На каждой стоянке Кропоткин не просто любовался природой, а,
оставив «сынков» заниматься хозяйством, неутомимо лазил по
скалам и отбивал геологическим молотком куски горных пород,
чтобы потом определить их состав и сделать подробное описание
пути.
Молодой исследователь бродил по лесу и собирал растения
для гербария, измерял скорость течения, делал промеры глубины
фарватера, вычерчивал карту маршрута, записывал характер
берегов.
Когда приходилось останавливаться в селениях, живой и
общительный Кропоткин отправлялся знакомиться с переселенцами и
казаками. Все наблюдения он систематически записывал.
На барже, у себя в каюте, Кропоткин не терял ни минуты
даром: писал этикетки, наклеивал их на образцы горных пород,
определял растения, вел дневник.
* * *
В условном месте Петр Алексеевич Кропоткин благополучно
сдал свои баржи. Дальше, вниз по Амуру, он поплыл в почтовой
лодке. Ему предстояло нагнать остальной караван.
Почтовая лодка — как кибитка. Ее середина закрыта навесом.
На носу большой ящик с землей, где разводится огонь. На лодке
у него было трое гребцов. Чтобы догнать караван, нужно было
плыть днем и ночью.
Днем все гребли поочередно, и Кропоткин брался грести наряду
со всеми, а ночью он отправлял всех спать, садился сам на корму
и старался держать лодку посредине реки, чтобы не сесть на мель
или не сбиться с пути, не угодить в боковую протоку. Своей вахты
он не оставлял до рассвета.
Эти ночные дежурства были для него полны невыразимой
прелести и красоты. На небе сияла луна, черные горы и леса
отражались в заснувшей прозрачной воде.
Когда Кропоткин отправлялся в путешествие, все советовали
ему взять с собой хотя бы револьвер и казака-ординарца для
охраны, но он категорически отказался от этого. На почтовой лодке с
командой из трех «сынков» он плыл без оружия, совершенно не
опасаясь, что его могут ограбить.
Всегдашняя доброжелательность к людям и забота о «сынках
сразу же создали самые хорошие отношения между Кропоткиным
и подчиненными.
«Гребцы мои были из «сынков», — писал Кропоткин брату, —
прогнанных когда-то сквозь строй, а теперь бродяживших из
города в город и не всегда признававших права собственности. А
между тем я имел на себе тяжелую сумку с порядочным количеством
серебра, бумажек и меди. В Западной Европе такое путешествие
по пустынной реке считалось бы опасным, но не в Восточной
Сибири. Я сделал его преблагополучно, не имея при себе даже
старого пистолета».
В Благовещенске Кропоткин нагнал начальника всего сплава —
своего приятеля офицера Малиновского. Дальше они шли
вместе в большой лодке, оснащенной парусами. Мощный Амур
восхищал Кропоткина.
«После впадения Сунгари, — вспоминал позднее Кропоткин, —
Амур по величине можно сравнить только с реками Миссисипи в
Америке и Янцзыцзян в Китае.
В непогоду по реке ходили громадные волны, и плавание
становилось опасным. Начались обычные здесь летом муссоны —
непрерывные ветры с Тихого океана — и шли проливные дожди. Вода
в Амуре сильно поднялась. Река была изменчива. Она заливала
острова, поросшие тальником, многие островки совсем смывала и
образовывала новые на другом месте. Ширина Амура в низовьях
достигает трех километров, а местами водная ширь разливается
километров до семи. По берегам реки тянутся цепью озера, иные
из них летом сливаются с Амуром».
* * *
Однажды, когда Кропоткин с начальником сплава
Малиновским спокойно плыли в своей большой крытой лодке (это было
километрах в четырехстах ниже Хабаровска), внезапно начался
шторм, заревела буря. К счастью, лодку успели отвести в протоку,
и они укрылись от бури под высоким берегом.
Неугомонный исследователь, несмотря на сильный ветер,
отважился вылезти из лодки и выйти в тайгу, чтобы собрать растения
для гербария и образцы для своей геологической коллекции. Но
стоило ему отойти от берега всего на несколько сот шагов, как он
понял безрассудность своей затеи. Ярость бури была так велика,
что валились огромные деревья, вывороченные с корнями.
