использовав те скудные средства, которые могла доставить слабо
населенная тогда Восточная Сибирь.
Помогло в этом деле Муравьеву давнее стремление русских
землепроходцев и забайкальского казачества овладеть
плодородными землями по Амуру. Муравьев распорядился установить также
правильное пароходное сообщение между Сибирью и берегами
Дальнего Востока.
В течение четырнадцати лет Муравьев настойчиво осуществлял
освоение края. За это он получил звание графа
Муравьева-Амурского.
Для колонизации берегов Амура нужно было много людей.
Сибирь не могла их дать. И тогда Муравьев по своему усмотрению
освободил тысячи уголовных каторжан, которые работали на
землях, составлявших личную собственность царя, восстановил их в
гражданских правах и расселил по Амуру. Но людей все же
нехватало. Муравьев дал приказ освободить еще около тысячи ка-
торжан прямо из тюрем и решил их устроить в низовьях Амура
как вольных переселенцев и тоже восстановил их в гражданских
правах.
Освобожденных из заключения посадили на плоты, снабдили
необходимыми запасами продовольствия, сельскохозяйственными
орудиями, семенами и отправили вниз по рекам Шилке и Амуру
осваивать для русского государства новые земли.
Многие поселенцы жили с семьями, так как обычно крестьянки
добровольно следовали в Сибирь за своими ссыльными мужьями.
Но были и холостые. Для того чтобы холостые могли тоже создать
себе семью, Муравьев отдал приказ освободить
женщин-каторжанок и послать их тоже на новые места по Амуру.
«Я видел этих новоселов, — писал Кропоткин, — лет шесть
спустя. Деревни их были бедны, поля пришлось отвоевывать у
тайги, но в общем мысль Муравьева осуществилась».
У Муравьева был еще один разряд колонистов — это солдаты
из штрафных батальонов. Он освободил из них две тысячи человек
и распределил в качестве «приемных сыновей» в казачьих семьях.
Некоторые из них поселялись и жили своими хозяйствами в
деревнях Восточной Сибири.
Но николаевская палочная дисциплина была плохой школой.
«Сынки» убегали от «отцов» и предпочитали присоединяться к
бездомному, бродячему населению.
Вместе с колонизацией Амура были организованы два новых
казачьих войска — Амурское и Уссурийское — в добавление к
забайкальскому казачеству.
Колонистам на новых местах приходилось тяжко. Посаженные
кое-как на берегах Амура поселенцы—освобожденные
каторжники и «сынки» — жили впроголодь. В особенности было трудно
новым переселенцам в низовьях Амура и в Уссурийском крае. Под
пашню приходилось расчищать девственный лес. И климат не
радовал. Летом дули восточные ветры — муссоны, шли проливные
дожди, которые часто затопляли поселки и пашню. Тучи
перелетных птиц выклевывали хлеба.
Многие переселенцы впадали в отчаяние, бросали хозяйство и
разбредались кто куда.
Чтобы поддержать переселенцев, нужно было ежегодно
отправлять в низовья Амура караваны барж с изрядным
количеством продовольствия: посылали муку, соль, солонину и другие
продукты.
В городе Чите, на реке Ингоде, ежегодно перед половодьем
строили до полутораста барж. С наступлением весеннего паводка
они загружались продовольствием, и начинался сплав. Сначала
шли по Ингоде, которая, сливаясь с Ононом, образует Шилку,
дальше — по Шилке и затем от ее устья вниз по Амуру.
Огромная флотилия делилась на отряды и шла под командой
гражданских чиновников и казачьих офицеров.
Кропоткина назначили помощником начальника сплава.
Двадцатилетний Кропоткин, как и другие казачьи офицеры, должен
был охранять караван от расхищения.
Ему было поручено возможно скорее, с первым паводком,
доставить из города Сретенска, который стоит на Шилке, несколько
груженных продовольствием барж в определенное место на
верхнем Амуре, а затем догнать весь остальной караван.
Команду для сплава Кропоткину пришлось набирать самому.
Никого, кроме «сынков», завербовать на сплав не удалось. Ни один
из взятых в команду ничего не понимал в речном плавании.
Поначалу очень мило понимал в этом деле и сам Кропоткин.
