— Скажи, друг, кому принадлежит этот участок, почему здесь нет хозяина?
— Хозяин этого участка — Сципион Назика.
— А прежний хозяин?
— Разорился. Его дом, земля, маслинник и виноградник принадлежат нашему господину.
— А где же Деций и его дочь?
Виллик пожал плечами:
— Ты можешь узнать о них у соседей.
Сервий побежал к Титу.
— Где Деций и Тукция? — кричал он в отчаянии. — Их хижина заколочена, земля продана…
— А ты был на своей земле?
— Не был ещё.
— И не ходи…
— Почему? — Руки Сервия опустились, беспокойство закралось в сердце. — Почему? — повторил он волнуясь.
Тит не ответил.
— Пусть скажет Авла.
Авла, жена Тита, баюкала на руках ребёнка.
Сервий бросился к ней:
— Скажи, Авла, не скрывая, как здоровье и дела моей матери, брата?
Авла молча смотрела на него; в её взгляде было сострадание.
— Увы, Сервий! Твой участок продан за долги… Твоя мать…
— Говори!
— Умерла у чужих людей…
Сервий схватился за голову.
— Горе мне, горе! — повторял он, и губы его дрожали. — А брат? Что же брат?
— Твоего брата забодал бык вскоре после того, как ты ушёл из деревни… Мать осталась одна, не могла справиться с хозяйством…
— И никто не помог?!..
— Некому было помогать, — строго сказала Авла.
— А Деций, Тукция?
— Они тоже разорились, ушли отсюда. Это было в прошлом году. С тех пор о них ничего не известно.
— Но если они в городке…
— Я спрашивала людей, они говорят, что отец и дочь пробыли там недолго и ушли.
— Куда? Куда?
— Никто не знает.
Сервий опустил голову.
«О Тукция, Тукция! Не помогли нам боги, которых мы просили, — ни Марс, ни Венера!»
Тит стал утешать Сервия, не Авла остановила его:
— Надо думать, что делать.
— Я уже решил, — сказал Сервий: — буду их искать. Я должен найти Тукцию, мы любим друг друга…
— Любили! — усмехнулся подошедший Маний. — Когда-то любили! Старый Хронос[75] стирает горе и любовь.
— Замолчи! — вскрикнул Сервий. — Вместо того чтобы посочувствовать мне, ты жалишь ядовитым жалом ненависти.
— Ты ревнуешь, Маний, — сказала Авла, — но боги давно уже решили судьбу Тукции.
— Нет! — крикнул Маний, и глаза его стали злыми. — Рано ещё говорить о судьбе Тукции.
— Замолчи, куриная голова! — бросил Сервий и повернулся к Титу. — Ухожу. Делать мне здесь нечего. Будьте здоровы, Тит и Авла!
И он ушёл, не взглянув на Мания.
Между тем Марий весело шёл к своей хижине, мечтая о спокойной жизни в родной деревушке. Ни безлюдье, ни тишина Цереат не произвели на него такого удручающего впечатления, как на Сервия.
Хижина стояла в тени платанов, соединённых гирляндами из плюща. Большой пёс, гремя ржавой цепью, бешено залаял, но, узнав хозяина, радостно завизжал, прыгая и виляя хвостом.
— Что, не узнал, — Ганнибал? — Марий ласково гладил собаку. — А я думал, что не найду тебя на месте… Когда я уходил из дому, ты хворал, не мог встать…
Моложавая женщина, услышав мужской голос, выбежала из хижины, всплеснула руками и расплакалась. Это была Фульциния, такая же быстрая в движениях, как и прежде. Из-за спины её выглядывали дети.
Муж и жена обнялись. Потом Марий обернулся к детям:
— Что, малыши, не узнали отца?
— А как узнать тебя? — засмеялась Фульциния. — Отрастил усы и бороду, да и поседел весь!
Марий засмеялся, вынул из сумки медовые лепёшки и роздал детям.
— Ну, теперь узнали отца? — сказал он, входя в небольшой тесный атриум.
В отверстии в потолке виднелось голубое небо, заглядывали ветви разросшегося платана; солнечный луч, минуя цистерну, выложенную из туфа,[76] в которой было мало воды, освещал нишу с ларами, задевая стол, стоявший перед ней.
Марий осмотрел хлев и сарай, смежные с атриумом. Здесь было просторнее, чем в атриуме. В хлеву не было коровы и овец (они паслись), хрюкала свинья с дюжиной поросят; в сарае стояли два деревянных плуга, лежали виноградный нож, заступ, молоток, большие гвозди в ящике, несколько брёвен.
Вернувшись в атриум, Марий молча сел за стол, задумался. Он ни о чём не расспрашивал Фульцинию, ожидая, что она сама всё расскажет. Действительно, потчуя мужа ячменным хлебом, овощами, оливками и вином, Фульциния говорила:
— Поле я вспахала и засеяла с трудом: помогли Деций и Тукция. Вол у нас околел, и мы запрягли в плуг корову. А плуг — знаешь сам — тяжёлый: деревянный сошник плохо режет землю… Уж и помучились мы — чуть не плакали!
