Короткие рассказы о природе. Полноформатная иллюстрация почти на каждом развороте простые и ясные по рисунку и тем не менее передающие тончайшие нюансы состояния природы акварели Галины Макавеевой.
Для младшего школьного возраста
Юрий Иосифович Коваль
Рисунки Галины Александровны Макавеевой
Издательство «Малыш»
Москва, 1991
Давным-давно слыхивал я рассказы про Воробьиное озеро.
Говорили, что там ловятся огромные лещи, которые не влезают в таз, окуни, которые не влезают в ведро, чудовищные щуки, которые вообще ни во что не влезают.
Удивительно было, что щуки да окуни такие огромные, а озеро — Воробьиное.
— Ты уж сходи на Воробьиное-то озеро. Найдёшь его там, в лесах.
Я искал и добрался однажды до Воробьиного озера. Не слишком большое, но и не маленькое, лежало оно среди еловых лесов, а прямо посередине рассекали его воды три острова. Острова эти были похожи на узконосые корабли, которые плывут друг за другом, а парусами у кораблей — берёзы.
Не было никакой лодки, и я не смог добраться до островов, стал ловить рыбу.
Повидал и щуку, и чёрного окуня, и золотого леща. Правда, все они были не слишком велики, уместились в одном ведре, ещё и место осталось.
На это самое место положил я луковицу, начистил картошки, кинул перцу-горошку, долил воды и подвесил ведро над костром.
Пока закипала уха, я смотрел на острова-корабли, на их берёзовые паруса.
Иволги летали над зелёными парусами, которые бились под ветром и трепетали, а не могли сдвинуть с места свои корабли. И мне понравилось, что есть на свете такие корабли, которые нельзя сдвинуть с места.
Поздним весенним вечером, когда солнце спрячется за верхушки деревьев, неведомо откуда появляется над лесом странная длинноклювая птица. Летит низко над прозрачным ольшаником и внимательно оглядывает все просеки и поляны, будто ищет чего-то.
— Хорх... хорх... — доносится сверху хриплый голос — Хорх...
Раньше в деревнях говорили, что это не птица вовсе, а вроде бы чертёнок летает над лесом, разыскивает свои рожки, которые потерял.
Но это, конечно, не чертёнок. Это летает над лесом вальдшнеп, ищет себе невесту.
У вальдшнепа вечерние глаза — большие и тёмные. За хриплый голос вальдшнепа иногда называют «хрюкалка», а за длинный клюв — «слонка».
В одной деревне, слышал я, зовут его ласково «валишень». Такое название мне нравится больше всего.
С нами в избушке живёт пёс, которого звать Дик. Он любит смотреть, как я курю. Сядет напротив и глядит, как изо рта у меня дым валит.
Дик — добрый пёс, но обжора. Набить живот рыбьей требухой и закопать голову под ёлку, чтоб не кусали комары, — вот чего ему надо!
Раз на болоте я нашёл черничную поляну. Никак не мог оторваться от черники, собирал и ел пригоршню за пригоршней.
Дик забегал то с одного боку, то с другого, заглядывал мне в рот, не понимая, что это я ем.
- Да черника это, Дик! — объяснял я. — Смотри, как её много.
Я набрал пригоршню, протянул ему. Он мигом убрал ягоды с ладони.
- Теперь сам валяй, — сказал я.
Но Дик не понимал, откуда берутся ягоды, бегал вокруг, толкал в бок носом, чтоб я не забывал про него.
Тогда я решил немного поучить Дика уму-разуму. Стыдно рассказать, но я встал на четвереньки, подмигнул ему и стал есть ягоды прямо с куста. Дик подпрыгнул от восхищения, раскрыл пасть — и только кустики затрещали.
Через два дня Дик собрал чернику вокруг избушки, и я радовался, что не научил его любить смородину и морошку.
Ранней весной пошли мы с Витей на рыбалку, на Мост.
Не так уж далеко от нас Мост, а всё-таки шесть километров. Шли, шли, месили болотную да лесную весеннюю грязь, устали. На Мост пришли — сразу костёр положили, чай стали кипятить. Витя говорит:
- Не знаю, как ты, а я всю жизнь мечтаю большого язя поймать.
- Какого большого? Каких размеров?
- Не меньше сапога.
- Какого сапога? Обычного или бродня?
- Бродня.
- Ну, это ты, парень, слишком. Язь величиной с болотный бродень! Таких не бывает. Давай уж будем ловить язя с обычный, привычный кирзовый сапог.
Договорились мы и связали на язя секретную донку. В чём секрет этой донки, рассказать не могу — Витя не велит.
