Галина Ширяева - Возвращение капитана

Наша улица, повернув в последний раз налево в том месте, где стоит дом Ленки Кривобоковой, приводит к окраине города — к невысокому холму, поросшему травой и какими-то лопухами. Я люблю этот холм. С него видно степь — далеко, до самого горизонта. Степь похожа зимой на настоящую тундру. Мы — я, Фаинка Круглова и наши девчачьи полкласса — поговариваем иногда о том, что холм этот — дремлющий вулкан и что все-таки придет когда-нибудь время, он проснется, из него выбьется лава и посыплются раскаленные камни, потом огненный поток польется прямо по нашей улице, и мы погибнем, как Помпея.

Но вулкан молчит. Только во время дождя капельки воды скатываются с травинок — кап-кап! Да ветер шелестит неуклюжими лопухами. Больше ничего не слышно. Наш вулкан все-таки мертвый, и надеяться на то, чтобы он прославил в веках наш город, нечего…

То, что город у нас маленький и о нем пока ничего не знают в мире, это еще не беда! Самое обидное — ничего интересного в нашем городе никогда не случается. Землетрясений у нас не бывает, речка никогда не выходит из берегов и не устраивает наводнений, и космонавты у нас не живут. Один раз я нажаловалась на наш город Виктору Александровичу. Виктор Александрович в ответ как-то уж очень пристально посмотрел на меня, словно я опять сказала какую-то глупость, и посоветовал интересное поискать вокруг себя, рядом. Потому что, как он сказал, жизнь всегда интересная, все равно где — в Москве, в тундре или в нашем городе. Надо только присматриваться к ней внимательно. Я присматривалась-присматривалась, но интересного все равно ничего не нашла и присматриваться больше не стала.

Уж скорее, что ли, пришла бы осень! Чтобы снова начались уроки! Чтобы Фаинка Круглова опять на потеху всему нашему классу пришла в школу с прической-башней на голове! Чтобы Колька Татаркин опять улез на четвереньках с физики! Чтобы Люська Первая не на жизнь, а на смерть поругалась с Люськой Второй!

В нашем классе две Лены, две Оли, две Марины, три Татьяны и четыре Люськи. Я — Люська Четвертая. Четвертая и последняя. Пятой Люськи не будет, потому что наш шестой «А», как сказал Виктор Александрович, уже укомплектован, и даже есть излишки. Излишки — это я. Директор считает, что меня давно надо было перевести в параллельный «Б», потому что как-то это уж не совсем удобно получается — я учусь в классе, где Виктор Александрович классный руководитель. Фаинке Кругловой удобно! Ленке Кривобоковой удобно, Кольке Татаркину тоже! А мне неудобно!

Я не хочу в параллельный. Я твержу всем, что не хочу быть одной-единственной Люськой в классе. На самом же деле я просто не хочу расставаться с Виктором Александровичем, хотя он сам расстался со мной почти до самого сентября, почти на целый месяц.

Без него скучно. А тут я еще не поехала в пионерский лагерь, и, как назло, идут дожди, и по небу все время плывут облака. Ленка говорит, что они похожи на мороженое, Фаинке они напоминают почему-то пуховое одеяло, а мне кажется, что это плывут вовсе не облака, а льдины в океане. А на льдинах тюлени.

Правда, сегодня облаков в небе нет. Сегодня хороший солнечный день. Но что толку-то? Мама сразу нашла мне дело: заставила вытаскивать из дома во двор зимние вещи для просушки… Я вытаскивала эти самые вещи, а Марулька в это время сидела на крыльце и читала Конан-Дойля. Мне в ее возрасте, полтора года назад, Конан-Дойль только снился, а она читает! По картинке на развернутой странице я видела, что она дошла уже до «Собаки Баскервилей». Самое время было Марульку разыграть!

Я переложила шерстяное одеяло и мамину теплую кофту со своих плеч на Санькины, подозвала к себе Марульку и сказала ей тихим шепотом:

— Слушай… Оказывается, правда.

— Что правда?

— Правда то, что сказали тогда Фаинка Круглова и полкласса про наш дом.

— А что?

— В нашем доме и в самом деле есть привидение!

Марулька хлопнула губами — словно лягушка шлепнулась в болото.

— Ка-ак есть? — квакнула Марулька-лягушка. — Ка-ак есть?

— Я видела!

— Привидение?

— Не само привидение, а хуже!

— По-очему хуже? Что хуже?

Я отвела Марульку еще дальше к самому забору, за деревья, и жутко прошептала ей, что вчера вечером в окне нашей башни — той самой башни над крышей нашего дома, куда давно уже никто не заходит, потому что она покосилась и собирается рухнуть, горел таинственный голубой свет.