Ранним утром в день отправки Кропоткин был вынужден
собирать нанятую им команду по кабакам. А когда следовало уже
сниматься с якоря, некоторые «сынки» были настолько пьяны, что
их пришлось выкупать предварительно в реке, чтобы хоть немного
протрезвить.
Кропоткин тут же, на ходу, стал обучать команду и сам
осваивать все приемы сплава.
При всей неопытности команды, дело днем шло неплохо.
Баржи несло быстрым течением, их нужно было только держать
посредине реки. Намного труднее подводить на ночь суда к берегу.
Для этого приходилось работать огромными веслами, нужна была
сноровка.
Но вот однажды, когда стемнело и наступила пора причалить
неуклюжим, тяжело нагруженным баржам к берегу, оказалось, что
одна баржа, уплыв далеко вперед, наткнулась на камень у
подножия высокого утеса и основательно засела. К тому же вода
быстро спадала: уровень реки, поднятый ливнями, понижался. Десять
«сынков», находившихся на барже, конечно не могли ее снять.
В первые минуты, когда молодой, неопытный Кропоткин узнал
об этом, он не мог сразу решить, что делать, но понял, что даже
объединенными усилиями всей своей команды не снять засевшую
баржу.
Тогда, не медля, он отправил гонца с письмом к своему
приятелю, казачьему офицеру, жившему в Сретенске, опытному
сплавщику, а сам в лодке поплыл за помощью в ближайшую казачью
станицу.
К утру явилось около сотни казаков и казачек. Но под
утесом было так глубоко, что невозможно было наладить даже сооб-
щение с берегом, чтобы разгрузить баржу. Когда же попытались
сдвинуть ее с камня, то в днище обнаружилась пробоина,
через которую сразу хлынула вода и начала размывать
драгоценный груз — муку и соль. В отчаянии Кропоткин смотрел, как
рыбы, попавшие через пробоину, плавали среди затопленных
мешков.
Есть очень простое средство, употребляемое в таких случаях:
пробоину затыкают кулем муки, которая быстро всасывается в
отверстие: мокрый слой муки образует корку, и она не дает воде
проникнуть через всю муку. Но ни Кропоткин, ни казаки и никто из
«сынков» этого не знали.
Кропоткин поднялся из трюма на палубу, все еще не зная, что
можно предпринять.
Легкий голубой туман висел в этот ранний час над красавицей'
Шилкой. И тут вдруг Кропоткин увидел: по реке сверху
плывет к ним баржа. Она показалась ему сказочным видением.
Обрадованный, он не верил своим глазам. Действительно, помощь
пришла!
Оказалось, что приятель Кропоткина, поняв из его записки, что
баржа погибла, приплыл на пустой барже, чтобы спасти хотя бы
уцелевший груз.
Пробоину скоро заткнули, воду вычерпали, груз перенесли на
новое судно — и на следующее утро продолжали плавание.
Дальше караван двигался к назначенному месту уже без
приключений.
Каждый день по вечерам Кропоткин разыскивал сравнительно
невысокий берег для причала, куда без риска подводились баржи.
На ночь разбивали бивуак. На берегу быстрой, прозрачной реки
пылали костры. Горные лесистые берега окружали эту мирную
картину.
Для страстного любителя природы, каким был Кропоткин,
нельзя было подыскать лучших условий путешествия, и оно доставляло
ему много радости. Не было ни дыма, ни грохота, ни шума,
обычного на пароходах. Баржи двигались в полной тишине. Вся забота
сводилась к тому, чтобы держать баржу на стрежени, то-есть на
самом быстром течении. Для этого изредка приходилось только
поворачивать громадное кормовое весло.
Сначала плыли по Шилке, которая в нижнем течении широка и
прозрачна. Она течет здесь в гористых берегах, поросших лесом.
К прозрачной полноводной реке спускаются горы с живописными,
лесистыми склонами.
А в нижнем течении Шилки, на протяжении примерно двухсот
километров, отвесные скалы встают прямо над водой, не оставляя
даже узкой прибрежной полосы. Сообщение по берегу тут крайне
затруднено, и ездить можно только верхом по горной тропе.
На каждой стоянке Кропоткин не просто любовался природой, а,
