Мишка нарочно громко запел:
— «Будет рыбка жареная, будет рыбка пареная…».
Но весёлой песни у него не получилось. И две крупные кефали, чуть не сломавшие удочку, не доставили ему удовольствия.
«Ох и трус же этот Борька! Побоялся, что дома нагоняй будет», — подумал Мишка и тут же сам не поверил, что это так. Уж очень он хорошо знал Бориса.
Бросив рыбу в садок, Мишка скосил глаза и посмотрел, далеко ли ушёл Борис. Тот уже прошёл половину дороги. Мишка не торопясь наживил крючки, забросил и сразу же засек три кефали. Швырнул их в садок и опять посмотрел в сторону Бориса. Борис был у самого поворота. Он шёл, не оборачиваясь, не замедляя и не ускоряя шага. Ещё немного, и он скрылся бы за скалой.
Мишка вскочил и крикнул:
— Борька! Подожди…
Борис обернулся, и до Мишки долетело:
— Ладно. Только скорее…
Наконец-то! Вот она, долгожданная чёрная, с узкими белыми кантами, с блестящим козырьком морская фуражка-капитанка! У Саньки даже дыхание перехватило, когда мастер каким-то особым приёмом надел новенькую, с иголочки, морскую фуражку ему на голову.
— Как сшито? — спросил мастер, любуясь своей работой.
— Отлично сшито, — похвалил отец. — Боюсь только, что через неделю вы её не узнаете…
Санька растерялся. Его новенькая морская фуражка станет через неделю неузнаваемой? Да отец просто не знает, что такое морская фуражка! Ведь это…
— Папа, что ты говоришь! Да она у меня сто лет будет как новенькая. Да я её знаешь как буду беречь!..
Что-то не верится, — усмехнулся отец. — Почему же ты кепку не берёг?
— Папа, да ведь то кепка! Простая кепка. А это морская фуражка. А морская фуражка — символ…
— Символ? — спросил отец, переглядываясь с мастером. — А символ чего?
Санька растерялся:
— Как — чего? Ну, просто символ, вот и всё!..
— Нет, не всё. Слыхал ты, брат, звон, да не знаешь, где он.
— Все ребята говорят, что морская фуражка — символ. Вон Костик Чулындин хвастает: «Глядите, какая у меня символическая фуражечка!» А моя будет ещё символичней…
Он сдвинул фуражку чуть-чуть на правый бок и взглянул в зеркало. Фуражка сидела лихо. Жаль только, что чуба у Саньки не было.
— Болтаешь, а сам не знаешь, что болтаешь! — сказал отец. — Морская форма — символ чести, доблести, мужества и преданности родине. Понял?
— Понял, — сказал Санька.
Но отец усомнился в том, что его слова дошли до сознания сына.
И правда, Санька хоть и слышал, что сказал отец, но в смысле его слов не разобрался. Ему хотелось поскорее попасть в школу, чтобы похвастаться перед ребятами своей обновкой.
В школу он пришёл раньше всех. Ребята первой смены только что выходили из классов. Чтобы все видели его обновку, Санька стал у самой калитки, стараясь всем своим видом показать полное безразличие, потому что хвалиться обновками у евпаторийских ребят было не принято. Но по глазам проходивших ребят он видел, что его фуражка производила на всех большое впечатление.
Санька решил не заходить в класс, пока не придёт Костик. А тот, как нарочно, всё не шёл и появился перед калиткой, когда уже прозвенел звонок. Фуражка на нём была та же, старая, но над козырьком красовалась эмблема — золотой якорь, окружённый золотым кантиком.
Санька оторопел.
— Где это ты якорь достал? — спросил он.
— Один знакомый моряк подарил, — равнодушно ответил Костик.
Конечно, он заметил новую фуражку Саньки, но даже и виду не подал. Лишь между прочим спросил:
— Купили?
— Нет. На заказ делали! — с достоинством ответил Санька.
— Ничего фуражка, форменная.
Больше они на эту тему не разговаривали.
Золотой якорь так и стоял у Саньки перед глазами. Было ясно одно: без такого же якоря его фуражка не могла идти ни в какое сравнение с Костиковой. Санька сидел на уроке так необычно тихо, что учительница даже спросила, не болен ли он. Санька ответил, что здоров, и постарался быть внимательным, слушать объяснения Марии Михайловны, но никак не мог забыть золотой якорь.
«Может быть, можно купить, — думал Санька, — или самому сделать?.. Да нет! Самодельный не считается. Ну где же достать?»
И вдруг Санька вспомнил дядю Яшу, папиного знакомого. У него на фуражке, когда он был ещё моряком, Санька видел точно такой же якорь. Сейчас дядя Яша работал завхозом в санатории, ходил в обыкновенном костюме и даже шляпу носил.
