«Неужели нельзя обойтись без жестокостей?» — думал Сервий, стоя на часах и наблюдая за городскими стенами с перешейка, где находился шатёр консула. Перешеек этот соединял карфагенский полуостров с материком, здесь тысячи легионеров строили большой укреплённый лагерь во всю ширину перешейка. «Гракх говорил, что Сципион хочет отрезать город с суши, прекратить сообщение с другими странами по морю, но удастся ли это? Ведь купцы из Нефериса[58] продолжают приводить в гавань корабли, нагружённые продовольствием. Сципион приказал соорудить каменную плотину, запереть вход в гавань. Удастся ли это? Тогда город будет обречён: голод и болезни сломят карфагенян».
* * *
Карфагеняне перехитрили Сципиона Эмилиана. Осматривая однажды почти готовую плотину, запиравшую вход в гавань, консул увидел множество трёхпалубных карфагенских кораблей, вышедших в залив. За ними следовали плоты и лодки.
— Что случилось? — с недоумением спросил Сципион Эмилиан подходившего к нему Тиберия.
— Случилось то, чего нельзя было предвидеть, — сказал Тиберий. — Помнишь, Публий, я давно уже говорил тебе о каких-то работах, производившихся врагом в глубокой тайне, даже перебежчики не знали о них. И вот тебе — неожиданность! Пока мы загораживали вход в гавань, пуны прорыли канал в другом месте. Теперь, думаю, не запереть их — ведь море там глубоко.
Сципион был очень взволнован:
— Если они сегодня нападут на нас, все наши корабли будут уничтожены! Ведь мы не готовы.
— Боги сохранят нас, не допустят нашей гибели… — Голос Тиберия дрожал. — Легионы не должны погибнуть. Не имея кораблей, мы будем обречены…
— Нет! — твёрдо сказал Сципион и повторил с тревогой в голосе: — Нет! Только бы они не напали на нас сегодня! А завтра мы будем готовы, и они получат отпор!
В этот день неприятель не напал на римские корабли. Морской бой произошёл спустя три дня, и ни одна сторона не одержала победы.
Сидя в шатре, Сципион изучал карту Карфагена и его окрестностей. Он узнал, что, пока набережная, ограждённая земляным валом, не будет в руках римлян, городом не овладеть.
«Здесь, на земляной косе, я поставлю осадные машины и пробью в валу брешь. Остальное сделают легионы».
Приказав готовиться к нападению, Сципион вышел на преторий[59]. К нему подошли друзья и молча ожидали, что скажет консул.
Сципион заговорил, убеждая всех в необходимости овладеть набережной.
— Приступайте же, друзья, к делу! — распорядился он и направился к легионам.
Он видел, как двигались по земляной косе осадные машины, слышал свист камней, долетавших до лагерных ворот, а потом, когда тяжело забухал таран, долбя стену, подумал: «Вот оно, началось…»
Но вдруг таран замолчал, раздался отчаянный вопль, его сменили крики. Верхом на коне примчался Тиберий.
— На помощь! — кричал он. — Враг напал на осадные орудия, обратил воинов в бегство…
Действительно, от земляной косы бежали разрозненной толпой легионеры. Сципион во главе отряда всадников поскакал наперерез беглецам.
— В бой! — яростно кричал он, выхватив меч. — В бой, проклятые трусы!
Однако воины, обезумев от страха, не слышали его слов. Кони всадников топтали беглецов, а мечи беспощадно рубили.
— Играть сбор!
Загудели трубы, и мощные звуки далеко разнеслись, сзывая разбежавшихся легионеров.
Но, пока собирались воины, карфагеняне успели уничтожить осадные орудия и наскоро заделать брешь.
С горестью смотрел Сципион на обломки орудий, на трупы воинов. Не взглянув на строившихся легионеров, он в знак печали покрыл краем плаща свою голову и молча удалился. Посрамлённые воины, чувствуя, что консул презирает их, даже не желает говорить с ними, бросились к нему, окружили. Они целовали ему руки, одежду, бросались перед ним на колени:
— Прости, отец!
— Не гневайся!
— Пойдём, куда прикажешь!
— Прости ради богов!
Сципион вглядывался в лица легионеров и в глазах их видел преданность, раскаяние. Консул молчал, зная, что только непреклонностью можно покорить этих людей, только суровостью вразумить…
Наконец он сжалился:
— Встаньте, воины! И будьте впредь римлянами, а не варварами!
Уходя, он слышал позади ликующие возгласы и думал: эти люди не побегут больше перед врагом.
Подходя к шатру, он увидел Тиберия, который возвратился из-под стен города.
— Что нового?
