А еще через день за ними приехал в Кавказскую Витькин отец.
Мальчишки теперь всегда верят Витьке — недаром же комиссаром избрали. И им теперь нравится даже то, что Витька считает отрадненский климат недостаточно суровым и, чтобы закалить себя, босиком ходит до поздней осени. Он даже в школу идет с ботинками под мышкой и надевает их у самого порога.
— А как же достанем адрес. Вить? — спросил Колька.
— Я нашу Иринку попрошу, — объяснил Витька. — Она же должна знать, да?..
Старшая Витькина сестра, Иринка, под мальчишку стриженная, работает в райкоме комсомола. С ней и правда можно, конечно, поговорить, только ухо при этом надо востро держать. А то получится еще, как в прошлом году. Целый месяц собирали мальчишки железный лом, Иринка все их подбадривала и каждый раз соглашалась, что металл пойдет на «Спутник имени Щорса». А когда сдали лом, выяснилось, что решено из него сделать «пионерский паровоз». Есть разница?..
— Спроси, конечно, — сказал Колька. — Только чтобы без всяких, да?
— Без всяких, — пообещал комиссар. — Я с ней после того, знаешь, месяц не разговаривал. Так теперь она меня уважает…
Скоро почти вся армия сидела на новеньком скрипучем диване в кабинете у секретаря Отрадненского райкома комсомола.
— Как у тебя с учебой? — спрашивал у Кольки секретарь, совсем еще молодой, не старше Саши Верткова, парень. — Надо, чтобы ты не ударил в грязь лицом перед тем, с кем будешь переписываться…
Губы у секретаря строго сжаты, но в глазах его Колька видит смешливые блестки. Зато сам Богатырев хмурится — что скажешь секретарю об учебе?..
И вдруг с дивана — голос Писаренка:
— Он, товарищ секретарь, первым в классе сельскохозяйственную практику закончил!
И как только Писаренок вспомнил об этом! Что верно, то верно. Это еще перед каникулами Колька взял себе отдельную делянку. Он брался сам прополоть ее и обещал попутно изучить, как сорняки влияют на развитие растений.
Как-то однажды мальчишки все вместе отправились на эту делянку. У кого были тяпки, те пололи тяпками, кое-кто пустил в дело сабли, и после этого о влиянии сорняков можно было не думать — больше всего, пожалуй, по той причине, что на той делянке влиять им было уже не на что…
— Практику первым закончил? — улыбнулся комсомольский секретарь. — Это, конечно, рекомендация… — И тут же как будто вспомнил что-то. — Да, школьная практика — это хорошо, а вообще в сельском хозяйстве, Николай, хорошо разбираешься?..
И опять встрял Писаренок:
— А как же, он в этом… лучше всех, да! Еще бы не понимает!..
— Отлично! Вот и отлично! — говорил секретарь, перебирая в ящике стола какие-то бумаги. Потом вытащил распечатанный конверт, протянул Кольке. — В таком случае — вот…
И когда ребята уже толпились у дверей, еще раз повторил:
— Только запомни, Николай! Тут в грязь лицом никак нельзя!
Когда они вышли из райкома, Колька бережно положил за пазуху голубой конверт с белыми рубчиками по краям, натянул на уши школьную фуражку и только спросил у мальчишек:
— Ну?!
Не сговариваясь, ребята понеслись по улице.
Армия без передышки примчалась к Богатыреву во двор, и только там, около палатки, запыхавшийся Колька осторожно достал из-под рубашки письмо.
Писаренок, который, наверное, подумал, что его работа не только писать, но и прочитывать все бумаги Колькиной армии, протянул было за ним руку, но Богатырев отстранил его:
— Слушайте!
Он вытащил из конверта бумагу и вдруг просиял: письмо было напечатано на машинке.
— Тут два письма! — громко зашептал Колька. — Ух ты, смотри…
Мальчишки повскакивали с земли и бросились к командиру.
— Одно на русском, другое — на немецком! — снова удивился Колька.
— Читай, читай! — загалдела армия.
— «Перевод», — нараспев прочитал Колька.
Витька Орех через Колькино плечо заглянул в письмо.
— Эго ж с немецкого перевод, Колька! Вот здорово, читай дальше!..
— «Австралия, штат Квинсленд, город Чарлевилл», — тихо прочитал Колька.
— С австралийского перевод! — выкрикнул Писаренок. — Чур, первый узнал — с австралийского!..
— «Мей-сон-Сити, Уил-ки, тринадцать…»
Колька читал очень медленно.
«Дорогой сэр! — говорилось в письме. — Мне четырнадцать лет. Я христианин, посещаю колледж.
Хочу переписываться с вами на одном из трех языков: русском, английском, французском.
Есть ли у нас общие интересы, сэр? Ваше вероисповедание?