— Кузьмин! Санька, тебя вызывают, — услышал он шёпот ребят.
— Что с тобой, Кузьмин? — сказала Мария Михайловна. — Почему ты сегодня такой невнимательный?
— У меня, у меня… голова болит… — выпалил вдруг Санька и густо покраснел, потому что голова у него не болела.
Учительница подошла к нему и приложила ко лбу ладонь:
— Температуры как будто нет, но вид твой мне не нравится. Иди-ка домой и скажи маме, чтобы она вызвала врача.
Санька не ожидал, что дело примет такой оборот. Он замялся и хотел было уже сказать, что голова у него болит совсем немножко, но Мария Михайловна сказала строго:
— Собирайся побыстрее. Не задерживай нас.
Сложив книжки, Санька вышел из класса. Ребята сочувственно посмотрели ему вслед. За дверью класса Санька остановился. Он стоял, долго прислушиваясь к голосу учительницы, и думал: зачем же он соврал Марии Михайловне? Потом медленно побрёл в раздевалку.
— Это что ж, тебя из класса выгнали? — спросила техничка тётя Шура.
— Голова у меня болит…
— И то, я смотрю, красный ты. Ну, ступай домой, полежи. Мокрое полотенце приложи к голове, — сказала тётя Шура, надевая ему на голову фуражку. — А фуражка-то у тебя шикарная! Видать, новую купили?
— На заказ шили, — пояснил Санька, но уже без особой гордости.
На вешалке, на самом крайнем колышке, висела фуражка Костика. Над её облупившимся козырьком поблёскивал золотой якорь.
Домой Санька не пошёл. За калиткой он повернул налево, к морю. Оно было рядом. День выдался солнечный и безветренный. По морю катились ленивые волны мёртвой зыби — отголосок прошедшего где-то далеко шторма. Волны набегали на песок, шуршали ракушками, шевелили чёрные космы водорослей и, оставив на песке белое кружево пены, откатывались назад. Пена таяла с еле слышным писком.
На рейде стояли большие пароходы и много рыбацких судёнышек.
Санька побродил по песку, собрал целую пригоршню ракушек, полюбовался ими и выбросил в море. Ракушки, виляя из стороны в сторону, медленно опустились на дно. Далеко за пассажирским причалом на пляже копошились еле видные фигурки людей.
«У тринадцатого санатория что-то строят», — подумал Санька.
Дядя Яша, папин знакомый моряк, работал как раз в тринадцатом санатории.
«А что, если сходить и попросить якорь у него?» — подумал Санька, швырнул ещё горсть ракушек и пошёл в сторону санатория.
Зимой можно свободно пройти по берегу до любого места. Надо только знать все дыры в заборах и загородках. Санька знал их наперечёт и поэтому быстро дошёл до тринадцатого санатория. Оказалось, что дядю Яшу и разыскивать не нужно было — он вместе с рабочим убирал под навес деревянные топчаны и плетёные кабинки.
— Здравствуйте, дядя Яша! — поздоровался Санька.
— Здравствуйте, — ответил дядя Яша и внимательно осмотрел Саньку с головы до ног, видимо не узнавая его.
— Я Санька. Не узнаёте, дядя Яша?
— Что-то не припомню…
— Ну вы же папин знакомый. Мы живём у кино…
— У кино? Постой, постой! Да ты не Степана Ивановича сынок?
— Узнали теперь? — обрадовался Санька.
— Узнал. Сразу бы так и говорил. А ты как сюда попал?
— Я к вам, дядя Яша, — замялся Санька, — по одному важному делу…
Дядя Яша забеспокоился:
— По важному делу? Что-нибудь дома случилось? Говори.
Он взял Саньку за руку и повёл к маленькому домику в саду.
— Ну, выкладывай, что у вас там стряслось, — потребовал он, как только они вошли в дом.
— У нас ничего не случилось, дядя Яша. Это я сам пришёл, от себя.
— От себя? По личному, стало быть, вопросу?
— Ага, — сказал Санька, краснея.
Дядя Яша повеселел:
— Давай говори! Или тебе надо с глазу на глаз? Хорошо, поговорим без свидетелей… Клава, закрой, пожалуйста, на минуточку дверь.
Тётя Клава посмотрела на Саньку, улыбнулась и вышла из комнаты. Санька почувствовал себя вдруг так неловко, ему так захотелось убежать отсюда, что он даже шагнул к двери. Дядя Яша понял это по-своему:
— Говори, говори, там никого нет. Что у тебя за тайны?
Отступать было поздно, и Санька, собравшись с духом, спросил:
— У вас есть якорь?
— Какой якорь? — удивился дядя Яша.
— Золотой… который на морских фуражках носят, с канатиком, — прошептал Санька.
Дядя Яша принялся так громко смеяться, что тётя Клава вбежала в комнату.