И вот насадили мы на большой крючок с десяток червей и метнули всё это в воду.
А язь не берёт. Мелкая сорожонка червей теребит. Колокольчик на донке звякает.
— Замучила сорожонка, — Витя говорит, — одолела. Сорожонка — это мелкая плотва. У нас на Севере плотву сорогой зовут.
К вечеру худо-бедно наловили мы сорожонки, а язь-то никак не берёт.
И вот настала ночь.
Над Цыпиной горой под звёздами потянули на север гуси и журавли, зацвиркали-зазоркали вальдшнепы, и тут взял язь.
Страшно натянулась леска, задрожал Витя, ухватил леску двумя руками, потянул к берегу.
А вдали, в темноте у камышей, заплескался вышедший на поверхность язь. Серебряные блики посыпались по воде от ударов его хвоста и звёздные полетели брызги.
И вот Витя подвёл язя к берегу и почти уж вытащил его, как вдруг язь дёрнул. Витя поскользнулся и упал в воду рядом с язем.
И вот они оба барахтаются в чёрной воде, и от них обоих летят звёздные брызги. И я понял, что язь сейчас уйдёт, если я чего-нибудь не придумаю.
И я придумал. Я тоже упал в воду с другой стороны язя. И вот мы уже вдвоём лежим в воде и между нами язь.
А над нами, между прочим, сияют и стоят все ночные созвездия, все главные весенние звёзды, и особенно ясно, я вижу, стоят над нами Лев и Близнецы. И вот уже мне кажется, что это мы с Витей близнецы, а между нами — лев. Всё как-то спуталось в моей голове.
И всё-таки мы вытащили язя, выволокли его на берег, и он оказался очень большим. По сапогу мерить было некогда — ночь, а в ведро он никак не влезал.
Поставили мы его в ведро вниз головой и по болотной да лесной весенней грязи побежали домой, на Цыпину гору. Язь бил в ведре хвостом, и в каждой чешуинке его играли главные весенние созвездия — Лев и Близнецы.
Мы надеялись, что язь не заснёт до утра, но он заснул.
Я очень огорчился, что заснул звёздный язь и не осталось на земле его следа. Взял доску, положил на неё язя и точно по контуру обвёл карандашом. И потом долго сидел — вырезал звёздного язя. Пускай хоть на моей доске останется его след.
А того язя, что вы видите на рисунке, мы поймали в другой раз. Это не язь, а язёнок. Но он тоже почему-то звёздный. Не знаю уж почему. Мы поймали его утром, когда звёзды скрылись под солнечной пеленой... Наверно, всякий язь — звёздный...
Над речкой, над омутом, в котором прячется от коршуна диковинная северная рыба хариус, стоит берёза.
Ствол у берёзы кривой, он то сгибается к речке, то оттягивает его от воды тайга, и на самом крутом его колене лопнула кора.
На этом месте много лет вырастал чёрный берёзовый гриб — чага.
Я срубил чагу топором.
Огромная, с бычью голову, она еле залезла в рюкзак.
Несколько дней сушил я чагу на солнце, а когда гриб высох, накрошил ножом чёрно-оранжевой сердцевины, положил в котелок, заварил крутым кипятком.
Чай кончился, и я пил чагу. Она горьковата, как чай, пахнет пригорелым грибом и далёким весенним берёзовым соком.
Цвет у неё густой, кофейный, цвет омута, в котором прячется от коршуна и от наших глаз северная рыба хариус.
Тому, кто боится змей, этот рассказ читать не надо. А мне вообще-то не надо его писать.
Я змей не боюсь, но опасаюсь самым серьёзным образом. В тех местах, где много гадюк, всегда хожу в резиновых сапогах и нарочно сильно топаю, чтоб змеи знали — я иду.
«Опять этот тип топает, — думают, наверно, гадюки. — Того гляди, наступит. Надо уходить».
За нашим домом в камнях живёт семейство гадюк. В тёплые солнечные дни они выползают погреться на камушках. Много лет живём мы рядом, и пока что — тьфу, тьфу, тьфу — не было случая, чтоб мы поссорились.
Как-то раз Витя задумал сфотографировать змею. Установил в камнях треногу, стал подкарауливать.
Скоро выползла гадюка, и Витя защёлкал. Я пошёл поглядеть, как он снимает.
Свернувшись, гадюка лежала в камнях, лениво поглядывая на фотографа, а сзади него, у самых пяток, лежала вторая. Эту вторую Витя не замечал и каждую секунду мог на неё наступить. Я хотел уж крикнуть, как вдруг увидел и третью, подползающую к треноге сбоку.