Кропоткин с величайшим трудом, пригибаясь к земле, а где и ползком,
смог вернуться обратно.
Двое суток бушевала буря, и двое суток нельзя было и думать
двигаться дальше, пока хоть немного не утихнет ветер. И
Малиновский и Кропоткин очень беспокоились за судьбу порученного
им каравана. Ясно было, если шторм захватил баржи в плавании,
а не у берега на якоре, не на причале, им не сдобррвать: ударов о
крутой каменный берег баржи не могли бы выдержать.
Но делать было нечего, приходилось отсиживаться в укрытии
и ждать, когда утихнет буря.
Наконец, на третий день, буря несколько ослабела, и они тотчас
же тронулись. При боковом ветре лодка под парусами шла быстро,
и, по расчетам Малиновского, они должны были уже нагнать два
отряда барж, если баржи уцелели. Кропоткин с Малиновским
двигались вниз по течению день, второй, а каравана все не было
видно. У одного из крутых берегов они увидели плывущие бревна, но
ни людей, ни других следов крушения не обнаружили. Малиновский
был в отчаянии.
— Все пропало, все пропало! — шептал он, сидя неподвижно
на палубе с утра до вечера.
Кропоткин мучился не меньше Малиновского. Друзья
потеряли сон и аппетит и выглядели так, словно перенесли тяжелую
болезнь.
Стоя часами на палубе, Кропоткин всматривался в берега.
Поселения здесь были редки, людей почти не встречалось, и никаких
вестей о караване не было. К довершению беды, неожиданно
началась новая буря.
Наконец они с трудом добрались до какой-то деревушки и тут
узнали, что ни одна баржа мимо не проходила, но после бури по
реке плыло много обломков.
Известие было страшное: несомненно караван погиб.
Пропало не меньше сорока барж с грузом в сто тысяч пудов.
Последствия этого события могли быть гибельными. Это означало
неизбежный голод в низовьях Амура в следующую весну.
Близилась уже осень; навигация вскоре должна была
прекратиться; телеграфа вдоль Амура тогда не существовало, и не было
возможности сообщить о катастрофе.
Кропоткин готов был сделать все, что только было в его силах,
для предотвращения бедствия, для спасения низовых станиц от
грозившего им голода.
Надо было прикимать срочно какое-то решение. Кропоткин
договорился с Малиновским, что сам он отправится назад, вверх
по реке, определит потери и после этого вернется любым путем в
Читу — в лодке, по берегу верхом или на попутном пароходе.
Словом, он должен был торопиться всеми способами — ехать днем и
ночью, лишь бы только поскорее предупредить власти в Чите о
необходимости выслать вниз новый караван с провиантом.
сМожет быть, еще удастся осенью сплавить запасы из Читы на
верховья Амура, а оттуда ранней весной отправить их в низовья по
первой воде» — эта мысль не давала покоя Кропоткину. С голодом
можно будет справиться, если хлеб прибудет на несколько недель
раньше.
Малиновский взял на себя другую задачу. Он отправился вниз,
к устью Амура, в город Николаевск, чтобы закупить хлеб в Японии
и доставить его в низовые станицы на Амуре.
До Читы расстояние было больше трех тысяч километров. На
пароход с низовья вряд ли можно было рассчитывать. Выяснилось,
что он мог притти не раньше чем через две недели. А время
нельзя было терять. За этот срок Кропоткин должен был побывать
еще на месте крушения каравана. Необходимо было определить
размер аварии, выяснить, спасена ли хоть какая-нибудь часть
груза. Только после этого он мог в Хабаровске сесть на пароход.
И вот Кропоткин, не теряя ни одного дня, поплыл на лодке в
обратный путь, несмотря на то что опять началась буря. Однако
на этот раз ветер был низовой, попутный и даже помог плыть
вверх по Амуру. Кропоткин плыл без остановок днем и ночью,
меняя гребцов в каждой деревне. Лодки были жалкие, маленькие,
часто ветхие. Двое гребцов сидели на веслах, и один работал
кормовым веслом. Сам Кропоткин тоже греб в очередь с остальными
гребцами. Для безопасности приходилось держаться у самого