Увлекаетесь ли вы филателией? Учитесь ли вы? Чем вы думаете заниматься дальше? Не увлекаетесь ли вы сельскохозяйственным производством? Ваши достижения в этой области?
Для начала хватит вопросов, сэр. Думаю, что наша переписка послужит всеобщему прогрессу,
Джим Олден».
Никогда еще не было в штабе армии такого шума, который поднялся после того, как Колька прочитал письмо Джима Олдена из штата Квинсленд, Мейсон-Сити, Уилки, 13. Когда, наконец, прошел восторг, Писаренок спросил:
— А почему письмо на машинке отпечатанное, а, Коля?..
— Буржуй, наверное, — определил Колька.
Но тут вмешался комиссар:
— А может, он на отцовой работе отпечатал, почем ты знаешь? Или, может, мать у него машинистка, как у тебя, Меринок, верно?
— А что? — выставил грудь Меринок. — Мы тоже ему письмо отпечатать, Коль, можем — пусть знает… Правда же?..
Довод насчет Меринковой матери тети Гали поставил Кольку в тупик. Но идея самим написать этому Джиму письмо, отпечатанное на машинке, взяла верх, и он согласился в конце концов, что австралийский пацан вовсе, может быть, и не буржуй.
— Посмотреть бы на него, — рассудил Колька, — или деду моему показать — он бы сказал точно…
— Кабы ж он приехал, — сказал Писарь. — Вот бы интересно! Вся б улица сбежалась! А потом бы в войну с ним сыграть или в казаки-разбойники.
…Казалось, в армии Кольки Богатырева все шло теперь хорошо, и никто даже не подозревал, что мальчишек ожидают суровые испытания, справиться с которыми будет не так-то просто. А испытания начались. Начались сразу же, как только ребята собрались написать ответ Джиму Олдену из штата Квинсленд, Мейсон-Сити, Уилки, 13.
— Пиши! — сказал Колька, когда все уселись на стульях вокруг большого стола в доме Богатыревых, а Писаренок раскрыл чистую тетрадку и придвинул к себе чернильницу-невыливайку. — Пиши! — повторил Колька. — «Добрый день или вечер, сэр!..»
Володька положил голову на острое плечико под красной футболкой и смешно задергался над тетрадкой.
— Готово? — спросил Колька. — Теперь так: «С приветом к тебе мальчишки с улицы Щорса…»
Он диктовал дальше, а остальные мальчишки один за другим потихоньку вставали со стульев и становились за спиной Писаренка, наблюдая за работой.
— Писарь! — крикнул вдруг Витька Орех, — Да разве «с приветом» — вместе?!
Володькино перо споткнулось, ручка замерла у него в пальцах.
— А в слове «мальчишки» где «к»? — строго спросил Меринок. — Съел ты «к», да. Писарь?..
— «Мы рады твоиму пись-му», — прочитал из-за спины Юрка Левин. — Разве «твоему» — через «и»?..
Все говорили так уверенно и так авторитетно, что Писаренок не выдержал.
— Сами пишите! — крикнул он, вскакивая. — Пишите сами, пожалуйста!
Он хотел бросить ручку пером в невыливайку, но не попал. Оставляя чернильные рубчики, ручка покатилась по тетрадке.
— И напишем, — сказал Меринок, садясь на Писаренково место. — Думаешь, не напишем?..
Он вырвал и положил перед собой измазанный листок. Поглядел в него, дочитывая до конца все, что успел написать Володька, потом поднял глаза к потолку, как будто что-то припоминая, и беспомощно посмотрел на Витьку Ореха.
— Вот тут пишем: «филателия и фантики — девчачье дело». Мягкий знак надо. А как. Вить, «дев» или «див»?
— «Дев», — твердо сказал комиссар. — Потому что — девушка…
— «Див», — эхом откликнулся Юрка Левин. — Потому что — дивчина…
И Меринок жалобно спросил:
— Как же, а, Коль?..
— «Див… дев»! — сплюнул Колька. — Я еще буду вмешиваться! Как будто у меня других дел нету. — И, презрительно посмотрев на ребят, сказал сквозь зубы: — Дал бог армию — слова правильно написать не могут…
В комнате сразу сделалось шумно, потому что мальчишки наперебой стали убеждать Кольку и друг друга, что и у них дел по горло. Что они, бездельники?.. Просто вот Витька Орех, например, собирается в летчики, а для летчиков русский язык — дело десятое, и потому он, Витька, налегает больше на физику. И по физике у него — что? Пять! Шурка Меринок, например, хочет — радистом. А там что — русский язык? Морзянка! Стучи и стучи ключом, говорил Шурка, без всякого тебе языка.
А Колька слушал мальчишек молча и тоскливо думал: неужели все-таки придется идти Лопушку кланяться? Ведь он, как ни обидно, — самый грамотный мальчишка на улице Щорса!..