— …ет! — икнула Марулька и молча попятилась от меня и от забора. Она допятилась до двери и исчезла за ней. Может, пошла проверять, не сидит ли в башне привидение? Вот будет умора, если она и в самом деле полезет в башню! Жалко, что там ничего таинственного нет — только старые чемоданы да мои ботики с меткой, в которых я когда-то ходила в детский садик.

Когда я снова вернулась в дом, то увидела, что мама стоит у раскрытого шкафа и держит в руках старую папину куртку — ту, что с большими карманами на пуговках. Увидев меня, мама тут же повесила куртку обратно в шкаф, а я сделала вид, что ничего не заметила и ничего не поняла, хотя я знала, о чем мама думала сейчас. В кармане куртки лежали деньги. Они были отложены мне на подарок ко дню рождения. Я знала, сколько их там лежит. Мне нужно было это знать обязательно, чтобы не запросить чего-нибудь не по карману. В прошлом году там лежало двадцать рублей, и я с чистой совестью попросила в подарок новое платье с матросским воротником, как у Фаинки, и синий берет, из которого потом сделала бескозырку. В этом году в кармане лежало всего три рубля. Сначала там было десять, потом пять, а теперь осталось только три. Это наш непутевый Виктор Александрович проездил месяц назад целых две свои зарплаты. Я еще не придумала, что же мне попросить за три рубля, и поэтому дочти каждый день проверяла, не прибавилось ли в кармане денег. Пока ничего не прибавилось…

Я взяла в охапку две подушки, свою и Санькину, но донести их до двери не успела.

— Люся! — окликнула меня мама.

Так и есть! Все!

— Люсек, подожди! — сказала мама. — Мы ведь с тобой так и не договорились, что же тебе купить на день рождения.

Мама спросила это таким виноватым голосом! Значит, к трем рублям ничего больше не прибавится…

— Мне? — переспросила я, уткнувшись носом в подушку.

Подушка доходила мне до самых глаз, и я видела только верхнюю часть стены и потолок над маминой головой, а маму мне не было видно.

— Знаешь, мама, — сказала я в подушку. — Не покупайте мне, пожалуйста, ничего полезного. Ну, что это за подарки — платья, туфли, фартук… Лучше бы купить что-нибудь бесполезное, но такое, чтобы интересно было.

— Например?

— Ну, например, какую-нибудь… ну, такую коробочку, чтобы, когда ее откроешь, из нее что-нибудь… выскакивало.

— Люська! — почему-то очень радостно воскликнула мама, даже засмеялась. — А я-то думала, что ты у меня уже совсем взрослая! А ты — коробочку! И чтобы выскакивало!

И чему она радуется? Тому, что дочь у нее такая глупая? Или тому, что я, оказывается, еще не взрослая?

Вообще я давно заметила: маме нравится считать меня маленькой. «Деточка, — говорит мне мама часто, в особенности, когда у меня болит голова или появляется насморк. — Девочка! Маленькая моя! Крошечка-Хаврошечка!» Это почти единственное, из-за чего я ссорюсь с мамой. Правда, теперь не ссорюсь. Теперь я ссорюсь только с Виктором Александровичем. Вернее, поссорилась. Может быть, навсегда…

Напоследок я вытащила для просушки во двор теплое стеганое одеяло. Оно сразу оттянуло бельевую веревку почти до земли. Я раздвинула края одеяла, и получилась палатка, в которой было темно и таинственно, как в пещере. Потом я притащила в палатку раскладушку, которая тоже просушивалась во дворе, и улеглась на нее. Во дворе было тихо-тихо. Двор у нас хороший — уютный, зелени много. Правда, соседей, если не считать Марульки и Татьяны Петровны, нет, и поэтому скучно. Когда Санька был еще совсем маленьким, а я носила ботики с меткой, мне всегда приходилось играть одной. Я любила играть в море и в моряков! Двор был морем, а чердак сарая — кораблем. Я проплывала на своем корабле синие океаны и серые северные моря с айсбергами и льдинами, на которых сидели тюлени и белые медведи… И, когда мама звала меня со двора домой, я чувствовала себя капитаном, вернувшимся из дальнего плавания на скучную землю…

Теперь чердак почти развалился, крыша сгнила, и в сарай в дождливую погоду льется дождик. Это плачет мой затонувший корабль.

Но все равно я капитан! И все равно где-то в дальних неизведанных краях, в далеком море, лежит земля, о которой пока никто ничего не знает, потому что ее еще не открыли. Потому что открыть ее положено мне!