Бездеятельность удручала Тиберия. Он думал о Риме, о родительском доме, о матери и брате, о занятиях философией, науками, литературой, без которых жизнь казалась невыносимой, бессмысленной.
Не выходили из головы слова Сципиона: «Пусть голод и болезни довершат начатое мною дело», и Тиберию становилось страшно: там, в осаждённом городе, не хватает хлеба, люди питаются собаками, кошками, мышами, а когда съедят их — начнут убивать по жребию друг друга, чтобы не умереть от голода.
«Публий хочет взять город измором, а Юпитер не желает примирения обеих сторон, стоит на стороне римлян». — «Но ведь это война, — говорил другой голос. — Разве ты не сражался на стенах Магалии?» — «Но я не знал, что война так ужасна. И зачем война, когда споры можно разрешать мирным путём?» — «Римлянин не привык ни торговаться о мире, ни просить его: он выхватывает меч».
Когда ветры несколько утихли, Тиберий собрался отплыть в Италию. Он смотрел на воинов, сбежавшихся проводить его, видел Сципиона Эмилиана, окружённого легатами, слышал звучные слова проконсула.
— Эти письма ты передашь матери и сестре, а это послание — римскому сенату.
Взяв письма, Тиберий взошёл на неспокойную бирему[65]. Судно рвалось, как цепной пёс, тёмные волны, пенясь, ударялись о берег, и ропот их звучал угрожающе.
— Посейдон[66] гневается, — сказал Сципион по-гречески. — Не отложить ли путешествие до завтрашнего дня?
— Зачем? — пожал плечами Тиберий. — Мы надеемся на милость Эола[67] — он пошлёт нам попутные ветры. Да и Посейдон сжалится над мореплавателями, которые стремятся к родным берегам.
Осыпаемый с ног до головы брызгами, Тиберий стоял у борта биремы, взлетавшей над волнами и устремлявшейся в пучину.
— Прощайте, друзья! — кричал он, размахивая шлемом.
— Прощай, господин!
— Приезжай к нам, когда будем брать город!
— Не задерживайся!
— Да хранит тебя Нептун!
Так кричали легионеры, толпившиеся на берегу. И в первом ряду Тиберий видел рослую фигуру Тита, его грустное лицо.
— Будь здоров, Тит!
Тит что-то крикнул в ответ, но Тиберий не расслышал. Бирема уходила, зарываясь лебединой грудью в воду, ветер свистел в снастях, надувая паруса; берег быстро-быстро удалялся; уже не видно людей за пенистыми хребтами волн, только тёмные стены города упираются ещё в хмурое, зловещее небо, но и они постепенно уменьшаются, тают и наконец исчезают.
«Слава богам! Я возвращаюсь к ларам».
Эта мысль вызывает на лице Тиберия улыбку. Он не обращает внимания на ветер и брызги, пристально смотрит в ту сторону, где должен показаться из-за пены высокий берег Сицилии.
В полутёмной курии Гостилия[68] собирались сенаторы, срочно созванные консулом Гнеем Корнелием Лентулом. Тяжёлая дверь, скрипя, отворялась — медленно входили магистраты[69] в белых тогах с красными полосами. Проходя мимо стен, на которых сверкали надписи о величии Рима, они замедляли шаг перед мемориальными досками с именами знаменитых граждан. В тишине, нарушаемой лишь шарканьем ног, сенаторы занимали места на креслах из слоновой кости.
Гней Корнелий Лентул, надменный человек с орлиным носом и тонкими губами, поднялся на возвышение и сел на высокое кресло, украшенное золотом и слоновой костью.
Наступила тишина.
— Я собрал вас, отцы, — вставая, произнёс Лентул, и его взгляд скользнул по лицам сенаторов, — по важному делу: надо обсудить донесение, полученное из-под Карфагена. Пусть принцепс сената[70] огласит послание Сципиона Эмилиана.
На возвышение поднялся широкоплечий человек с приветливым лицом и добрыми глазами, вынул из тоги навощённые дощечки. Это был консуляр[71] Сципион Назика Коркул, оратор и правовед, зять Сципиона Африканского.
— Слушайте, отцы, что пишет нам доблестный проконсул…
И он прочитал громким голосом, отчеканивая каждое слово:
— «Публий Корнелий Сципион Эмилиан, начальствующий над легионами под Карфагеном, — сенату и римскому народу.
