знает и что не требует от него никаких усилий ума и чувства. Ведь только себялюбец считает ниже своего достоинства учиться у искусства чему-нибудь новому.
Но возникает тогда вопрос: не есть ли искусство лишь «заменитель» нашего личного опыта и не следует ли нам прибегать к его произведениям лишь в том случае, если мы не можем в самой жизни, собственными глазами что-либо увидеть, на собственном опыте пережить?
Допустим, мы живем в средней полосе Российской республики и никуда пока что из нее не выезжали. Конечно, нам очень интересно в таком случае посмотреть на картины художников, правдиво изображающих природу тех мест, в которых нам не довелось бывать, — ну, например, итальянские пейзажи Александра Иванова, крымские — Ф. Васильева, виды нашего севера — К. Коровина, индийские картины советского живописца С. Чуйкова и т. д.
Ну, а зачем нам тогда пейзажи Саврасова, Левитана, Ромадина, изображающие природу, нам хорошо известную по множеству личных впечатлений? Не окажутся ли они для нас, так сказать, «лишними»?
Зачем нам любоваться «Мартом» Левитана, если мы сами видели нечто подобное много раз?
Но ведь все дело в том, что в картине мартовский солнечный день увидел большой и тонкий художник. И зритель будет глубоко благодарен мастеру за то, что он помог ему, зрителю, так богато и трепетно пережить первое пробуждение весны, когда снег еще лежит повсюду тяжелыми сугробами, но солнце начинает сиять совсем ярко и не по-зимнему радостно, а деревья будто настораживаются, готовясь очнуться от зимней дремоты.
И хотя собственные впечатления человека от природы всегда особенно остры и захватывающи, но мы понимаем, что это не только не делает пейзажи больших художников для нас ненужными, но, наоборот, чем больше любит человек природу, чем тоньше он ее чувствует, тем больше развивается в нем потребность видеть эту же самую природу увиденной острым глазом и пережитой чутким сердцем крупного мастера.
Происходит это потому, что искусство не просто копия жизни, не протокольно-верная ее иллюзия. Конечно, каждого из нас привлекает живость изображения, его правдоподобие. Часто как раз благодаря этой живости искусство позволяет человеку «пережить» изображенную художником действительность так, как если бы он был непосредственно свидетелем происходящего. Но эта наглядность — средство искусства, но не его цель.
Искусство художника совсем не сводится к тому, чтобы технически уметь воспроизвести наблюдаемую им натуру. Нет художника, который этого не умеет. Но такое умение — предпосылка, но не смысл творчества.
В давние времена в Петербургскую академию художеств принимали мальчиков шести-семи лет от роду. В этом возрасте редко вполне отчетливо проявляется художнический талант, да об этом тогда мало заботились: многие помещики, желая иметь в составе своей крепостной дворни «собственных» живописцев, отдавали на выучку в академию первого попавшегося мальчика.
Каждого нормального человека можно выучить грамотно рисовать и писать красками даже при отсутствии таланта. И очень многие выученики старой Академии художеств вполне овладевали техникой своего ремесла. Но настоящими художниками они все же не становились.
Не владея техникой своего искусства, самый одаренный человек, конечно, ничего путного не создаст, но художником его делает не сама по себе техника, а умение зорко видеть жизнь, глубоко проникать в ее смысл, сильно чувствовать.
Природная одаренность художника обнаруживается в том, что он умеет разглядеть в действительности то, чего мы, может быть, и не заметим, понять жизнь с такой мудростью и пережить ее так ярко, так эмоционально, как это далеко не всегда доступно другому человеку. Поэтому-то настоящий художник никогда не является простым «протоколистом» наблюдаемой им действительности, скользящим по поверхности явлений, равнодушным регистратором. Подлинный мастер, более зоркий, чем многие другие люди, умеет проникнуть в действительность и показать то, что, быть может, мы смутно чувствовали или о чем догадывались, но что только его талант раскрывает со всей ясностью и полнотой.
Потому нам и дороги пейзажи Левитана, хотя изображаемая им природа нам прекрасно известна по собственному опыту. Этот художник необыкновенно глубоко чувствовал и понимал жизнь природы, умел уловить тонкую красоту во внешне самых непримечательных ее обликах. Что изображено в картине «Март»? Самый заурядный уголок, самая обыкновенная среднерусская природа. Но сколько здесь настоящей поэзии, полноты чувства, любви к родному краю! Не преувеличивая, можно сказать, что Левитан своими пейзажами научил русских людей полнее воспринимать природу; он открыл нам глаза на какие-то новые стороны ее жизни, передал новые грани ее красоты. Он обогатил наше видение природы вообще.
И. И. Левитан. Март. Масло. 1895 г. Москва, Государственная Третьяковская галерея.
Искусство не копия жизни, но ее познание. Искусство раскрывает нам сущность мира, являясь, как и наука, одной из форм осознания окружающей нас действительности, без чего невозможна человеческая жизнь: невозможно действовать, творить, бороться. Но, как это явствует уже из всего сказанного, знания, которые дает нам искусство, — другого рода, чем те, которые получаем мы от науки. А стало быть, и роль художественного творчества в жизни общества иная, нежели у научной деятельности, и у нас нет никаких оснований «выбирать» между тем и другим. Сколь бы ни были велики успехи науки, как бы ни росло ее значение в нашей жизни, она не может и не хочет компенсировать того, что мы получаем от искусства.
Человек обращается к искусству не для того, чтобы почерпнуть из его произведений какие-либо исторические факты, естественнонаучные истины или технические познания, хотя, как мы видели, все это в какой-то мере содержится в произведениях искусства.
Если мы вернемся к примеру с «Войной и миром» Л. Толстого, то увидим, что главного для нас в этом романе мы не можем почерпнуть ни в каком научном историческом сочинении. Писатель раскрывает перед нами такую могуче правдивую картину жизни, так глубоко проникает в самые тайники человеческих душ, так мудро разбирается во взаимоотношениях людей, учит так верно понимать человека, его стремления и поступки, что для каждого из нас роман Толстого становится настоящей школой жизни.
В каком же смысле? Ведь и научные знания нужны нам не сами по себе, а для жизни, в конечном счете для практики. Не трудно, однако, заметить, что, овладевая научными знаниями, мы готовим себя для какого-то особого, специального дела. Один круг теоретических познаний нужен инженеру, другой — врачу, третий — экономисту. Каждая профессия, каждая отрасль практики опирается на свои научные данные.
Что же касается искусства, оно бессильно подготовить из нас специалиста какого-либо дела. Это и не его задача. Оно имеет скорее обратное предназначение: развивать в людях те способности, обогащать их тем
