берлин.
И сколько раз после очередной нашей победы вставала перед моими глазами та далекая, извечно прекрасная царевна!
Она была для меня Победой!
Почему-то теперь купол ее выкрасили темно-серой с зеленоватым оттенком краской. Так это жалко и так портит общее впечатление.
Но для меня она всегда останется Златокудрой. И когда я привожу ребят-туристов к ее подножию, то рассказываю им сперва эту историю, а потом уже говорю об Андрее Боголюбском.
Церковь Покрова на Нерли была построена по велению Андрея в честь его удачного похода на поволжских болгар и в память старшего сына Изяслава, смертельно раненного во время этого похода. Построена она была, по словам летописца, «единым летом» (за один год).
Посол Грузии, когда ладьи его пристали к берегу, как раз и видел это строительство.
В «Житии святого князя Андрея» говорится:
«Сего же лета <1165 год> сын его первый Изяслав Андреевич ко Господу отьиде… Сей же великий князь Андрей, еще печалию о скончавшемся сыне объят быв, и скорбяще, обаче более в богоугодные дела поощряшеся, ибо Боголюбские обители яко поприще едино (т. е. на расстоянии одной версты) на реке Клязьме, в лугу нача здати церковь во имя пресвятые Богородица, честнаго ея Покрова… на устьи реки Нерли… оную церковь единым летом соверши…»
Это была первая церковь, выстроенная в честь нового, установленного волею Андрея праздника Покрова Богородицы.
В архиве Третьяковской галереи, в фонде выдающегося русского художника