«Да, тяжело женщине в поле, — думал Марий. — Что же она молчит, не говорит о главном?»
— Говорят, что некоторые хозяйки сбывают за бесценок домашнюю утварь, помышляют даже о продаже всего имущества…
Фульциния вспыхнула:
— Не сердись! Я тоже стала продавать утварь, чтобы уплатить подать и недоимку… Подать я уплатила всю, а недоимка осталась. Придётся продать свинью… Как думаешь?
— Свинью или поросят, даже корову, а недоимку уплатить нужно.
В его голосе послышалось раздражение, и Фульциния притихла. Наступило молчание.
— А как наш виноградник и плодовые деревья? — спросил наконец Марий.
— Виноградник отнят за долги ещё в прошлом году, — всхлипнула жена, — а оливковые посадки пока не тронуты.
— А сколько у нас овец?
— Не больше десятка.
— Ну, не печалься, — Марий старался казаться весёлым, — боги нам помогут.
— Я усердно молюсь Церере[77], вся надежда на неё, — вздохнула Фульциния, — но обиднее всего, что мы голодаем, а там, в большом доме, — протянула она руку к видневшейся на пригорке вилле, — пируют и пляшут.
Обходя с женой маслинник и поле, засеянное полбой[78]и ячменём, Марий говорил:
— Как-нибудь проживём. Хлеб оставим себе, оливки будем продавать. А соберёмся с силами — получим землю под виноградник. Республика поможет воинам, не даст им умереть от голода, — ведь божественные братья, основавшие Рим, пекутся о нуждах квиритов. Разве мы не стояли за Римскую республику, не воевали в чужих землях?
— Верно, но богачи…
— Когда они узнают, что я примипил, нас окружат почётом. И никто не посмеет притеснять…
* * *
Однажды Марий увидел на господском поле Тита; тот наблюдал за рабами, которые пахали.
— Как живёшь, Тит? — закричал Марий.
— Не лучше тебя, центурион!
— А ты не смейся! — Марий старался казаться весёлым. — Боги и республика — за нас! Увидишь, Тит, как заживём, увидишь!..
Тит недоверчиво покачал головой.
«Марий сам не верит своим словам, — подумал он. — Видит, что дела плохи, помощи ждать неоткуда».
— Мне удалось получить в аренду участок земли, — рассказывал Тит, — лишь потому, что я ветеран. Зерна буду получать пятый модий[79] из этой же части буду платить за помол, а ячменя и бобов пятую часть; всё остальное — поровну с хозяином. Сверх того господин даёт корм для волов, а так как волов у меня нет, то сено, вику и другие корма я имею право продать.
— Я рад за тебя, Тит…
— Не подумай, центурион, что я отказываюсь помогать тебе в хозяйстве…
— Если купишь волов, то сможешь пасти их на моём участке…
— Пусть воздаст тебе Церера за доброту!
Наступило молчание.
— Знаешь, центурион, — вздохнул Тит, искоса поглядывая на Мария, — землю мы должны завоевать, иначе пропадём…
— Завоевать?
Опустив голову и не сказав ни слова, Марий зашагал к своей хижине.
Сервий не нашёл Деция и Тукцию. Он бродил по окрестностям, расспрашивая, не встречал ли кто-нибудь старика с дочерью, искавших работу, но земледельцы и виллики, к которым он обращался, уверяли, что не видели их.
Израсходовав свои небольшие сбережения, состоявшие из скудного жалованья легионера и денежной награды, полученной после окончания Третьей пунической войны, Сервий принуждён был искать работу.
Повсюду, куда он ни обращался, ему отказывали, — рабы справлялись со всеми работами в виллах, и нанимать свободнорождённого не было надобности.
Наконец Сервию удалось наняться в начале жатвы на виллу знатного богача Сципиона Назики Серапиона, сына Назики Коркула.
Виллик, суровый вольноотпущенник с коричневым от загара лицом, осмотрел Сервия с ног до головы, и взгляд его остановился на грубых, пыльных башмаках аз воловьей кожи.
— Будешь издольщиком?
— Нет, работать за хлеб и овощи не хочу, — возразил Сервий. — Я предпочёл бы работу подёнщика: он зарабатывает больше. Каждый день у меня были бы деньги.
— Не жадничай! Больше, чем три сестерция[80] ты не получишь.
Сервий обошёл виллу. Кругом простирались поля с колосящимися хлебами — полбой, пшеницей, ячменём, просом, и с кормовыми растениями — бобами, горохом и викой. На отдельных участках зеленели репа, редька и чеснок. А дальше, до склонов холмов, покрытых виноградными лозами, краснело, как жар, поле маков. Вилла утопала в зелени вязов, тополей, яблонь, груш, смоковниц и оливковых деревьев.