Волею богов Карфаген взят, оставшиеся жители проданы в рабство. Трусливый Газдрубал отправлен в Рим. Всё имущество горожан, за исключением золота, серебра, храмовой утвари и пожертвованных в храмы даров, отдано воинам. Несмотря на пожары, свирепствовавшие в Карфагене около недели, большая часть города уцелела. Считая, что Карфаген мог бы стать цветущим торговым городом Римской республики, жду приказания, как поступить с ним.
Сообщаю подробности. Весной я двинул легионы на приступ. Гаю Лелию удалось перебраться через стену и вторгнуться в гавань. Мы проникли в город, овладели рынком и двинулись по трём узеньким улицам, соединявшим рынок с акрополем[72]. Продвижение было чрезвычайно медленным: шестиярусные дома приходилось брать приступом, перекидывать доски и балки через улицы на крыши домов и переходить по ним, убивая всех встречных. Сражались не только мужчины: женщины и дети, не щадя себя, убивали римлян. Когда мы дошли наконец до акрополя, где держался Газдрубал с остатками своего войска, я приказал поджечь здесь дома, чтобы расширить место для действия легионов. Безвыходность положения — вынудила осаждённых просить о пощаде. Я обещал пощадить тридцать тысяч мужчин и двадцать пять тысяч женщин. Газдрубал с женой и детьми, а также римские перебежчики укрылись в храме бога-целителя[73]. Изнемогая от голода, они подожгли храм, а Газдрубал с оливковой ветвью в руке выбежал из него и умолял меня на коленях о помиловании. Но гордая жена его, проклиная вероломного мужа, который унижался ради сохранения своей презренной жизни, клеймя его кличкой «изменник отечества», столкнула своих малолетних сыновей в бушевавший огонь и бросилась вслед за ними.
Война окончена. Слава легионам и военачальникам, стоявшим на страже державного Рима! Слава сенату и римскому народу!»
— Итак, отцы, Карфаген взят, — сказал Лентул, когда Сципион Назика Коркул сошёл с возвышения. — Теперь надо решить, как поступить с мятежным городом. Я предлагаю разрушить Карфаген, как этого требовал мудрый Катон Цензор, разрушить предместье Магалию, а также города, поддерживавшие Карфаген в борьбе против Рима.
— Нет, — возразил Сципион Назика Коркул, подняв руку. — Я считаю безрассудством разрушать большой торговый город, который мог бы стать цветущим центром Африки, нашей новой провинции.
Поднялся шум, яростные споры; сенаторы вскочили с кресел и, не обращая внимания на Сципиона Назику Коркула, старавшегося убедить их в правильности своего мнения, кричали, готовые доказать кулаками свою правоту. Консул и принцепс сената прислушивались к спорам. Большинство сенаторов были за разрушение Карфагена, и, когда вопрос об участи города был поставлен на голосование, восторжествовало старое требование Катона Цензора.
— Послать Сципиону Эмилиану постановление сената и приказать ему немедленно разрушить Карфаген и мятежные города до основания, — сказал Лентул, не скрывая своей радости. — Надо помнить, что разрушенным городам никогда больше не восстать!
* * *
Сципион Эмилиан сообщил друзьям и военачальникам волю сената. С тяжёлым чувством он молча удалился в свой шатёр. В душе его были стыд и ужас… Он не хотел никого видеть, ни с кем говорить.
Только по ночам выходил Сципион на преторий.
Огромный город пылал, как тысячи факелов, длинные языки пламени лизали раскалённое докрасна небо. Гарь, треск горящих зданий, грохот обрушивавшихся кирпичных стен, высокие столбы искр… Огонь, бушующий на огромном пространстве уже две недели… удушливая жара… Раскалённый даже ночью воздух врывался горячими волнами на преторий, обжигая лица людей…
Семнадцать дней бушевал пожар и наконец стал утихать. Но долго ещё дымились развалины, и гарь отравляла воздух.
Сципион Эмилиан писал донесение сенату.
Четыре человека подходили к Цереатам в полдень. Родная деревушка лежала у подножия горы: безлюдная улица, тихие, заснувшие хижины; лишь изредка донесутся голоса детей, крики женщин, лай собаки, горластое пение петуха. И опять безмолвие.
Сервий подбежал к хижине Деция и отшатнулся: заколочена.
«Что такое? Почему? Неужели уехали? Но куда? Где Тукция? О боги!»
Он бросился в маслинник, но там работали рабы: они окапывали и удобряли оливковые деревья. На месте, где Сервий прощался с Тукцией, был навален навоз, из которого торчали вилы. Увидев виллика[74] покрикивавшего на рабов, он подошёл к нему:
— Скажи, друг, кому принадлежит этот участок, почему здесь нет хозяина?
— Хозяин этого участка — Сципион Назика.