— Враг подтягивает свежие силы.
— Созвать военачальников!
Когда в шатре стало тесно (собрались легаты, военные трибуны, квесторы[60] и примипилы), Сципион, не спрашивая, возможно ли это, приказал восстановить разрушенные машины, запастись снарядами.
— Я не назначаю срока, — сказал он, — но вы сами должны понять, как это важно. В обозе есть кузнецы, плотники, столяры и другие ремесленники. Если их мало, я затребую, кого не хватает, у окрестных царей.
Начались осадные работы. В обозе работали даже легионеры. Тит взмахивал огромным молотом, и золотые искры рассыпались во все стороны, а наковальня гудела, как отдалённый раскат грома.
— Как дела, Тит? — спросил Тиберий.
Он смотрел на красное, потное лицо, освещённое багровым пламенем горна.
— Хорошо.
— Ты, я вижу, неплохой кузнец.
— Буду хорошим кузнецом.
Тит ковал железные части для баллист и катапульт, Сервий помогал ему; кузнечные мехи тяжело дышали. Готовые изделия, охлаждённые в воде, возвышались кучками, но им не давали залёживаться: люди, строившие баллисты и катапульты, поспешно уносили их.
— Если работа не будет прервана, — говорил Тит, — если враг не станет нас тревожить, то через несколько месяцев мы пойдём на приступ.
— Какая трудная, тяжёлая война! — вздохнул Сервий. — Скорее бы она кончалась!
— Война кончится не раньше, чем город будет наш. — И, помолчав, Тит спросил: — Где Маний? Что его не видно?
— Маний шьёт одежду для воинов… Он стал лучшим портным в легионе.
Тит рассмеялся:
— Пусть он шьёт, а мы будем ковать.
— Но не куй, Тит, хитростей на своей наковальне!
— Ещё рано, Сервий, ещё рано! Да и не место здесь. А вернёмся в Италию — увидим!
Наконец наступил день окончания работ, и, пустив в ход новые осадные орудия, римляне начали военные действия. Карфагеняне отступили. Сципиону Эмилиану удалось овладеть набережной и гаванью.
— Теперь город почти в наших руках, — сказал Тиберий.
— Нет, — ответил полководец, — сделан только первый шаг, а до взятия Карфагена ещё далеко.
И он приказал:
— Соорудить вал, равный по высоте городским стенам, вывести легионы на работу!
Дни и ночи находился Тиберий среди легионеров. Производились земляные работы: мелькали тысячи лопат, насыпая землю вокруг города, тысячи ног утрамбовывали её, забивали в землю камни и тяжёлые куски дерева, обитые железом. Люди работали молча; только изредка вспыхнет песня, её подхватят несколько голосов, но, не найдя общей поддержки, заглохнет.
Карфагеняне обстреливали легионы из баллист и катапульт, поражали стрелами из луков и камнями из пращ, но воины, скрываясь за передвижными щитами из прутьев или досок, продолжали работы. Когда же были доставлены винеи,[61] работа пошла веселее.
В часы отдыха Тиберий беседовал с воинами, расспрашивал о их жизни. Большинство легионеров были земледельцы. Они жаловались на тяжёлую жизнь, разорение. И Тиберий впервые подумал: «А ведь Лициний Столон[62]ещё много лет назад хотел улучшить положение земледельцев. Он предложил закон, в котором говорилось, что никто не имеет права владеть участком общественного поля, превышающим пятьсот югеров[63] и никто не может выгонять на пастбище более чем сто голов крупного и пятьсот голов мелкого скота».
* * *
Несколько месяцев спустя Марий торжественно доложил проконсулу[64], что сооружение вала окончено — город заперт с суши.
Сципион задумчиво смотрел на папирус, на котором был старательно вычерчен план Карфагена.
Марий прервал молчание:
— Теперь пойдём на приступ?
— Не будем торопиться. Газдрубал с войском попал в мышеловку. Пусть голод и болезни довершат начатое мною дело.
…Осада Карфагена затягивалась, наступила зима. Военные действия почти прекратились. Тиберий получил разрешение Сципиона Эмилиана уехать в Рим.
Дули холодные ветры, шли дожди, и осаждённый город с высокими стенами и круглыми башнями, поблёскивавшими при свете факелов, стоял тёмным призраком.
Тиберий бродил среди воинов, стороживших все выходы из города, слушал их беседы, сам разговаривал с ними, но мысль о непогоде, мешавшей уехать, тревожила его с каждым днём всё больше. Он отвечал невпопад на вопросы легионеров, хмурился. И воины, чувствуя, что ему не до них, отходили от него перешёптываясь. А он не замечал этого.
